Американские боги

В счетной комнате сидят трое мужчин, которые считают деньги под стеклянным, пристальным взглядом камеры, которую они видят, и взорами невидимых насекомых-камер, которых они не замечают. За смену каждый из троих считает больше денег, чем когда-либо получит в зарплату за всю свою жизнью. И каждый во сне считает деньги, любуется пачками и бумажными ленточками и цифрами, что неизбежно растут, что сортируют и теряют. И каждый из троих не реже раза в неделю праздно спрашивает себя, как обмануть охрану и системы защиты казино и убежать с таким мешком, какой сможешь утащить, и неохотно все они, рассмотрев мечту и сочтя ее непрактичной, удовлетворяются надежным чеком, избегая двойной дорожки – тюрьмы и безымянной могилы.

И в этой святая святых, где трое сидя считают деньги, где стоя наблюдают за ними охранники, которые приносят и уносят мешки, есть и еще одно лицо. Его антрацитовый костюм безупречен, его волосы темны, он не носит ни бороды, ни усов, а его лицо и манеры во всех смыслах непримечательны. Никто из остальных не отдает себе отчета в его присутствии, а если когда и замечают его, то забывают мгновенно.

Под конец смены двери открываются, и человек в антрацитовом костюме выходит из комнаты вслед за охранниками, идет с ними по коридорам, слыша, как шуршат по коврам с монограммами мерные шаги. Деньги в ручных сейфах везут на тележке к внутреннему грузовому отсеку, где сваливают в бронированную машину. И когда открываются ворота внизу пандуса, чтобы выпустить бронированную машину на предрассветные улицы Лас-Вегаса, человек в антрацитовом костюме проходит никем не замеченный в те же ворота и прогулочным шагом спускается на тротуар. Он даже не поднимает глаз, чтобы поглядеть на имитацию Нью-Йорка слева.

Лас-Вегас давно уже превратился в сказочный город из детской книжки с картинками: вот волшебный замок, а вот черная пирамида со сфинксами по бокам проецирует во тьму белый свет, будто посадочные огни для НЛО, и повсюду неоновые оракулы и мерцающие экраны предрекают счастье и удачу, рекламируют певцов, комиков и фокусников, проживающих здесь же или гастролирующих в городе, и вечно вспыхивают, манят и зовут огни. Раз в час извергается светом и пламенем вулкан. Раз в час пиратская шхуна топит военный корабль.

Человек в антрацитовом костюме неспешно прогуливается по городу, прислушиваясь к течению через него денег. Летом жар печет улицы, и двери каждого магазинчика, мимо которого он проходит, выдыхают в потный зной морозный кондиционированный воздух и холодят его кожу. В пустыне тоже бывает зима, и улицы сейчас пронизывает сухой холод, который человек в антрацитовом костюме любит и ценит. В его мыслях перемещение денег складывается в изящную решетчатую конструкцию, трехмерную «Колыбель для Кошки» движения и света. Именно этим привлекает его город посреди пустыни: скоростью движения, тем, как текут с места на места, из рук в руки деньги; это – его восторг, это – его кайф, это влечет его, как улицы наркомана.

По проезжей части за ним медленно едет такси, держась немного поодаль. Он его не замечает; ему даже в голову не приходит заметить его: его самого замечают так редко, что сама мысль о том, что за ним могут следовать, представляется ему почти немыслимой.

Четыре часа утра, и его притягивают отель и казино, вот уже тридцать лет как вышедшие из моды, но еще открытые до завтрашнего дня или до первого числа какого-то месяца, когда их снесут и, построив на их месте дворец удовольствий, раз и навсегда позабудут. Никто не знает человека в антрацитовом костюме, никто его не помнит, но вестибюль отеля обшарпан, безвкусен и тих, и воздух в нем синий от старого сигаретного дыма, и кто-то вот-вот проиграет несколько миллионов долларов в покер в частной комнате наверху. Человек в антрацитовом костюме садится за столик, и официантка не обращает на него внимания. Попсовая вариация «Почему бы и не ты?» звучит так тихо, что ложится на подсознание. Пять имитаторов Элвиса Пресли, каждый в комбинезоне своего цвета, смотрят позднюю трансляцию футбольного матча по телевизору в баре.

Крупный человек в светло-сером костюме присаживается у столика, и, замечая его, пусть даже и не видя человека в темном костюме, официантка, слишком худая, чтобы быть хорошенькой, слишком анорексичная, чтобы работать в «Луксоре» или «Тропикане», считающая минуты до конца смены, с улыбкой подходит прямо к нему.
– Вы восхитительны сегодня, моя дорогая, отрада для этих старых глаз, – говорит он, и, почуяв большие чаевые, официантка улыбается шире.

Человек в светло-сером костюме заказывает «джека дэниэлса» себе и «лафроайг» с водой для человека в антрацитовом костюме, который сидит рядом с ним.

– Знаешь, – говорит человек в светло-сером костюме, когда приносят напитки, – лучшие стихи, какие когда-либо сочинили в истории этой треклятой страны, были произнесены Канадой Биллом Джонсом в тысяча восемьсот пятьдесят третьем в Батон-Руж, когда его обчищали в подстроенной игре в фаро. Джордж Девол, который, как и Канада Билл, был не из тех, кто преминет пощипать старого простака, отвел Билла в сторону и сказал, мол, неужели он не видит, что игра ведется нечестно. А Канада Билл пожал со вздохом плечами и сказал: «Знаю. Но это единственная игра в городе». А потом вернулся к столу.

Темные глаза смотрят на человека в светло-сером с недоверием. Человек в антрацитовом костюме что-то отвечает. А другой – в светло-сером, с седеющей рыжеватой бородой – качает головой.
– Послушай, – говорит он, – мне правда жаль, что в Висконсине все так вышло. Но ведь я всех благополучно вывел. Никто не пострадал.
Человек в антрацитовом костюме отхлебывает свой «лафроайг» с водой, смакуя болотный вкус, аромат старого виски. Он задает вопрос.

– Не знаю. Все движется быстрее, чем я ожидал. Все без ума от этого парнишки, которого я нанял для поручений, – он снаружи, ждет в такси. Ты еще с нами?
Человек в антрацитовом костюме отвечает. Бородач качает головой.
– Вот уже две сотни лет ее никто не видел. Если она не умерла, то вышла из игры.
Сказано что-то еще.

– Послушай, – говорит бородач, опрокинув в себя остатки «джека дэниэлса». – Если ты с нами, будь на месте, когда ты нужен, и я о тебе позабочусь. Чего ты хочешь? Сомы? Я могу достать тебе бутылку сомы. Настоящей.
Человек в антрацитовом костюме смотрит на него в упор. Потом он неохотно кивает, бросив какие-то слова.
– Ну разумеется, да, – говорит бородач, и улыбка у него будто нож. – А чего ты ожидал? Но посмотри на это с такой стороны: это единственная игра в городе.

Протянув широкую лапищу, он пожимает ухоженную руку человека в антрацитовом. Потом встает и уходит.
С недоуменным видом возвращается худая официантка: теперь за угловым столиком сидит только один мужчина, одет он модно, костюм у него антрацитовый, а волосы темные.
– У вас все в порядке? – спрашивает она. – Ваш друг вернется?

Человек в темном костюме со вздохом объясняет, что его друг не вернется и, следовательно, за время и за труды ей не заплатят. А потом, видя обиду в ее глазах и сжалившись над ней, он мысленно осматривает золотые нити, наблюдает за матрицей, следует за потоком денег, пока не натыкается на узелок, и потому сообщает ей, что если она будет у дверей «Острова сокровищ» в шесть утра, через полчаса после конца ее смены, то встретит онколога из Денвера, который только что выиграл сорок тысяч долларов в кости и которому понадобится наставник, партнер, кто-нибудь, кто помог бы ему избавиться от всего этого за сорок восемь часов, оставшихся до рейса домой.

Слова исчезают из мыслей официантки, но она приободряется, чувствует себя почти счастливой. Вздохнув, она списывает человека с углового столика как сбежавшего не заплатив, не говоря уже о чаевых; а потом ей приходит в голову, что вместо того, чтобы ехать после смены прямо домой, наверное, стоит прокатиться до «Острова сокровищ»; но если кто-нибудь ее спросит, она не сможет сказать почему.

– Так что это за парень, с которым ты встречался? – спросил Тень, когда они шли через зал вылета в аэропорту Лас-Вегаса. И здесь тоже были игровые автоматы. Даже в такой ранний час у них стояли люди, скармливая «одноруким бандитам» монеты. Может быть, это те, подумал Тень, кто так и не вышел из аэропорта, кто сошел по трапу в вестибюль и тут и остановился, зачарованный вращающимися колесами и сверкающими огнями, остался в их ловушке, пока не скормил им все до последнего цента. Потом, когда у них не остается ничего, они, наверное, просто развернутся и сядут в самолет домой.

А потом сообразил, что ушел в свои мысли как раз тогда, когда Среда рассказывал ему, кто был тот человек в темном костюме, за которым они следовали в такси, и что он все пропустил.
– Итак, он с нами, – сказал Среда. – Однако это стоило мне бутылки сомы.
– Что такое сома?
– Напиток.
Они поднялись в чартерный самолет, пустой за исключением их двоих и трио корпоративных шишек, спешивших домой в Чикаго к началу следующего делового дня.
Устроившись поудобнее, Среда заказал «джека дэниэлса».

– Для таких, как мы, вы, люди… – Он помедлил. – Это как пчелы и мед. Каждая пчела приносит крохотную капельку меда. Нужны тысячи, миллионы пчел для того, чтобы набрать горшочек меда, какой приносят тебе на стол к завтраку. А теперь представь себе, что не можешь есть ничего, кроме меда. Вот каково это для нас… мы питаемся верой, молитвой, любовью.
– А сома…

– Чтобы провести аналогию дальше – медовое вино. Как медовуха. – Он хмыкнул. – Это напиток. Концентрированные молитвы и вера, дистиллированные в крепкий ликер.
Они ели невкусный завтрак, пролетая где-то над Небраской, и Тень вдруг сказал:
– Моя жена.
– Та, которая мертва.
– Лора. Она не хочет быть мертвой. Она мне сказала. После того, как помогла мне бежать от тех парней в поезде.

– Поступок хорошей жены. Освободить тебя от заточения и убить тех, кто причинил бы тебе вред. Тебе следует холить и лелеять ее, племянник Айнсель.
– Она хочет быть по-настоящему живой. Мы можем это сделать? Такое возможно?
Среда молчал так долго, что Тень начал уже подумывать, слышал ли он вообще вопрос или, может, он заснул с открытыми глазами. Но, наконец, глядя прямо перед собой, Среда заговорил:

– Заклинанье я знаю, помощь первому имя, и помогает оно в печалях, в заботах и горестях. Знаю второе – оно врачеванью помощь приносит и прикосновением лечит. Знаю такое, что в битве с врагами тупит клинки, мечи и секиры. Четвертое знаю, что заставляет мигом спадать узы с запястий и с ног кандалы. И пятое знаю: коль пустит стрелу враг мой в сраженье, взгляну, – и стрела не долетит, взору покорная.

Слова его были тихи и настойчивы. Исчез самодовольный, хвастливый тон, а с ним и ухмылка. Среда говорил так, будто произносил слова священного ритуала или вспоминал что-то темное и полное боли.
– Знаю шестое, – коль недруг заклятьем вздумал вредить мне, – немедля врага, разбудившего гнев мой, несчастье постигнет.
Знаю седьмое, – коль дом загорится с людьми на скамьях, тотчас я пламя могу погасить, запев заклинанье.

Знаю восьмое: где ссора начнется иль муж меня ненавидеть решится, воинов смелых смогу примирить я, а того – к дружбе склонить.
Знаю девятое, – если ладья борется с бурей, вихрям улечься и волнам утихнуть пошлю повеленье.
Таковы первые девять, что я познал. Висел я в ветвях на ветру девять долгих ночей, пронзенный копьем в жертву себе же, на дереве том, чьи корни сокрыты в недрах неведомых. Никто не питал меня, никто не поил меня, взирал я на землю, и мне открывались миры.

Десятое знаю, – если замечу, что ведьмы взлетели, сделаю так, что не вернуть им душ своих старых, обличий оставленных.
Одиннадцатым друзей оберечь в битве берусь я, в щит я пою, – побеждают они в боях невредимы, из битв невредимы прибудут с победой.
Двенадцатым я, увидев на древе в петле повисшего, так руны вырежу, так их окрашу, что встанет он и все, что помнит, расскажет.
Тринадцатым я водою младенца могу освятить, – не коснутся мечи его, и невредимым в битвах он будет.

Четырнадцатым число я открою асов и альвов, прозванье богов поведаю людям, – то может лишь мудрый.
Пятнадцатым я сон свой о мудрости, силе и славе открою и прочих заставлю поверить в него.
Шестнадцатым я дух шевельну девы достойной, коль дева мила, овладею душой, покорю ее помыслы.
Семнадцатым я девы опутаю дух, так что не взглянет другому в очи она.
Восемнадцатое никому я открыть не могу, ибо оно из всех самое грозное, а один сбережет сокровеннее тайну, что от того лишь исполнится силы
[10]
.

Он вздохнул и умолк.
Тень почувствовал, как по всему телу у него побежали мурашки. Он словно видел, как приоткрылась дверь в иное измерение, в дальние миры, где повешенные раскачивались на перекрестках дорог, где ведьмы визжали в ночном небе.
– Лора, – все, что сказал он.
Повернувшись к Тени, Среда уставился в светло-серые глаза спутника.
– Я не могу ее оживить, – сказал он. – Я даже не знаю, почему она не настолько мертва, как ей следовало бы.

– Думаю, я это сделал, – ответил Тень. – Это моя вина.
Среда вопросительно поднял бровь.
– Сумасшедший Суини подарил мне золотую монету – еще в первую нашу встречу, когда показывал мне свой фокус. Насколько я понял, он дал мне не ту монету. У меня оказалось нечто намного более могущественное, чем то, что, как он думал, он мне дарит. А я отдал ее Лоре.
Хмыкнув, Среда опустил подбородок на грудь и нахмурился, потом снова откинулся на спинку кресла.

– Возможно, в этом все дело. Но все равно я не смогу тебе помочь. Чем ты займешься в свободное время, разумеется, твое дело.
– Что, – спросил Тень, – это должно значить?
– Это значит, что я не могу помешать тебе охотиться за орлиными камнями и гром-птицами. Но я бы предпочел, чтобы ты провел свои дни в тихом уединении в Приозерье, с глаз долой и, надеюсь, из сердца вон. Когда дело дойдет до настоящего риска, нам понадобятся все, кого мы сможем найти.

Говоря это, он показался вдруг очень старым и хрупким, кожа у него словно бы стала прозрачной, а плоть под ней – серой.
Тени захотелось, очень захотелось протянуть руку и накрыть своей ладонью серые пальцы Среды. Ему хотелось сказать, что все обойдется – Тень в это не верил, но знал, что это надо сказать. Их ждали люди в черных поездах. Их ждал мальчишка в многодверном лимузине и люди в телевизоре, которые отнюдь не желали им добра.
Он не коснулся Среды. Он ничего не сказал.

Позднее он спрашивал себя, не мог ли он изменить события, не изменил бы случившегося этот жест, не мог ли он отвратить надвигающееся зло. Он сказал себе, что не мог. Он знал, что не мог. И все же потом он жалел, что хотя бы на мгновение в том медленном полете домой он не тронул Среду за руку.

Короткий зимний день уже тускнел, когда Среда высадил Тень у его дома. Лютая стужа, обрушившаяся на него, когда Тень открыл дверцу машины, казалась после Лас-Вегаса еще более научно-фантастической.

– Ни во что не впутывайся, – приказал Среда. – Не высовывайся. Не гони волну.
– И все это разом?
– Не умничай, мой мальчик. В Приозерье ты никому не виден. Я напомнил кое-кому о крупном долге, чтобы ты смог тут жить в добром здравии и безопасности. Будь ты в большом городе, они бы через пару минут вышли на твой след.

– Буду сидеть на месте и ни во что вмешиваться не стану. – Тень говорил с полной уверенностью. Всю жизнь его преследовали проблемы. Проблем ему хватало, и он вполне готов был раз и навсегда с ними покончить. – Когда ты вернешься? – спросил он.
– Скоро, – ответил Среда.
Взревел мотор «линкольна», окно опустилось, и Среда уехал в безразличную студеную ночь.

Все материалы, размещенные в боте и канале, получены из открытых источников сети Интернет, либо присланы пользователями  бота. 
Все права на тексты книг принадлежат их авторам и владельцам. Тексты книг предоставлены исключительно для ознакомления. Администрация бота не несет ответственности за материалы, расположенные здесь