Альфред Розенберг – «Мировоззрение и богословие»

В 1938 году среди оглашённых в Виттенбергском зале университета Мартина Лютера докладов по случаю торжественного открытия зимнего полугодия 5 ноября 1938 особенное место заняла произнесённая речь под названием «Мировоззрение и богословие». Розенберг этой речью произвёл чёткое разграничение понятий мировоззрения и богословия – между отношением к жизни и характеру со стороны национал-социализма и метафизическими утверждениями с определёнными конфессиональными догмами. Национал-социалистическое мировоззрение является не сменой для религии, но автономным духовным движением, борьбой за ценности германо-немецкого характера.

Ввиду поднятого нами в течение последних лет знамени духовной борьбы, сегодня к НСДАП вновь стали обращаться с вопросом об идентичности понятий мировоззрения и богословия. Из-за неоднократных попыток отожествить их, вполне вероятно, что иной национал-социалист мог бы применить оба этих слова к характеристике духовного перелома произведённого нами, в то время как вражеский лагерь непременно подхватит это для того, чтобы опять заявить о «религиозной замене» существующих конфессий национал-социализмом. Поэтому однажды мы всё-таки должны выяснить, в чём же состоят сущностные различия между национал-социалистическим мировоззрением и тем, что можно назвать богословием, и насколько они велики.

С самого начала можно заметить, что если речь идёт о наименовании той твёрдой уверенности в победе нового идеала, что покоится в нашей душе, то мы, без всякого сомнения, можем говорить об учении сильной веры в предназначение нашего времени. Напротив, если мы хотим понимать под этим в том числе и определённые метафизические установки и убеждения, то национал-социалистическое движение в состоянии его сегодняшнего развития не чувствует себя правомочным устанавливать здесь новые нормы и катехизисы. 

Чтобы обеспечить внутреннее понимание вопроса в целом, представляется необходимым наглядно показать историческое развитие национал-социалистического мышления и степень осознанности его участников. Вполне ясно, что не каждый, кто разделил национал-социалистическую борьбу, был в состоянии рассматривать все выводы политического и мировоззренческого вида, связанные со своим решением. Так было всегда с развитием больших движений, что личность или группа решительных людей из внутреннего инстинкта поднимались против определённого уклада жизни, начиная протест с целью низвергнуть противоестественный для них порядок. Однако затем оказывалось, что протест вынес на поверхность и ряд новых вопросов, пробудил низменные чувства, и теперь уже другие проблемы требовали ясного решения. Таким образом, волны большой жизни несли иногда довольно сдержанные реформаторские движения политического и мировоззренческого вида гораздо дальше, чем это первоначально задумывалось в сознательной воле основателей. Прямолинейный Мартин Лютер является, пожалуй, самым большим примером сего исторического факта. Согласно собственному признанию он хотел устранить только вопиюще неудовлетворительное состояние церкви, но по ходу дела стало очевидным, что это неудовлетворительное состояние может быть преодолено не иначе как через изменение всего образа мышления и обще-церковного устава, которые были внутренней предпосылкой этого упадка. Так из церковного реформаторского протеста выросло революционное движение, ведомое инстинктом всего тогдашнего немецкого народа, и ставшее одной из самых роковых революций европейской истории.

Похожий переворот, только в более крупных масштабах, устроило и национал-социалистическое движение. Даже при рассмотрении первого шага Вождя с небольшим кругом людей, дальнейшее развитие всё равно покажет, что миллионы влились в наше движение только из непосредственного протеста собственного характера. Они не сдались перед тьмой духовного рабства ноябрьской республики, они до глубины души были возмущены марксистской коррупцией, господством еврейской расы над немецким народом, и, прежде всего, они не могли и не хотели соглашаться, что с этими злосчастными ноябрьскими днями 1918 года пришёл конец героической немецкой истории и немецкий народ отныне навсегда понижен до нации рабов. Слова еврейского депутата Куна, который в так называемом «рейхстаге» открыто выразил свою озабоченность и пожелал того, чтобы в немецком народе никогда больше не появился новый Фридрих Великий, так врезались в сердца многих немцев, что центры сопротивления против позора этого времени стали возникать повсюду.

Исторически установлено, что национал-социалистическое движение считало большие проблемы также принципиальными и поэтому могло вести более твёрдую и по сравнению с прошлым более решительную борьбу, нежели другие группы, которые начинали большую борьбу из внутренней обороны, но без политической перспективы. Национал-социалистическое движение было готово сотрудничать со всеми силами, которые искренне хотели великого будущего для Германии, даже если много моментов, касающихся традиции, ещё не были совместно преодолены. Едва пробуждающаяся от сна Германия подверглась контратаке не только со стороны «культа предков», но и со стороны христианских конфессий. На съезде католиков в Констанце звучали программные, неоднократно повторённые слова: «Национализм – это самая большая ересь нашего столетия!» Итак, в то время как насильники повелевали Германией, а сохранение нации требовало пылкого национализма, который по сути своей есть страстная любовь к народу, имеющего ещё какие-то шансы на спасение, от имени конфессий это германское пробуждение отрицалось. Этот боевой призыв позже стал общим принципом для всех старых партий. Однако свою символическую характеристику он нашёл в отказе в церковных похоронах для верного католика и национал-социалиста гаулейтера Петера Гмайндера во Франкфурте. Такое отношение со стороны церкви заставило всех национал-социалистов поднять на повестку дня важный вопрос: возможна ли вообще решающая спасительная перемена без полного преодоления отнюдь не единственного житейского воззрения, которое в самый тяжёлый и судьбоносный час обращалось против немецкой нации и её мощи? Протест против марксистско-еврейской коррупции и парламентаризма постепенно вытекал из глубинной критики целой системы демократии и её фундаментальных основ; из познания расовой теории родилось принципиальное отторжение к еврейской расе – расе антиподу, а в критике политического центра решающей стала мировоззренческая критика стоящего за этим центром универсалистского учения. Таким образом судьба поставила перед НСДАП новую цель, которую она отныне должна пронести через всю свою жизнь – несмотря на сопротивление врага начать глубочайшее преодоление не только теорий последних 150 лет демократии, но и тех всё ещё действующих ценостей на которых покоилась жизнь всего тысячелетия.

Это исторически очевидно: национал-социализм должен был быть одиноким в своей политической борьбе и этой чарующей силой одиночества постепенно собирать самоотверженных личностей вокруг себя. Кроме того, он должен был стать прогрессивней также и мировоззренчески, дабы затем из этого душевного одиночества шаг за шагом возвести свой собственный мир характера, мир чувств и мир идей. Когда наше, принёсшее клятву, братство впервые дало о себе знать в политическом сражении, то из него последовательно стала возникать крепнущая мировоззренческая общность, и дистанция между ней и лагерем врагов немецкого народа с постоянством увеличивалась год от года. Чувство, охватывающее немецкую молодёжь, стало ещё более живым и активным, что она уже не могла сложа руки наблюдать, как её отцам отказывали в христианских похоронах или как все конфессиональные и религиозные средства бросались на то, чтобы рука светской власти заточила или застрелила её родителей.

Сие рассмотрение показывает сегодня всем уже давно ставший очевидным для нас факт, что так называемое «религиозное замещение» с заменой исторических вероисповеданий на национал-социалистическое отношение асболютно невозможно, и что национал-социалистическое мировоззрение возникло автономно от всех интеллектуальных и политических учреждений нашего времени, осознанно презирая их. Так как оно появилось благодаря германскому характеру, то несомненно обнаружит в линиях своего развития огромное родство с характером тех героев прошлого, которые однажды уже нашли мужество сбросить застывшие корки, и если необходимо, потерять своё благополучие, когда зов нового порядка кличет их на великое странствие.

Последующее историческое рассмотрение предоставляет нам возможность дать оценку центральным идеям движения.

Во всех крупных городах немецкие рабочие присоединялись к партии и боролись в наших штурмовых отрядах, где они выносили насмешки и подвергали жизнь угрозе со стороны коммунистов. В коричневых рубашках, следуя своему долгу, они шли по самым покрасневшим кварталам, тысячи из них подверглись нападениям из-за своих убеждений, их избивали и связывали, а многие даже заплатили своей жизнью за участие в этом. Тогда слова «Хайль Гитлер!» были вероисповеданием и боевым призывом, символом заново возникающей духовной общности. С этими словами на губах наши соратники принимали смерть и в восточной марке, в петле удушливой виселицы современного аналога контрреформации.

Два примера из Гитлерюгенда могут показать нам, насколько глубоким в молодых сердцах был перелом нашего времени:

Во времена борьбы одна из ключевых личностей движения выступала в городе Рурской области о борьбе, пронизывающей нашу эпоху. Этот доклад так сильно проник в душу мальчика, что с этого момента он больше не знал для себя ничего другого, кроме как всюду агитировать за движение. Он переубеждал своих родителей, с изобилием страсти пытался оказать влияние на преподавателей. После перелома мальчик неутомимо действовал для ГЮ; так он навлёк на себя тяжёлую болезнь, которая вскоре должна будет привести его к смерти. Незадолго до его кончины он обратился к своему отцу с просьбой, чтобы тот вождь, который выступал тогда в его родном городе, произнёс бы речь и у его могилы.

В этом году другой юноша Гитлера умирал в крупном промышленном городе на Рейне. Находясь на смертном одре, он спросил у своего соратника из ГЮ: «Гебитсфюрер, выполнил ли я мой долг?» И когда он получил утвердительный ответ, то спокойно отошёл в лучший мир.

Эти факты, которые проявлялись в течение этих лет по всему Рейху, но ещё долго не были собраны и не получали должной огласки, доказывают, пожалуй, лишь одно: внутренняя уверенность в необходимости отказа от старых порядков жизни была настолько велика здесь, что сотни тысяч без всяких обещаний с противоположной стороны объявляли себя готовыми пожертвовать собственностью и семьёй ради установления новой сущности.

Если теперь, иногда с упрёком, иногда с требовательным выражением лица, от национал-социалистического движения ожидается, что оно должно внести новые катехизисы и обещания на место старых метафизических мыслей, то в ответ оно должно заявить, что не имеет намерений по кодификации таких догматов веры сегодня. Оно верит в великую, но лишённую конкретики судьбу для каждого, и не в его полномочиях объявлять метафизические убеждения в качестве догматов партии. То, о чём идёт речь является не насаждением метафизических установок, а неизвестной доныне титанической борьбой германских ценностей и немецкого характера против прежних жизненных ценностей и социального порядка. Мы не щадили себя в борьбе вокруг нового идеала.. Никто не получил от нас легко-выполнимых обещаний о преображённом будущем, и исходя из самого сокровенного характера, национал-социалисты однажды собственными руками приступили к этой перемене, не спрашивая о последующем вознаграждении или наказании в потустороннем мире, а только из глубочайшего убеждения, что использование благороднейших ценностей нации никогда не противоречит подлинному творческому укладу жизни и не вступает в конфликт с внутренним честным метафизическим убеждением. 

Поэтому любое выдающееся движение начинается с жертв, которым оно придаёт глубокий смысл. Эти жертвы станут мучениками, символами нового мировоззренческого направления. Обо всех них напоминает марш 9 ноября, ежегодно проходящий в Мюнхене. На пути к черте, к которой мы идём каждый год, шаг за шагом зазвучат имена всех тех, кто пал в Великогермании во имя нового Рейха, а на Королевской площади, словно могильные курганы нашего века, будут стоять 16 саркофагов как подобия этих общих жертв. Вечная стража – это напоминающий знак того, что Германия никогда не сможет забыть этот внутренний поворот в глубочайшее отчаяние по дороге к глубочайшему возрождению, которое она когда-либо переживала. Однако все они не являются мёртвыми для метафизической доктрины, также как не умерли они ни для одного вероисповедания, ибо вся их жизнь была выстроена в соответствии с убеждением, что в их борьбе они должны защищать всю великую народность и что такая преданность наивысшим ценностям их нации одновременно претворяет в жизнь божественное Провидение.

Чтобы добиться правильного понимания, отсюда мы поглядим на самих себя с высоты самой прекрасной башни Эммануила Канта, который, вероятно, и был неугоден для ранней метафизики, но как никогда лучше отвечает нашему сегодняшнему положению. Он говорит о морали, как о ядре метафизики: «Изначально мораль не является учением о том, как мы делаем себя счастливыми, но о том, как мы должны быть достойными счастья»

Вместе с тем, решающий поворот от всемирной спекуляции к борьбе ценностей характера был сделан.

Ценности, о которых здесь идёт речь, знакомы нам всем как внутреннее переживание. Вся наша борьбы приводилась в движение от становящегося всё более тесным чувства национальной чести. То, что было раньше раскололось на различные постоянные понятия, такие как понятие о чести, теперь внезапно прорывалось сквозь все условности наверх, в качестве общего настроения всех немцев, ставши той таинственной силой, которая бы приваривала людей всех сословий и профессий к новой, сегодня уже поистине исторической битве. В дальнейшем данная идея ознаменовала эти шесть лет борьбы за немецкое равноправие против целого мира и мобилизовала все силы, чтобы укрепит независимость Германии и сделать так, чтобы то состояние, когда чужие подразделения могли насиловать немецкую землю, а чужие солдаты безнаказанно избивать немецких рабочих кнутом, никогда больше не вернулось. Этот характерный поворот, без сомнений, являлся вызовом, а именно бескомпромиссным вызовом всем тем, кто не хотел ставить идею национальной чести выше всех остальных жизненных потребностей, не говоря уже о тех, кто беспокоился о том, чтобы осознанно выпачкать в грязи эту ценность.

Так как национал-социалистическое движение не просто так носит своё имя, то этой первой ценностью стало требование социальной справедливости. Кроме всего прочего это означало внимание к каждой профессии, к каждому труду, к каждому рабочему. Это было не воззванием к чисто материальным, обыденным нуждам, а повышением общего состояния характера вместе с национальным понятием о чести, и стиранием взращённого марксистским учением комплекса неполноценности немецкого рабочего. На место проповедуемой им расплывчатой любви к человечеству национал-социалистическое движение ставило конкретное переживание боевого товарищества. Вместе с тем оно снимало одежду со всего понятия сентиментальности, провозгласив себя не только одним из факторов отбора непосредственно во всемирно-политическое развитие событий, но также и элементом отбора в повседневной жизни, элементом, присутствующим в каждом из нас. Из этой общей позиции вытекала новая оценка, дополняющая всю прочую деятельность во внутриполитической социальной жизни.

Но неподалёку скрывался и ещё один вопрос. Предшествующее милосердие, либеральная суета вокруг кажущегося благополучия и национал-социалистическое общенародное благо – это символы двух различных взглядов на жизнь. Либеральная эпоха попускала беспрепятственную капиталистическую эксплуатацию народов. И в то время как жертвы этого безнаказанного процесса валялись на улице, члены того же самого класса собирались в пышных дворцах и за несколько десятков тысяч марок изображали из себя «нуждающихся». Это напоминало, ставшую сегодня правилом в Америке, практику, когда бессовестный бизнесмен приводит сотни тысяч в штаб нищенства, дабы в конце его жизни поступить с ними как великий филантроп за всю историю демократии своей страны. И однажды национал-социалистическое мировоззрение навеки порвало с этой установкой.

Церковное милосердие – это точно такое же свидетельство заносчивости и спеси определённой касты. Она думала о себе как об обладательнице власти над душами и чувствовала себя весьма высокомерно по отношению к обездоленным жизнью, постоянно связывая понятие «милосердия» с понятием сострадания. То есть она со снисходительным жестом дарила милостыню попавшим в беду грешникам. Национал-социалистическое мировоззрение порвала также и с этой точкой зрения.

Если сегодня вся нация принимает участие в национал-социалистическом строительстве единого общенародного блага, то она убеждена, что несчастье и бедствия тысяч народных товарищей не всегда является виной одиночек, а вся судьба национальной катастрофы зеркально отражается в сотнях тысяч больных и безработных. Из этого и исходила НСДАП. Обязанность общности в том, чтобы, в конечном счёте, облегчить жребий этих народных соратников не позорной милостыней, но трудом. И поэтому её задача – не помочь людям сделаться покорными, но совсем наоборот, она должна, наконец-то, почувствовать в себе долг сформировать этих людей заново. Она не усмирила своё высокомерие, как сообщалось раньше, но позаботилась о возвеличивании природной гордости немецкого человека. Поэтому ей из принципа не ведомы могущественные священники и миряне, но только лишь почтенные немецкие народные товарищи и одна единая немецкая народная общность.

Я не имею намерения разъяснять здесь во многом спорный 24 пункт национал-социалистической программы. Пусть это останется на более позднее будущее. Я хотел бы обратить внимание только на первую часть этой пункта. Там сообщается, что национал-социалистическое движение гарантирует свободную деятельность всем вероисповеданиям, если они не противоречат германскому чувству нравственности и не угрожают прочности государства.

Вместе с тем национал-социалистическое движение оставило за собой суверенное право оценивать все духовные учреждение не на основании религиозного вероисповедания, свободу которого оно предоставляет каждому, но на основании ценностей характера, если те сплетены с религиозной верой и заметно связывают себя с ценностным порядком национал-социализма. Здесь национал-социалистическое движение действует исходя из исторического приговора, что духовно-душевный преобразовательный процесс нуждается в несравненно большем количестве лет, нежели политическая революция, что представители предыдущих жизненных порядков не были в состоянии прямо на следующий день похоронить старую иерархию ценностей. Оно позволяет с человеческим и историческим пониманием следовать длинному ряду лет и отрекаться от любых насильственно насаждённых убеждений. Оно будет делать ставку скорее на исполнение её национальных и социальных действий, причём оно может претендовать на то, чтобы проведение этой национал-социалистической повсеместной реформации согласовывалось с большим историческим промежутком времени. Оно убеждено, что данный уклад жизненных ценностей, который мы обозначаем словами: национальная честь, социальная справедливость, народное товарищество, гордость и верность, так твёрдо сплачивают национальное ощущение нации и органически возрастают ввысь, что противоположные ей иные жизненные порядки, историческое полномочие которых мы не хотим осуждать, испаряются в небытие.

Так же старательно национал-социалистическое движение будет противостоять непосредственно религиозным и метафизическим вероисповеданиям, полным пониманием исторической обусловленности процесса развития и несокрушимой волей не желая нарушать здесь действительно религиозные убеждения. Мы должны уделить должное внимание каждому подлинному вероисповеданию, но при этом должны и потребовать от представителей духовно-душевных учреждений такого же внимания и к нам, тем более, когда враждебные нам личности высказывают религиозные убеждения не совместимые с традицией.

В двух словах, под национал-социалистическим мировоззрением мы хотим понимать в первую очередь борьбу за полный триумф германо-немецких ценностей характера и веру в возвышенное Провидение, однако, как партия мы не связываем себя с метафизическими формами и вероисповеданиями. И здесь наша забота нацелена на то, чтобы всегда поддерживать внимание к каждому настоящему вероисповеданию.

Я убеждён, что если бы ясность была внесена в этот вопрос именно таким образом, немецкий народ никогда бы больше не стал объектом конфессиональной ссоры глубочайшего вида, ибо как бы то не было, но судьба великой общности возвышается над всем, в последствии придавая прежним духовным дискуссиям ту почесть, ту форму и ту границу, к которым стремимся мы все.

Так как я говорю об этих вопросах в стенах университета, то я адресую мои слова, в первую очередь, академической молодёжи, в надежде, что она в высшей степени сознаёт сию историческую ситуацию и не уклонится от проблем, ведь каждый из неё понимает, что отныне находится внутри народной общности немецкой истории, общности борьбы за немецкий характер во всём мире и, надо надеется, сделает выводы, которые при максимальном использовании будут способны начертать судьбу наших дней и на которые можно будет положиться в будущем. Я убеждён, что семена этого нового и одновременно очень древнего порядок посеяны в душе каждого, что делает возможной ту здоровую связь между традицией и революцией, грозящую, в конце концов, влиться в немецкую историю, воссоздав образ действительно непрерывного и драматического немецкого прошлого. И если темперамент сможет встать против темперамента, то имеющееся богатство в личностях, которое мы признаём и которому всячески содействуем, послужит вовсе не тому, чтобы снова разорвать общую волю, а наоборот, укрепит ту великую волю, что подводит под него твёрдое основание и дарует силу, оформляющую историю.

Источник: Tradition und Gegenwart. Reden und Aufsätze 1936-1940, Blut und Ehre, IV. Band, с. 128-138