Атомная дева

Тилли как-то прочла в одном из папиных толстых журналов статью о том, что любовь – это всего лишь гормоны. Автор с безжалостной иронией утверждал: то, чему посвящены тысячи стихов, то, что некоторые считают самой прекрасной и важной частью жизни, на самом деле не более чем работа желёз. Причём у подростков они действуют особенно бурно – отсюда и нелепый, нежный пыл возносимой до небес «первой любви»…

Тилли было плевать. Пусть железы и гормоны – если это они заставляют её чувствовать себя так, она согласна.

С того мига, как журавли промчались мимо, едва не задев её крыльями, Тилли жила как в лихорадке. Спала кое-как, ела через раз; с каждым шагом по коврам своего второго этажа чувствовала ступнями, как там, под полом, живёт и дышит совсем другой мир – такой чужой и всё-таки теперь немножечко и её тоже.

Она соврала папе с мамой, что подружилась с девушками из другого вагона. У родителей не было сил беспокоиться о том, где она пропадает, так что они поверили. Расписание Галкиных смен намертво врезалось в память – разбуди Тилли среди ночи, рассказала бы без запинки.

Смешно вспомнить: а она-то боялась, что шесть дней пути до Ню-Аргента будут мучительно скучными.

Тилли убегала к Галке каждый раз, когда могла. Они прятались в кладовках, закрывшись изнутри на швабру, и лежали в обнимку на тюках постиранных простыней. Тилли не умела целоваться, и ей приходилось учиться на ходу. Получалось совсем не как в книжках, которые врали, что при поцелуе с тем, кого любишь, вокруг сияют волшебные искры, а с неба льётся ангельский глас. Их с Галкой поцелуи выходили неловкими и мокрыми, и Тилли постоянно мешал нос, но вот что удивительно: ни в одной книге на свете не писали о том, что это всё ни капельки не важно.

Кажется, впервые за весь этот долгий, долгий год Тилли начала вспоминать, как это – быть счастливой.

Ещё они продолжали исследовать дальние вагоны. Идти до них было столько, что уставали ноги, и Тилли понимала, что эти туфли потом придётся выбросить, а других у неё всего две пары – зато в конце «Девы» было много интересного. Там начиналась грузовая часть, вагоны которой не были поделены на этажи, чтобы вместить под высоченный потолок огромные машины. Тилли узнавала экскаваторы и катки, разобранные подъёмные краны, исполинские буры… Похоже, Ню-Аргенту не терпелось скорей стать большим, чтобы вместить новых граждан, спешащих к нему со всего света.

В этот город стремились от смога промышленных центров и безработицы. От непосильных долгов и запятнанных репутаций. От закостенелых церквей и семей, способных задушить. Тилли знала многих, чьи друзья и родные уехали осваивать новый континент. У брата её школьной подружки не было ни гроша за душой, кроме надежды, но потом он писал домой, что у него получилось. Что там для каждого найдётся место, кем бы ты ни был и кем бы ни хотел быть…

Один раз, когда Тилли с Галкой разглядывали гусеницы гигантского землеройного агрегата, их чуть не застукали инженеры, пришедшие с проверкой. К счастью, массивные механизмы загородили обзор от двери: услышав голоса, Галка успела подсадить Тилли в огромный ковш и сама подтянулась следом. Они замерли на дне – ковш был длиннее Галкиного роста – и, как две дурочки, еле сдерживали смех, пока ничего не подозревающие люди ходили вокруг, простукивая стенки машин.

Когда инженеры ушли восвояси, Галка и Тилли ещё долго лежали в своём убежище, прижавшись друг к другу. Внизу стучали колёса – мерный, неумолчный звук, как будто биение сердца «Атомной Девы», и Тилли казалось, что её собственное сердце бьётся с ним в такт.

∗ ∗ ∗

Нова Мантерия была прекрасна.

«Атомная Дева» летела мимо бесконечных лугов, где качались серебряные волны трав, и среди них островами паслись огромные шерстистые звери. Мимо фруктовых рощ в снежно-белом и закатно-розовом цвету. Мимо девственных лесов, где олени с замшелыми рогами поворачивали головы ей вслед, а деревья в несколько обхватов расступались живым тоннелем, и их ветви сплетались там, высоко-высоко, как свод зелёного собора.

Табуны диких лошадей на степных просторах скакали с «Девой» бок о бок, мчась с ней наперегонки. Солнце играло с ней в прятки меж огромных каменных мостов и колонн, которые ветер за тысячи лет выточил из скал.

Поэтому, когда Тилли вышла в общий салон и увидела за окнами закопчённые трущобы, ей волей-неволей пришлось поверить в невозможное.

Выходит, пока она спала, прошло много-много лет. Люди, которые раньше селились по берегам Нова Мантерии, освоили её целиком, и им стало тесно даже в её необъятном сердце. Они расширяли свои города, шаг за шагом, навстречу друг другу, и теперь не осталось ни полей, ни лесов, ни великого озера, через которое ведёт Птичий мост – только один огромный Свартхамн.

- Тилли, - позвал кто-то невидимый и далёкий.

С сердцем, тяжёлым и немым от горя, она прижалась ладонями к окну.

Там, снаружи, царили вечные сумерки мира, небо которого затянуто дымом и пеплом. Кирпичные дома с заколоченными окнами, осыпаясь, пьяно кренились набок. Измученные женщины развешивали на верёвках серое бельё, тощие дети дрались за объедки с собаками, которые клочьями теряли шерсть. Над всем этим рядами обломанных зубов торчали фабричные трубы.

- Билеты! Билеты! Предъявите ваши билеты!..

Тилли оглянулась: по салону тяжёлой поступью шёл контролёр в красной фуражке.

Она посмотрела на папу, который сидел напротив. Он казался ещё бледнее, чем обычно, и ещё старше – как будто годы, которые Тилли проспала, не пощадили его ни на день. Не поднимая головы, отец протянул контролёру свой билет.

Тот взял его большой, беспощадной рукой. Посмотрел глазами, скрытыми тенью от козырька. Помолчал – кажется, целую вечность, в которую Тилли никак не могла вдохнуть.

И тяжело, как лавина, прогрохотал:

- МЕРИДИТТ?!

Тут замолчали даже колёса.

В невероятном, кошмарном безмолвии все вокруг уставились на папу неподвижными взглядами, полными ненависти. Тилли чувствовала их кожей, как муравей чувствует солнечный жар, который ребёнок фокусирует ему на спину увеличительным стеклом. Вшухх, язычок пламени – и всё.

- Он не виноват! – закричала она изо всех сил, пытаясь разбить толстое стекло тишины. Вскочила на ноги, расправила плечи; сжав кулаки, встала перед контролёром, который был выше неё почти вдвое, словно надеялась закрыть отца собой. – Он никому не хотел зла! Он пытался сделать лучше! Лучше для всех!..

Тилли проснулась, задыхаясь, как будто и правда кричала. Горло саднило, глаза жгло от слёз.

Она не назвала Галке своего настоящего имени. Матильда Меридитт-Эфрон.

Они лишились всего. Доброго имени, друзей, которых в хорошие годы было столько, что Тилли казалось, будто их семью любит весь мир. Все деньги, вырученные от спешной продажи дома, загородной усадьбы, папиной библиотеки и маминых украшений, ушли на билеты до Нова Мантерии. Последние из знакомых, кто не отвернулся сразу, помогли выправить новые документы на мамину девичью фамилию.

Это всё было так неправильно. Так нечестно.

Папа всего лишь хотел, чтобы энергия была дешёвой и чистой. Чтобы люди каждое лето не умирали от смога, чтобы дети не рождались больными и потом с юных лет не работали в угольных шахтах. Тилли читала про бабочек, которые из белых стали чёрными, потому что дым фабрик закоптил белые стволы берёз, под которые они мимикрируют. Так не могло продолжаться. Все вокруг были слишком заняты тысячей неважных вещей, чтобы понять: если что-то не изменить, будущего не случится. Просто когда-нибудь кончится уголь. Просто когда-нибудь станет совсем нечем дышать.

Папа не объяснял ей, что именно он задумал – кто вообще объясняет такое девчонкам? Но Тилли подслушивала разговоры под дверью его кабинета и собирала знания по крупицам. Отец и его коллега, профессор Ширли, считали, что смогут приручить атом. Они даже придумали защитные костюмы, чтобы работать с опасными металлами из горных глубин – ведь они могли убить тех, кто приблизится к ним с голыми руками…

Именно поэтому папа устроил свою лабораторию вдали от города, чтобы никому не навредить – даже до Оксвича, ближайшей деревни, от неё было несколько миль.

Именно поэтому, когда над миром, одетым в клейкие молодые листья, грохнул взрыв, умерли просто сотни, а не сотни тысяч.

Тилли до сих пор не могла понять, почему всю вину повесили на отца, если ошибка принадлежала профессору Ширли. Папа выжил, потому что в тот вечер был далеко – он приехал к Тилли в гимназию на ежегодный весенний бал. Но газетам было неинтересно писать про учёного, которого испарило на месте. Им нужен был злодей – живой, разрываемый виной и горем…

Мама строго-настрого запретила Тилли читать о «трагедии Меридитта», но она таскала газеты из почтового ящика и по ночам листала их под одеялом. С передовиц, бесстыжие в своём равнодушии, смотрели фотографии кратера на месте лаборатории и поломанных вокруг деревьев. Лежал в руинах разрушенный Оксвич. Люди со спинами, похожими на недожаренный бифштекс, умирали, уткнувшись лицами в землю. Рыдали в камеру дети, пустыми от шока глазами смотрели их матери. Остовы домов торчали, как обглоданные кости. Тилли не знала, кому хватило сил с холодным сердцем заснять этот ужас и эту боль.

Когда вышли первые репортажи, она думала, что папу растерзают заживо.

В один страшный час вокруг их дома правда собралась толпа, готовая идти на штурм, но отца защитила полиция – затем, чтобы он мог невредимым добраться до зала суда. Процесс шумел на всю страну больше месяца. В итоге доктору Меридитту вменили в вину «преступную небрежность», за которую не сажают в тюрьму. В конце концов, он и так был наказан сильнее, чем мог наказать закон.

А потом один за другим стали умирать журналисты и полицейские, ездившие на расследования, и обитатели Оксвича, не убитые взрывом. Это назвали «атомной болезнью». У них выпадали волосы, отмирали органы, стремительно росли опухоли, и никто не мог ничего для них сделать.

Папа похудел, как скелет в классе анатомии. В его глазах совсем не осталось жизни.

Там, в Свартхамне, в холле гостиницы, Тилли тайком от мамы читала в газете про первую годовщину катастрофы. На фотографиях красовались двухголовые телята и олени на шести ногах.

«Раны ещё свежи»… Сколько лет они будут заживать, эти раны?

Их семье не оставалось ничего другого – только бежать.

И они убежали.

Они до сих пор убегали. И всё ещё, всё ещё не были достаточно далеко.

∗ ∗ ∗

Вселенная любит рифмовать похожее, и назавтра, на четвёртый день пути, Галка потребовала:

- Ну, колись, и что не устраивало вас с предками на старом месте?

Они сидели в сушильной комнате для вещей пассажиров. Бельё кочегаров и прочего персонала сушили у огромных труб отопления, но нежная материя дорогих простыней и платьев требовала иного подхода. Под неё отвели целый вагон с рядами крупных прорезей в стенах – для вентиляции. Галка сидела в углу, надёжно скрытая от посторонних глаз занавесом из пододеяльников и наволочек, а Тилли лежала головой у неё на коленях. Вечернее низкое солнце заглядывало в щели, рисуя на всём, что внутри, золотые полосы.

- Ничего, - сказала Тилли. Это был не её секрет, и она не имела права его выдавать. – Просто решили переехать.

Галка весело фыркнула.

- Ну да, - хмыкнула она. – Так я и поверила. Кто вообще едет на материк под названием Нова Мантерия, в город Ню-Аргент, просто так?

Она помолчала, а потом вдруг сказала:

- Я вот убегу. В гробу я видала ворочать уголь. Доедем до места, и только они меня и видели.

Тилли вытянула руку вперёд и вверх, глядя, как солнечные лучи пронизывают её насквозь, заставляя светиться оранжево-розовым. Галка прищурилась на свет; протянула ладонь, и они переплели пальцы. Тилли была без ума от её рук: узких, сухих – отчётливо виден каждый сустав, каждая косточка, – намозоленных лопатой, а под коротко обрезанными ногтями – чёрные полумесяцы угольной пыли…

Она вдруг подумала: а что, если всё и вправду получится? Новое начало. Новая жизнь.

Может быть, там, где на него не смотрят с ненавистью, папа сможет снова разглядеть за пеленой боли, ради чего он делал то, что делал. Может быть, ему хватит сил захотеть продолжить. Может быть, он даже позволит Тилли помочь. Она могла бы быть секретарём или ассистенткой, да кем угодно, хоть просто варить ему кофе…

- Да, - сказала она вслух. – Ты заслуживаешь большего.

Тогда оно виделось таким далёким, это «доедем». Тилли чувствовала себя как в сказке, а сказочное время течёт иначе. Той ночью ей снилось, что они с «Атомной Девой» мчатся вперёд дни, и недели, и годы, и путь не кончается никогда, и это было так хорошо, что жаль было просыпаться.

По-настоящему Тилли проснулась на исходе пятого дня.

Вечером в ресторане подавали шампанское, потому что это был прощальный ужин, последний ужин до Ню-Аргента и всего, что там ждёт, и мама, зевая, сказала:

- Хвала небесам, неужели завтра всё это кончится?

Родители обычно запрещали Тилли вино, и она пила шампанское в первый раз. Слова матери заставили её поперхнуться. Колючие пузырьки ударили в нос.

Завтра всё кончится.

Всё. Вообще всё. Уже завтра.

∗ ∗ ∗

Галка спешила на вечернюю смену, когда белый вихрь слетел вниз по служебной лестнице и врезался в неё, как ядро.

Тилли, рыдая, повисла на ней, будто самый красивый на свете балласт. Понимая, что ничего от неё сейчас не добьётся, Галка, ругаясь сквозь зубы, потащила её к их любимой кладовке. Не слишком нежно стряхнула девчонку со своей шеи на тюки с чистым бельём из прачечной, привычным движением продела швабру в дверную ручку.

Чума побери, если она опоздает на смену…

- Да что стряслось?! – потребовала Галка, опускаясь перед Тилли на колени. Та только мотала головой и размазывала слёзы по щекам. Галке пришлось едва не до хруста сжать её плечи, чтобы хоть как-то привести её в чувство.

- Я, - с трудом выговорила Тилли, - прости, я п-просто… я… М-мы ведь завтра уже приедем… уже завтра, понимаешь?! И… и в-всё! Я – я н-не хочу… я… - она отчаянно всхлипнула, - я не смогу, я не хочу без тебя, я… да, мама и п-папа, они… они не… ну и пускай это всё только гормоны, мне всё равно, я…

Галка зажмурилась, пытаясь осмыслить этот бурный бессвязный поток.

Ну да. Завтра всё кончится. И даже богатенькая наивная дурочка, если у неё есть хоть капля мозгов, должна понимать, что по-другому не бывает. Только в маминых книжках принцы женятся на нищенках, а потом две главы подряд не вылазят с ними из постели...

- Я хочу с тобой, - вдруг выдохнула Тилли, больше не плача. – Сбежать. Куда угодно. Только с тобой. Пожалуйста.

Галка вскинула брови, гадая, не ослышалась ли.

- Сбежать? – фыркнула она. – Ты что несёшь? Будем жить под мостом, да? И согревать друг друга своей любовью? Ты вообще представляешь себе настоящую жизнь?! Это тебе не роскошное купе первого класса!..

Тилли вскинула руки и принялась возиться с причёской.

- Вот, - она протянула Галке сложенные лодочкой ладони, в которых сверкали золотые шпильки. – На первое время должно хватить, а потом… потом мы что-нибудь придумаем, или… или…

Волосы Тилли, всегда убранные в аккуратный пучок приличной хорошей девочки, невозможно светлыми прядями упали на плечи и грудь. Ладони, держащие шпильки, дрожали; чёрные глаза смотрели с отчаянной мольбой, с каким-то невыразимо тоскливым желанием, как будто её жизнь правда закончилась бы, скажи Галка «нет», и Галка вдруг поняла, что не скажет. Что вся циничная мудрость улиц слетает, как шелуха, потому что где-то там, внутри, она ничего не хочет так сильно, как прожить с этой девчонкой до конца своих дней, пока смерть не постучится в двери и не скажет, что им пора. Прожить хоть под мостом, хоть в худшем из ню-аргентских притонов, неважно. Любить её, трогать, заставлять смеяться. Каким-нибудь научным чудом хвалёного нового века заделать ей детей.

Галка подалась вперёд, заваливая Тилли на мешки с бельём, и яростно впилась в её мокрые, солёные от слёз губы.

Тилли вздрогнула под ней, глубоко задышала, и Галка почувствовала, как горячие пальцы вытаскивают у неё из-под ремня подол рубашки. Тилли не была хрупкой: под платьем томилось гибкое, юное тело здоровой девушки, которую хорошо кормят – дьявол, как до него добраться?! Узкие манжеты запирались на целый ряд перламутровых пряжек, шею, которую тянуло целовать до синяков, скрыл целомудренный кружевной ворот. Галке хотелось рвануть изо всех сил, так, чтобы пуговицы градом заскакали по полу, но тогда у мамки с батей точно возникнет к Тилли куча интересных вопросов…

Галка сдержала себя и нырнула под пышный белый подол.

На мгновение она заблудилась в ворохе ткани, оборок и лент. Задохнулась, зарывшись в них лицом; в рабочем Свартхамне не цвели яблони, но Галка видела их из окон «Атомной Девы», и юбки Тилли были такими же белыми, и, кажется, пахли так же. Шелест тонкой материи заглушал звуки, как будто мира снаружи не существует. Галка провела ладонью вверх по ноге Тилли, от колена до края чулка и выше; стиснула до белых пятен мягкие, подавшиеся ей навстречу бёдра…

Пёс с ней, с этой работой. Кому она вообще нужна?

∗ ∗ ∗

Тилли проснулась одна во всём мире.

Она помнила, как, измученная, счастливая, засыпала у Галки на груди, уткнувшись носом ей в шею. Сейчас тело под ней было угловатым и холодным.

Не ошибёшься, даже если захочешь.

Тилли села, зажмурившись, чтоб не смотреть на труп. Она не видела, но точно знала, что в поезде не осталось вообще никого живого. Даже в купе у мамы с папой.

- Это сон, - прошептала она. – Просто сон.

Легче не стало.

- Тилли, - позвал кто-то прямо у неё за плечом. И снова:

- Тилли, - из ниоткуда и отовсюду сразу.

- Кто ты? – спросила Тилли, вытирая непрошенные слёзы.

- Я – третий путь.

Тилли оглянулась. Рядом не было никого.

- Иди ко мне, - сказал голос бесконечно нежно. – Я так хочу наконец тебя увидеть.

Тилли встала. Как сумела, оправила мятое платье. Она вдруг поняла, что ей нужно идти. Что она хочет идти.

- Ч-что за путь?

Она вышла в тёмный коридор, как была, босиком. В этом сне Тилли наконец поняла, откуда её зовут. Она знала дорогу.

- Первый путь, - голос звучал певуче и спокойно, но Тилли слышала в нём эхо глубокой и древней печали, - это тот, по которому идёт мир. Жить так, как живут, добывать и тратить, пока не останутся пустота и пепел. Второй – путь доктора Меридитта…

Тилли вздрогнула и остановилась.

- Стремиться к лучшему и получать смерть, - безжалостно продолжал голос. – Искать свет для всех, но находить бомбу. Сегодня один Оксвич, завтра – тысячи. Послезавтра – все…

- Как же быть? – прошептала Тилли одними губами.

- Я – третий путь. Чистая энергия без атомной болезни. Прогресс без фабричных труб Свартхамна. Никто не вырубит моих лесов. Не поставит плотин на мои реки. Всё как ты мечтала. Счастье для всех. Всегда.

Тилли шла вперёд, шаг за шагом, будто лунатик. Дверь на нижний ярус локомотива открылась перед ней сама собой, а за ней…

Та, что ждала за ней, была прекрасна. Она была похожа разом на мамин свадебный портрет, на роскошную светскую даму, в которую Тилли без ума влюбилась в двенадцать, когда её впервые взяли на «взрослый» приём, и чем-то, немножко, на Галку. Шланги и трубы, тянущиеся от докрасна раскалённых машин, сплетались в широкий подол, шлейфом уходя в темноту.

- Мы сделаем мир лучше, - сказала Она. – Мы сделаем мир прекрасным. Вместе. Хочешь?

Тилли кивнула, не в силах оторваться от Её глаз, светящихся золотом, как солнце.

Тогда Она протянула к ней свои тонкие, призрачные руки, и Тилли, не сомневаясь ни мгновения, нырнула к Ней в объятия.

Галка проснулась, всё ещё чувствуя на губах её вкус.

Потянулась, лёжа на мешках голой спиной. Открыла глаза.

Тилли не было.

Её белые туфельки, перепачканные углём, сиротливо валялись на полу. Рядом змеиной шкуркой изогнулся брошенный чулок.

Швабра-засов была аккуратно поставлена в угол, а за дверью…

Галка вскочила, торопливо натягивая рубаху. Выглянула в коридор, гудящий, как сумасшедший пчелиный улей.

Там были её коллеги-кочегары, стюарды в их синих формах и даже несколько мужчин в дорогих костюмах, которым явно было место этажом выше. Все гомонили разом, суетились, ругались…

Галка поймала за шиворот какого-то парня.

- Что происходит?!

- Девчонка пропала! – бросил тот. – Из первого класса! Мамка с папкой всех на уши подняли, мы весь поезд уже обшарили – как сквозь землю…

Галка почувствовала, как её сердце тоже ухает куда-то в подземные глубины.

Девчонка пропала.

Дурёха!

Ей вдруг невыносимо, до дрожи, захотелось куда-то бежать. Что-то делать. Не дать невесть откуда взявшемуся знанию, что случилось что-то непоправимо ужасное, залезть в кости и свить там гнездо.

Галка заметила начальника поезда: его огромная фигура возвышалась у перехода в локомотив, как маяк. Она ринулась к нему, расталкивая толпу локтями.

- Та девчонка, она… - выдохнула Галка, глядя на толстяка снизу вверх, - она могла выпасть! Она уже однажды… Надо – надо остановить поезд!

Её здравая часть зло рассмеялась: ну да. И как ты будешь искать её изломанное тельце на бесконечных, как страшный сон, просторах Нова Мантерии? Кто знает, сколько часов прошло? Сколько миль осталось позади?

Начальник поезда посмотрел на неё без злости и спокойно сказал:

- Ну! Дорогая моя! Остановиться и отстать от расписания?

Галка уставилась на него, не веря своим ушам. Он что, не понимает?!

Стиснув зубы, она решительно пробралась мимо его жирного бока. Метнулась вверх по лестнице – на второй этаж локомотива, к машинисту.

Пусть поздно, пусть бесполезно, пусть глупо. Она должна была сделать хоть что-то.

Пол под ногами накренился: «Атомная Дева» шла в гору. Галка знала маршрут: они почти на месте. Впереди перевал, а за ним – конечная станция. Обещанный рай на земле.

Кабина машиниста была стеклянной почти целиком. Сквозь полукруглый прозрачный купол безразлично смотрело чистое небо. Галку никто не остановил. Она кинулась вперёд, к креслу у приборной панели и сидящему в нём человеку…

Который сросся с поездом, словно моллюск с кораблём.

Кресло обволакивало его, как кокон. Резиновые трубки и медные провода паутиной оплетали торс, шею, руки, впивались в них, будто пиявки, ныряя под кожу. У Галки на глазах тумблеры и рычаги на панели принялись переключаться сами, регулируя скорость на склоне. Машинист был неподвижен; на его бессмысленном лице застыла тупая блаженная полуулыбка. Из-под прикрытых век виднелись сплошь золотые, без зрачков, глаза.

Галка не успела даже выдохнуть что-нибудь непечатное, когда поезд преодолел подъём, перевалил через самую высокую точку, и ей открылся Ню-Аргент.

Она не разбиралась в архитектуре, она даже толком не видела других городов, кроме Свартхамна, но что-то внутри неё точно знало: нигде на свете люди – нормальные, живые люди – не строят таких домов.

Галка отпрянула от окна – и наткнулась спиной на что-то мягкое, большое и несдвигаемое, как гора.

Начальник поезда снова стоял перед ней, заслоняя выход своей тушей.

- Ч-что… что это? – почти шёпотом спросила Галка.

- Не нужно бояться, Галена, - мягко сказал начальник. – Мы просто едем домой.

Галка взглянула ему в лицо. Его глаза были такими же, как у машиниста. Золотыми, как звёзды. Мерзкими, как смола, в которую влипли мухи.

- Ты права, - сказал начальник, и в его голосе послышалось эхо многих других. – Мы – насекомые в янтаре. Застрявшие во времени. Мы ждали… Десять тысяч лет – это вечность, даже для призраков. Десять тысяч лет среди пустоты: торжество природы – но ни единого человека… Могли ли мы мечтать о целых поездах?..

Галка невольно отступила на шаг. Подумала о трёх сменах кочегаров. О пассажирах…

- Что вы с ними сделаете?!

- Мы никому не хотим причинять боль, - слова звучали как шёпот тысячи губ сразу, - но нам нужны тела. Мы были мертвы… Долго… Так долго…

Галка моргнула. Она не могла осмыслить всё, что слышала, прямо сейчас, и ухватилась за самое важное.

- Тилли! Это вы! Вы её забрали!..

- Не так, - прошелестели голоса. – Не так, как прочих. Она – огонь. Она – сердце. Она движет…

- Где она?!

Злость полыхнула огнём, сжигая страх, как бумагу. Галка сжала кулаки, и начальник поезда посторонился, давая ей пройти. Она бросилась вниз по лестнице, но голоса не отстали – теперь они шептали прямо у неё в голове.

«Не нужно тревожиться. Всё идёт так, как нужно. Незачем бороться. Мы не враги, Галена…»

- Это не моё имя!

«Тебе не будет больно. Это очень быстро, раз – и всё. Мы отдадим твоё тело юной девушке. Она отрастит твои волосы и будет вплетать в них цветы…»

- Где Тилли?

«Мы будем писать твоим друзьям письма о том, как у нас хорошо, и позовём их приехать тоже…»

Галка резко остановилась, вскинула голову.

- Где. Она?!

Голоса разом стихли, словно Галка оглохла изнутри.

Она стояла перед дверью в машинное отделение, раскрытой настежь – будто приглашая войти.

Темнота скрывала стены с потолком, и комната казалась огромной, как церковь. За круглыми окошками непонятных машин алыми языками плясал огонь. Горячий воздух застревал в горле.

Там, впереди, посреди собора неведомого бога, в клубах пара была распята Тилли.

Она висела над полом, раскинув руки; в запястья и ямки на сгибе локтя хищно вгрызались чёрные пульсирующие трубки. Такие же со всех сторон ныряли под широкий подол и оборки нижних юбок, тянулись к безвольно опущенной голове, и Галка была благодарна, что занавесь волос скрывает, как они протыкают лицо. Входят в глазницы, забираются в рот…

- Почему она? – устало спросила Галка.

«Она сама. Сама пришла на зов…»

Машины вокруг сыто гудели, пол под ногами вздрагивал, и Галка вдруг поняла, что вся комната бьётся, как сердце.

«Мы не можем без неё», - сказали у неё в голове. – «Она – главное. Поезду нужны силы…»

Уже почти ничего не чувствуя, Галка разглядела под босыми ногами Тилли ворох пыльной одежды. Из него безвольно тянулась высохшая, досуха выпитая рука. Непонятно откуда взялась мысль: наверное, это был кто-то до Тилли. Интересно, надолго ли хватит её?

Не отвечая голосам, Галка вышла. Закрыла за собой дверь.

Если поезд идёт, значит, кто-то кидает уголь. Значит, где-то горят печи.

Она шла, словно сквозь воду или сквозь сон. Мир онемел; смолк даже бесконечный стук колёс.

В самом деле, почему бы и нет? Что плохого в том, чтобы стать марионеткой, сосудом для древнего мертвеца, терпеливо ждавшего своего часа? Дать какой-то чужой девчонке заплетать тебе волосы твоими руками?

Тебя всё равно больше не будет. Не придётся помнить. Не придётся смотреть.

Галка сделала ещё шаг, и под ногой хрустнул уголь.

Она шла вперёд, и кочегары, повернув головы, как один, смотрели на неё чужими золотыми глазами.

Печь дохнула ей навстречу жаром, плотным, как стена, но Галка не остановилась.

Не сбиваясь с шага, она рыбкой нырнула в топку.

Галка – это такая птица, а птицы летают.

Хотя бы облачком чёрного дыма.

∗ ∗ ∗

Тени белых пушистых облаков бежали вслед за ними по земле и никак не могли догнать. Ветер качал поющий камыш, перекликались где-то тонконогие журавли; «Атомная Дева» мчалась по Птичьему мосту, поднимая волну на светлой озёрной воде, и перешеек, прямой, как по линейке, устремлённый вдаль, как стрела, всё не кончался и не кончался, и это было хорошо.

Тилли стояла, высунувшись из дверей тамбура, и ветер трепал её платье, щекотно бросал пряди волос ей в лицо. Она крепко держалась за поручень, но ей не было страшно упасть. Ей казалось, что ветер зовёт её туда, где рождаются облака, и что «Атомная Дева» летит за ним следом, и от этого хотелось смеяться, просто потому, что радости было столько, что Тилли, маленькая среди огромного озера на огромных равнинах, никак не могла вместить её всю.

Впереди было бесконечно просторное небо необъятного мира, и горизонт, манящий узнать, что там, за ним, и город, где никому никогда больше не будет больно.

Тилли была счастлива.

∗ ∗ ∗

«Атомная Дева» прибыла на вокзал Ню-Аргента точно в срок.

Стены грузовых вагонов поднялись, выпуская на свет землеройные машины, подъёмные краны, насосы и буры. Когда-то, тысячи лет назад, город посмеялся бы над примитивными орудиями вроде этих, но пока что их помощь была весьма кстати.

На перроне ярусом выше волновалась встречающая толпа. В ней кричали и махали руками, и вновьприбывшие, выходя из вагонов, щурили на солнце золотые глаза и с наслаждением вдыхали полной грудью.

Они возвращались домой.