Алый галстук
Прошло уже несколько дней с того самого дня, как я попал сюда, в этот загадочный лагерь, населяющий в себе, как ни странно, людей. Время шло хорошо. Жаловаться на что-то не было смысла, поскольку я был в порядке: кормили меня хорошо, но только иногда приходилось играть в пионеров: помогать «товарищам» и, конечно же, самим быть «образцовым пионером.»
Культурный шок — последнее дело, о чем я беспокоился: меня гнело больше моё преображение: воплотиться из взрослого мужчины в юношу — непривычный опыт.
Познакомился с девушкой, представившейся вожатой. Она мне выдала бегунок, по которому мне нужно будет, по её словам, пробежаться и выбрать себе кружковую секцию. Звучит жалко, ведь я человек довольно-таки, простой. Не назвал бы себя бездарностью, но разум подсказывает мне, что я, очень глупый. Одностороннее знакомство, что, заставившее меня брать инициативу. Лагерь, забирающий души людей…
Мне изменили всё: внешность, возраст, голос, но «они» не учли одного: «они» не смогли изменить моё «Я». Всякий, кто намерен изменить меня, должен понимать, что, преобразив меня, он получит совершенно другое, но только не меня. Мнимая привычка разгуливаться во время раздумий, странная и непонятная, не ушла — обрела новый лад. Прожигающие меня всеобщим взглядом, они, местные, несладко намекали, что Семён тут — чужак. «Твоя самоуверенность тебя погубит» — говорила мне мать: вспоминая её слова, невольно начинаешь злиться: «Кто так говорит своему ребёнку?»
Открыв ворота, я встретил целый букет людей: пионеры, вожатые — все они в белом с алыми галстуками. Только девочка, выходившая из автобуса, синяя. Она была в красках: ей аплодировали. Кажись, мне говорили, что должна была какая-то иностранка приехать. Синяя девочка, смущенная от внимания, глазами окутывала нас заботой и милосердием: её взгляд выражал детскую искренность. Оркестр заиграл всё сильнее. Как ответ её улыбке.
Темный свет показался на горизонте: как вдруг увидел я фигуру, больно схожую на меня, стоявшую рядом с моей знакомой. Его взгляд демонстрировал интерес, интерес к девочке. Сердце облилось кровью, делая мне больно.
— Саманта Смит, добро пожаловать в «Совёнок»! — прозвучал кто-то в толпе, явно намекая на добрый жест. Другие поддакивали, раскрывая все карты гостеприимства. Мой взор уставился на пионера, который, ко всеобщему ужасу, носил моё имя. Саманта, польщенная выступлением и аплодисментами, в свою очередь, добавила: «Приуэт!»
«Ну что ты стоишь, как, вкопанный?» — страх, что заявивший о своём появлении, спросил меня.
«Нет, этого не может быть»
«Смотря как рассуждать, я правильно понимаю, что этот безликий — ты?»
«Это место всё больше начинает меня пугать…»
«То есть, ты хочешь сказать, что вот это страшит тебя больше, чем автобус, завлекший тебя сюда?» — спросил меня разум, рассуждая о том, что автобус — одно из главных тем, которым я должен сейчас интересоваться, нежели двойником, с которым я ещё не знаком.
«Даже пусть он заберёт твоё имя, но какая разница, если мы должны попасть назад?»
«Наш лад с ним одинаков, ты понимаешь это?»
«Ну и что?»
«Как что? Ты ведь понимаешь, что может случиться, если ему покажется всё дозволенным? Ты меня не знаешь?»
«Знаю. Но это не значит, что мы должны разгребать это. Наоборот. Он — наше спасение» — изъяснил мне ровным голосом разум, который хотел домой.
«Нет. Нужно топать и побыстрее!» — ответил я своему внутреннему собеседнику, сузившись и всё больше пробираясь в гущу пионерского роя. Некоторые хмыкали от недовольства, поглядывая на меня, пробирающегося через них. Кто-то схватил меня за рукав рубашки, и я чуть было не упал от такого резкого хвата: думать нужно было быстро.
— Куда ты так собрался, «пиоэнер?» — спросила меня женщина строго, белая.
— А вы как думаете, Виола Александровна? — ответил я строгим тоном, как будто нападая, ведь «лучшая защита — это нападение».
— Ретироваться пошёл, дезертир поганый. Ольга меня в свои дети просветила, так что ты, пионерский, от меня не отмажешься, понял?
«Борзый халат!» — прокомментировал за меня мой внутренний голос.
— Так мне нужно одну вещицу для гостьи принести, а вы мне мешаете, — первая мысль, пришедшая мне, — обмануть беспризорную.
— Вещицу, говоришь? — Виола недобрым взглядом посмотрев на меня, улыбнулась. — Хм, ну если вещица, — доктор был в замешательстве, — то ладно, иди.
Кое-как ретировавшись с поля боя, я продолжил своё отступление. Дойдя до своей двери, я ненароком остановился перед тем, как толкнуть дверце. Мне показалось, что поступил я неправильно, ведь не разобрался с проблемой, а только усугубил её, сбежав. Судя по тому, как я попал сюда, в этот лагерь, то в голову лезут здравомыслящие мысли: Автобус – вот ключ к спасению. Если у меня получится уехать на этом «Икарусе», то, стало быть, я попаду домой, ибо я так сюда и попал, тогда почему нельзя провернуть это ещё раз — в обратном порядке?
Но меня пугал «Я», стоявший на линейке просвещения юной девицы в пионерку. Я видел всё очень отчетливо. Вот на улице было пусто: пионеры собрались увидеть диковинку. Меня больше удивлял «Я», чем какая-то там Синяя. Возможно, мне стоит найти шофёра и спросить его лично о том, завозил ли он нас в этот лагерь. Если окажется, что он, тот самый шофёр, то мне нужно будет его переубедить, чтобы он отвёз меня обратно.
Но было одна вещь, которая тяготила меня больше всего: парень с красным галстуком, стоящий возле других незамысловатых ребят, и они даже не подозревали, что он не тот, кем кажется на первый взгляд. Стужа бросила мне вызов, мои нервные окончания затрепетали, как вода, страдающая от замерзания. Пальцы невольно сжались в кулак: желанье было очевидным — утихомирить глупца: «Утихомирю глупца».
Холод, исходящий с земли, намекал мне, что спать на дёрне без принадлежностей одеяла, подушки и самой простой простыни — не лучшая идея, поскольку отбить почки не входило в сегодняшние планы. Прошло достаточно дней, дней которых мне хватило подытожить, чтобы понять истинное желание моего неприятеля, что, походившего на любовника, ворующего детские сердца невольных. Преследование, укус, поцелуй, лесть — портрет классического ярыжника, который не прочь податься искушению, словно съев сладкий плод.
«И что ты этим добьешься, если позволишь этому случиться?» — мой внутренний судья протестовал под гнётом моих мыслей. — «Мы можем ещё вернуться и сесть в автобус».
«Даже если мы вернёмся туда, то мы не сможем исправить первородный грех этого ближнего».
«Своя рубашка ближе к телу, мальчик», — сказав, слушатель прислушался.
«Холодный прут сделает своё дело, тебе нечего трястись».
«Это ты сделаешь, а не прут, ты давай-ка эти вещи не путай, ладно?»
«Ты мне предлагаешь сдаться и сбежать.
Мы всегда это делали, друг. Но я с этим не согласен. Лад — вот опасность».
«Порядок мыслей, поскольку он схож с твоим? Я не считаю тебя таким гнилым, способным сделать это…»
«Тет-а-тет мне не поможет. Решение принято».
«Подумай о девочке, она неравнодушна, и если ты это погубишь, то она и тоже».
«Какой же ты, малодушный, не думающий о том, что может произойти с ней!» — ответил я, прокричав в пустоту.
Солнце, что, палящее всё вокруг, засверкало сильнее за счёт уходящих ленивых облаков: они ушли, дав звезде исключительность в проявлениях своих черт и качеств. Ветер распространял холодок, заставлявший мои конечности дрожать, а меня думать. Только спина ныла так, что готова была меня ослушаться и, проявив самостоятельность, так и думала сломиться под давлением моих переживаний.
«Я могу судить себя самого».
Рыжеволосая девушка поспешила к товарищам, подав знак о начале суда. Встав с почвы, я почувствовал прилив сил, в которых я нуждался в этот период страшнейших событий. Отголосок прошлого проявил свои хотенья: дрожали колени со страху и с ужасного голода, они требовали разрядки, я поторопился.
Пара шла по тропинке: Синяя и красный Галстук шли по предательскому чернозему, которому суждено будет пройтись вниз, обеспечивая мне место, укромное для моих нравоучений наглому галстуку. Визг Синей обеспечил мне старт: я подтянулся к дыре неизвестности.
— Сэм! — крик, сопровождающий моим окриком. Прут напоролся в моё бедро, открывая путь алым рекам к самим рельсам, намекая на кровавый путь моего повествования. Было ясно одно: алый цвет означал артерию: мои стоны прошлись по всей шахте.
— Что ты делаешь? — Галстук спросил меня незамысловатым тоном. — У тебя кровотечение, чёрт возьми!
«Я тебе говорил, дурень, что это ни к чему хорошему привести не сможет!»
Он снял с себя галстук и стал натягивать, надеясь остановить напор несчастья. Убить его то же самое, что и убить себя самого: мысль, возникшая у меня в голове, потрясло меня в забытье.
Уходящий кислород дал мне спокойствие, всё стало ненужным и ему, и мне, и ей. Всё стало серым и безмятежным. Бессмысленным