Архитектура как мысль, запечатленная в камне. Египет и Греция
«До появления романского стиля в истории архитектуры существовало лишь три ее основные разновидности: египетская, греческая и византийская. Стиль египтян создал абстрактный пафос, выраженный в общественном порыве. Греческий стиль это стиль совершенной формы тела; византийский же в своей основе содержит статику бесконечности.
Архитектура все время имеет дело с телами в пространстве. Для оценки стиля все же определяющим будет не естественная форма сущего, но форма ее эстетического воздействия.
В египетской архитектуре (и скульптуре) этим фактором всегда будет выступать прямая линия.
Основание и стены не могут отсутствовать ни на миг, а художественный образ при этом не имеет никаких эстетических признаков чувственности, ни в лице, ни в теле. Египетская архитектура в целом производит необычайно сильное впечатление прямоугольности. Эта прямоугольность, как ни странно, происходит из всецелого охвата материи. Она всегда содержит что-то абстрактное, неотвратимое, кристаллическое [в плане форм].
Египетское «тело» будто бы состоит из линий, то есть из сложной динамики абстракции. Это не ощущение простоты, напротив, оно оказывает воздействие стереометрических конструкций в случайной среде конкретного пространства. Всё есть линии и линии создают все — даже образуют тело. ... По сути, прямая линия это сила бесконечной функции. Но эта функция отрицательна, т. к. прямая отрицает все что не направлено, придавая этому направление. В этом отрицании вся непреклонность, неутолимое движение проходит сверх всей протяженности материи. Как линия отрицает пластику тела, так египетская религия отрицает жизнь. Это культ смерти. Отрицание, которое заключено в линии, является отражением мысленной доминанты египетской культуры, мысли о трансцендентности. Поскольку динамика линейного движения это необычайный внешний эффект. В сущности прямая означает жесткость. Жесткость не только в направлении, а вообще. В основании смятения [жизни] пролегает жесткость неотвратимости смерти. Прямая линия фанатична; но фанатизм может парадоксальным образом бросить вызов смерти. В египетской культуре упомянутый фанатизм — это всеохватывающий закон. Это священный и устрашающий фанатизм. В центре внимания находится погребение.
Храмовые сооружения исполнены строгой недвусмысленной динамики, символизирующей движение к смерти. Это абстрактное движение, потому что оно возвращает к себе столько же, сколько и прямая. Можно двигаться в глубину к гробнице, и ускоряться только в этом направлении. Там нет остановки и конечного пункта. На прямой линии можно замедлиться или двигаться не спеша, но это движение и только движение. Кто хочет лучше понять египетский стиль, тот должен отталкиваться от представления удаляющейся прямой, не отклоняясь от линии движения. Однако эта динамика происходит sub specie aeterni [с точки зрения вечности] — в лице неумолимого факта смерти.
Твердая динамика этой линейности противостоит внутреннему освободительному движению живых тел. Из вдохновенного жизнеощущения возвращения к себе, отраженном в свободном движении, возник стиль древних греков. Что здесь сразу заметно, так это блаженство оживленного тела. Поэтому в Греции пластически прочувствованное присутствие тела встречается в качестве основного элемента архитектуры. Непрерывное равновесие чувства живого тела являлось определяющим принципом в храмовых сооружениях. В пирамиде движение сводится к вершине, в ничто. Храм же не имеет такой цели. Независимо от отстоящих от стен колонн, стройное и телесное взаимодействуют всецело. В соразмерности силы и тяжести заключена светлая упоенная тишиной индивидуальность, придающая всем составным элементам то же право на существование, колоннам и фронтону, метопе и капителям. В сущности, они предстают как единое целое, сложенные божественным совпадением, при этом каждый из составных элементов обладает самостоятельной ценностью и служит единому целому.
Пропорция каждой детали в целом четко определена. Каждая отдельная форма занимает свое место в свободно управляемой системе, детали выстраиваются словно в одной плоскости. Нет ничего предпочтительного и подавленного. Весь рельеф выступает в одном свете. Целое, в котором частное обладает собственной сущностью. Эта форма целостности является результатом последовательного развития принципа, интуитивно свидетельствующего в пользу тела.
Греческий храм представляет собой апофеоз целостности. Кажется, что смерти нет и нет гнетущего давления бесконечности. Жизнь искупает и оправдывает себя путем совершенства, заключенного в самом себе. Но этот апофеоз конечного возможен только в искусстве. Искусство способно увековечить человеческий организм, который является моделью храма, воплощенного в идее собственных форм, в действительности же тело смертно.
Греческое искусство, желая самоограничиться в эстетической законченности, должно было уступить отрицательной бесконечности смерти, заключенной в правде жизни.
Эстетический идеал совершенного образа оставил неизгладимый след в сознании западноевропейского общества; но он должен прийти к согласию с идеей бесконечности с момента появления христианства. Этот процесс формирует историю Запада. Всемирная историческая задача Запада заключалась в том, чтобы примирить эстетическую жизненность греческой формы с религиозной серьезностью восточных представлений о бесконечности. Прежде чем Запад был в состоянии приступить к решению этой задачи, он должен был обнаружить новые возможности форм...»
Alfred Baeumler — «Studien zur deutsche Geistesgeschichte», 1937.
(Перевод DA)