Алексей рафиев

Купить Здесь

Помню, в детстве еще был у нас во дворе ребенок по прозвищу Крез. Толстый такой парень, над которым за глаза шутили даже наши родители, а мы - так прямо в лицо. Крез не любил играть с нами. Ему все эти игры давались нешуточными нервами, как я теперь понимаю. Любой из нас мог запороть косяка, глупо улыбнуться и расслабиться. С кем не бывает? Но если оплошность совершал Крез - все было по-другому. На него тут же обрушивался поток свирепых детских шуточек. Крез был другим - толстым, - и это само по себе делало его ходячей мишенью. В первых классах школы мы научились замечать недостатки окружающих, но требовали от них прощения только для себя, забывая прощать их. И все бы ничего, если бы некоторые из нас не залипли в кошмаре антагонизма на десятилетия. Не избежал этой участи и Крез. Из армии он вернулся худым и злопамятным. Уходил Крез туда толстым, и никто, кроме него и тех, кто над ним там издевался, никогда не узнает, через что пришлось пройти этому пузану, как мы его иногда дразнили, прежде чем он сбросил жир и стал таким, как все. К моменту его возвращения, многие из нас уже успели определиться. Время было больное - постперестроечное, постсоветское. Страной правили наркотики и бандиты. Многие из нашей дворовой команды с головой окунулись в преступность. Именно там искали мы романтику, напрочь улетучившуюся из повседневности. Худой и озленный Крез по возвращении столкнулся с тем, что он по-прежнему остался для нас толстым увальнем. И плевать нам было на его перемены. Мы, как и прежде, подтрунивали над ним и не принимали его всерьез. Детская жестокость стала более осмысленной. Мы брали с собой Креза на разборки и прочие наши дела тех лет с одной-единственной целью - в случае чего нам нужен был крайний, тот, на ком можно сорвать зло за провал, тот, на кого можно спустить собак. Пару лет о нем не было ни слуха ни духа. Постепенно мы совсем забыли про него. Время шло своим чередом. Как-то младший брат одного из моих друзей детства попал в отделение милиции на другом конце Москвы. Его выпустили сильно избитым - с бурыми полосками от дубинок по всему телу, и он утверждал, что его отделал Крез. Избитый рассказал, что его лупили с тройным остервенением - после того, как Крез узнал, что попавший в его руки пацан, пытавшийся спереть дворники с иномарки, состоит в родстве с тем, кто над ним глумился в детстве. Еще одно пересечение с этим человеком состоялось не так давно. Шумной околобогемной компанией новых моих попутчиков по жизни мы завалились уже за полночь в один из столичных клубов. Сложно сказать, кто остолбенел сильнее - я или он. Мы не встречались лет десять, если не больше. Оба сильно изменились - так сильно, что скорее всего в толпе не узнали бы друг друга. После короткого разговора и мне, и ему стало понятно, что говорить нам особенно не о чем. Мы теперь жили в совершенно разных мирах: Мы с друзьями оккупировали пару столиков и долго бездумно угорали, обмывая чей-то бешеный гонорар или что-то типа того. Вдруг из соседнего, совсем опустевшего под утро зала донеслись истошные вопли. Те, кто еще мог стоять на ногах, кинулись туда. А там - Крез лупил ногами валяющегося на полу нашего товарища. Увидев нас, он отошел в сторону от лежащего тела, посмотрел с ненавистью мне в глаза и произнес: После случившегося и жалоб со стороны некоторых из нас Крез уволился по собственному желанию. Скорее всего, он теперь работает в другом кабаке или даже восстановился в МВД. До встречи с ним и последовавшего после нее происшествия мне как-то и в голову не могло притти, что наш пухлый и расхлябанный Крез способен на такую ненависть. История с избитым братом моего друга детства подзабылась, как и сам Крез. Но вдруг все выстроилось в жесткую систему. Ведь если бы меня не было среди гостей заведения, Крез, возможно, сегодня никого не избил бы. По сути, он мстил мне за детские обидки. Понимал он это или нет - не важно. И не имеет никакого значения, лично я обзывал его когда-то или кто-то другой, а я - всего лишь присутствовал. Более того, те наши родители, которые подшучивали над пухлым сотоварищем своих чад, тоже причастны. По сути - причастны все. Сложно сказать точно, почему один человек издевается над другим. Ответов на этот вопрос масса, но ничего объективного они не несут - никакой информации, способствующей обобщению и последующему решению проблемы. Надо, дескать, изучить подробно историю изувера, чтоб понять, почему он сделал то, что сделал. Но тем не менее современная наука вполне здраво обозначает некоторые вектора, учитывая которые, можно было бы чрезмерного насилия если не избежать, то уж по меньшей мере хоть немного, хоть как-то застраховаться от него. Также истязают те, кто сам оказывался в роли жертвы уже не в детстве. Отдельная песня - люди, побывавшие на войне или где-то еще, где убийство и пытки являются чем-то вроде нормы жизни, а также средством достижения цели. У них происходит смещение ценностных ориентаций. Грубо говоря, появляется 'иная' мораль. Немаловажный фактор - вторжение СМИ. Происходит одновременно навязываемое и мягкое, постепенное формирование 'иной' системы ценностей, в которой кровь становится клюквенным соком, а стоны отчаянья - чем-то обыденным и привычным. Будто это все не взаправду. При помощи насилия некоторые люди привлекают к себе внимание. А дальше начинаются - фрейдизм, экзистенциализм, бихевиоризм, когнитивная психология, психиатрия и многое другое. Это я уже от себя понес. Психологи, конечно, молодцы - многое могут пояснить. Но вот что сделать, чтоб вполне вменяемые люди не превращались вдруг в кровожадных ублюдков, непонятно. Видимо, следует как-то оберегать этих людей от самих себя. Побывал на войне - отдохни сперва, потом пройди специальное обследование, а после уже компетентная комиссия из тех же психологов пусть решит - можно тебе опять давать оружие или нет. Половина оперов наших отделений милиции, по-хорошему, должны были бы находиться на длительном излечении с последующей чуть ли не пожизненной реабилитацией. Вместо этого им торжественно вручают револьверы -и - только дай дорогу - мародерствуй в свое удовольствие на проспектах родного города. Чем больше город, тем проще в нем раствориться. Больные на голову люди бегают ночами по улицам с заряженными стволами. При этом все они убеждены в своей непогрешимости. Ведь они - это власть. Сама система рождает монстров. Управление собственной безопасности и тому подобные структуры никогда не справятся с зашкаливающим насилием среди сотрудников МВД, пока не будет порван порочный круг. Следователь, призванный искать правду, и опер, которому надлежит задерживать подозреваемых, повязаны одной пуповиной. Несмотря на то, что первый относится к органам юстиции, а второй - милиционер, кормушка у них одна - МВД. Пока зарплата опера будет зависеть от количества раскрытых дел, пытки не прекратятся. Вот это уже слова не мальчика, а мужа. Как все, оказывается, просто. Если вспомнить, что многие закоренелые преступники пишут 'чистуху', а многие ни в чем не повинные граждане попросту себя оговаривают, то становится понятно, почему это происходит. Анекдот есть неплохой на эту тему. Приходит устраиваться на работу в милицию мужичок. Ему выдают форму, удостоверение и пистолет. Свежо предание о нижегородском случае, когда парень после истязаний выкинулся из окна. Оказывается, он ни в чем не был виноват, как выяснилось впоследствии. Просто показалось, что насиловал именно он. Этой догадки вполне хватило для выколачивания признания. Результат - инвалидность ни в чем не виновного человека и полная, тотальная безнаказанность изуверов. Сплошь и рядом такое. Более того, они относятся к ней как к патологии, искренне ненавидя любые ее проявления в других людях. Фактически такие садисты ненавидят себя самих, отраженных в окружающий мир. В психологии есть понятие 'перенос'. Когда один мужчина унижает другого и получает от этого удовольствие, мы имеем классический пример того, что бывает, если подавляемая с младенчества сексуальность умножается на необразованность и осознание собственного превосходства над потенциальной жертвой. В таких историях многое определяет иллюзия безнаказанности. Уверенность в том, что никто никогда ничего не узнает, развязывает садисту руки, и он становится самим собой. Дома больной остается порядочным мужем и заботливым отцом. Его близкие были шокированы не менее родственников жертв, когда узнали, чем занимался на досуге глава их семейства. А теперь представим себе на мгновение, что Чекатило взяли на работу в оперчасть любого отделения милиции. Это я уже опять отсебятину погнал. Выходит он такой весь из себя порядочный семьянин на работу, берет пистолет и начинает ловить преступников. Нужно описывать, что произойдет дальше? Надеюсь, и так понятно. Тот, кто посчитает такое развитие сюжета немыслимым, попросту не способен принять реальность. В каком-то смысле этим людям повезло - они думают о мире лучше, чем тот заслуживает. Возможно, им не довелось сталкиваться с подобными садистами. Но что делать тем, кому пришлось побывать под молотками неконтролируемой и беспричинной агрессии людей в милицейской форме? Достаточно вспомнить бедолагу, которого расстреляли вместо пресловутого Чекатило, быстренько повесив на него несколько убийств, которые он не совершал. Здесь можно было бы привести еще с десяток рекомендаций от самых разных специалистов. Но вместо этого я расскажу историю, которая приключилась со мной совсем недавно. Она мне объяснила куда больше, чем мог бы это сделать целый консилиум лобастых мужей. В ночь с 7 на 8 мая сего года я загулял. Преждевременное празднование Дня Победы не предвещало поначалу ничего криминального. Некогда всенародный праздник в совокупности с гроздьями свисающей повсюду рекламы алкоголя не оставил выбора. Пью редко, а тут - такой повод. Теплая майская ночь, отменная компания, сделанные дела, хорошая живая музыка сначала в одном клубе, потом в другом К двум часам ночи в обществе двух товарищей, один из которых был совершенно трезв, поскольку вообще не пьет, я оказался недалеко от запертых уже дверей станции метро 'Сокол'. Что мы там делали? Да ничего - просто гуляли в устраивавшем всех нас месте, ни на кого не нападая и никому не причиняя вреда. Дальше - как в страшной сказке. Подходят двое в штатском, один из которых машет перед нашими лицами какой-то 'ксивой' и требует предъявить ему документы. Резонно решив, что перед нами мошенники, надумавшие темной ночью завладеть нашими паспортами и скрыться, я потребовал более детального ознакомления с промелькнувшей в полумраке 'коркой'. Последовал отказ, лишь укрепивший и меня, и моих товарищей в уверенности в том, что перед нами скользкие типы, а не сотрудники каких-то там органов. Далее случилась перепалка, в ходе которой подозрительные персонажи, приставшие к нам, все-таки включили заднюю передачу и соблаговолили еще раз ознакомить нас с удостоверением - более детально, как положено. После этого мы отдали на проверку паспорта. Разумеется, все было с ними в порядке, и через минуту нам их вернули. Вот, кажется, и все. Расценив случившееся как звоночек об опасности, мы прошлись немного и собрались по домам. Первым решили поймать машину мне. И вот, договорившись уже с водителем о цене, я собирался впрыгнуть в автомобиль, как вдруг со всех сторон раздалось: Последнее, что я увидел, прежде чем оказался брошенным на асфальт - моего товарища пару раз ударили головой о столб, у которого тот стоял. Потом мне в запястья были буквально вдавлены браслеты наручников, а на цепочку между ними подвешен пятикилограммовый мой же рюкзак. Подробно пересказывать произошедшее бессмысленно. Скажу лишь, что операми ОВД 'Сокол' были нарушены все правила и законы, которые для них писались и принимались. Но настоящее шоу началось уже в кабинете го отделения милиции - после пары беспричинных избиений, выпотрошенного без понятых рюкзака и многого другого, о чем лишний раз и вспоминать-то не хочется. Начальник криминальной милиции вышеупомянутого отделения Цуканов, поняв, наконец, что перед ним находится совершенно безобидный человек, конституционные права которого были им и его подельниками многократно растоптаны, вместо извинений вдруг перешел к угрозам. Вначале он сидел за столом и наслаждался тем, что скованного наручниками человека беспричинно избивали. Что из меня выколачивали - я не знаю до сих пор. Видимо, били для души, для удовольствия. Но вот избиения остались позади. Остались только мы - я и Цуканов. С этого начинается самое интересное. Цуканов пытался мне аргументированно доказывать бессмысленность любых моих попыток сопротивляться. Самый веский, по его мнению, довод был таким: Со слов Цуканова получалось, что он воевал в Чечне и таких, как я, чует за версту. Он воевал в Чечне и таких, как я, чует за версту! А Цуканову логика и не нужна. Ему хватает того, что он - власть, а я - дерьмо. Не хочу даже представлять себе, что могло сделать со мной это убожество и его подельники, если бы я попал к ним один. Не знаю, родился ли Цуканов мародером или обучился этому ремеслу во время кавказской кампании. И знать не хочу. После майских праздников я подал заявление о преступлении в межрайонную Головинскую прокуратуру. К моменту написания того текста, который я сейчас пишу, прошло уже около трех месяцев со дня моего посещения прокурора. Единственное, что сделал следователь, которому предписывается разобраться с вышеописанным случаем, - попытался прекратить дело за отсутствием состава преступления. Снятые в травмопункте сразу же по выходу из ОВД 'Сокол' побои, два свидетеля с моей стороны и множество других более мелких нюансов, оказывается, говорят об отсутствии состава преступления. Свидетелей, к слову будь сказано, даже ни разу не позвали для дачи показаний. Даже с Цукановым следователь не встретился до сих пор, потому что тот пребывает на длительном больничном, который взял сразу же после подачи моего заявления. Но за меня вовремя вступился депутат Госдумы, и затея замять неудобное дело провалилась. А если бы не нашлось депутата? Вот и выходит, что Цуканов чуть было не втоптал меня в дерьмо только потому, что он - власть. Впрочем, еще не вечер. В ОВД мне грозили в случае, если я пойду до конца, не только подбросом наркотиков, но и физической расправой над женой и нашим младенцем. Цуканов лично гарантировал мне все эти прелести - уверенный в себе, непогрешимый борец с преступностью, начальник криминальной милиции столичного отдела, ветеран чеченской войны, больной маньяк, облеченный по недосмотру властными полномочиями, позор офицерского мундира. Стоя в наручниках и в синяках и глядя на Цуканова, я не мог отделаться от мысли, что передо мной за столом сидит Крез - тот самый похудевший Крез, над которым в детстве мы все так любили подшучивать. Слишком много общего считывалось с их внешности. Затравленный, волчий, полный ненависти ко мне и ко всему чуждому с ранних лет миру взгляд, проедающий буквально насквозь жаждой отомстить за беспомощность и беспощадность прошлого. Острота черт, снимающая маску добропорядочности и делающая уверенного в себе человека зашуганной собачонкой, загнанной в угол и оттуда - из дальнего уголка собственной памяти - скалящейся в сторону неприступного, непобедимого, вечного агрессора. В словах милиционера, в его угрозах, в его попытках даже не возвыситься, а всего-навсего встать рядом, сквозило отчаянье пожизненного неудачника, боящегося меня и теперь - когда мои руки скованы за спиной. Глядя на меня, Цуканов отчетливо понимал, что никогда не сможет сломать меня, заставить действовать по его отсутствующей логике плебейской, украденной власти. Он был уже не рад тому, что вообще ввязался в эту историю, грозящую обернуться для него потерей места под солнцем, крахом карьеры, окончательным, публичным падением туда, где он и так жил столько лет, тщательно скрывая от окружающих и пытаясь всячески забыть свое собственное убожество. Если бы я попал к нему один - он бы меня уничтожил. Он так и говорил мне, когда на очередные нелепые угрозы подбросить героин, получал в ответ презрительное, брезгливое безразличие, приправленное хорошо организованной и аргументированной речью человека, знающего не только законы, но и собственную цену. Мы очень странно поменялись местами. Ситуация ушла из-под его контроля. Он смотрел на меня и понимал, что кошмара не избежать, что, даже уничтожив меня физически, он уже не остановит запущенную его же глупостью машину цепной реакции. Но вот его ли глупость запустила эту машину?.. Возможно, я все это придумал, и на самом деле Цуканов - обыкновенное двуногое животное. Но ведь почему-то он сделал то, что сделал. Неужели только потому, что захотел самоутвердиться? Или из-за бросившего его отца-алкоголика, который все детство издевался над его матерью и не замечал сына? Или виной тому скрытая, латентная гомосексуальность? Или, вернувшись с войны, он так и не привык к миру? Слишком уж просто тогда все получается. Увидев в Цуканове Креза, мне стало даже легко - необыкновенно легко и просто. К побоям и попыткам унижения я теперь отнесся как к заслуженному возмездию за ошибки далекого детства. Фактически, начальник криминальной милиции ОВД 'Сокол' восстанавливал баланс справедливости. Он-то как раз и не думал наверняка про это, одержимый тупой, звериной ненавистью к не желающему подчиниться потенциальному правонарушителю, вдруг отказавшемуся среди ночи предъявить документы первому встречному. Я бы, может, и подчинился, устав от всего этого бреда, если бы знал, чего от меня хотят. Но сформулировать за всю ночь претензии или хотя бы недовольства никто из глумившихся надо мной инвалидов детства так и не смог. Страшное, обиженное царство букашек приоткрылось передо мной, и мне стало вдруг искренне жаль всех этих людей - до такой степени, что, придя неделю спустя в прокуратуру, я попросил назначенного на мое дело следователя не сажать Цуканова и его подельников, а всего лишь освидетельствовать их и подлечить. За что их сажать? За то, что им дали оружие, кабинеты и полномочия, не удосужившись составить психологических профилей? Да и Крез из головы не выходил. Маленький, коренастый Цуканов и тот - еще более маленький, совсем щуплый и невзрачный шкет, который отказался показать нам свое удостоверение, наверняка в детстве подвергались такому же беспричинному, как минимум, эмоциональному насилию со стороны сверстников в школе и во дворе. Получается, что цепочку насилия начали не они, а я - тот, кому они теперь пытались отомстить. Странно и несправедливо иногда выходит. Привлечь меня за то, что двадцать лет назад я обзывал товарища жирдяем и толстопузом, нельзя, потому что дети безгрешны. Если уж кто виноват в их провинностях, то скорее родители и учителя, чем они сами. Признать Цуканова виновным в издевательствах нежелательно, потому что он олицетворяет власть и следом за ним могут полететь с погон еще многие другие звезды. Но даже в том случае, если факт пыток будет расследован и доказан что в моем случае труда никакого не составит , Цуканова и его команду будут судить, а не освидетельствовать на невменяемость, поскольку общество не захочет признать свою вину за их садистские поступки и нечеловеческие помыслы. Остается надеяться, что когда-нибудь в массе своей мы наконец-то дорастем до понимания того, что виноватых нет, потому что виновны все без исключения. После истории в м столичном отделении милиции я пытался найти Креза, чтоб как-то смягчить его и застраховать ни в чем не повинных людей от безнаказанности еще одного изувера. Но он как сквозь землю провалился - растворился в огромном городе, сменил фамилию или, возможно, вовсе переехал подальше. И все бы ничего, если б все эти Крезы просто жили на свете, а не шли в милицию, чтоб, застраховавшись от возмездия, мстить за свою боль тем, кто будет напоминать им алкаша-папашу или одноклассника, унизившего когда-то на глазах у другого одноклассника, который так и не вступился и, следовательно, тоже заслуживает наказания. Я поделился своими соображениями о Крезе и Цуканове с несколькими друзьями детства. Вначале они довольно долго вспоминали Креза, а потом еще дольше крутили пальцами у висков, давая тем самым мне понять, что я идиот, забивающий себе голову черт знает чем. Мало того, что с мусорами судиться надумал, так еще и себя же самого винит в том, что над ним глумились в отделе. И действительно - не дурак ли? Горе от ума - беда немалая. Прозвище 'Крез' изменено в одной букве, дабы нечаянно не причинить дополнительных неудобств человеку, который и без того натерпелся в свое время лишнего. Номер Архив номеров Редакция. Алексей Рафиев Виновен каждый. Виноватых нет Помню, в детстве еще был у нас во дворе ребенок по прозвищу Крез.

Алексей рафиев

Виновен каждый. Виноватых нет

Наркотик crack

Как принимать марки под язык

Алексей Рафиев

Сколько амфетамин держится в слюне

Алексей рафиев

Метадона

Алексей Рафиев. АНГЕЛ ШЕПНУЛ

Алексей рафиев

Скорость закладкой в рязани

Алексей рафиев

Купить аяваску

Виновен каждый. Виноватых нет

Единственное учебное заведение, которое окончил — средняя школа. Вода — дорога к дому. Не принадлежал ни к каким кружкам и рамкам. Один и един — во всём и через всё, что в нём и в чём он. Круг рвется, икс приводит к перевёрнутому кресту, дьявол кладёт голову в Чашу вечной жизни и на землю приходит Новый Иерусалим. Царство вам Небесное, Нерон, Гитлер и Ленин. Пресвятая Богородица, спаси меня — помоги мне не превратиться в кисель развращЁнных помыслов и сует, помоги мне выжить в дыму огня, за которым неразличим Твой свет. Пресвятая Богородица, спаси меня. Сохрани меня, Мама, от злых людей и от лютых демонов огради каждый шаг мой и каждый мой Божий день, предстоящий нам с Тобой впереди — чтобы прожил я его, не кляня никого, ничего, нигде, никогда. Пресвятая Богородица, спаси меня — каждый вдох мой и все земные года, мне отмерянные, и прости, прости… Ты — моя защита, моя броня. Будь со мной, будь в каждой моей кости. Я паучок с крестом на панцире, я принесённый в жертву первенец. Меня не надо трогать пальцами. Я все окурки наших пепельниц, я все, какие есть, проклятия, и все, какие есть, затмения. Уже почти что на закате я — горю восходом тем не менее. И города в испуге жмурятся, и жмурики тенями лёгкими спешат по опустевшей улице, хрипя прокуренными лёгкими. Тонкая нить вздрогнула в сердце Икарушки, но не порвалась, и ничего не хочется начать или изменить — всё уже начато, всё уже выстраивается в связь — отторгнутые поколения деточек пустоты в кровосмесительных оргиях топят своих детей — вирусы вырождения, карлики красоты, полное обнуление всех родовых ветвей. А ты бы попробовал, чем думать, что повезло. Всё это вдохновение знаешь, какой ценой? Видел ли ты когда-нибудь первородное зло? Помнишь, как проклинал себя непохмелённый Ной? А ты б попробовал — бросил бы всё, как есть. Мелочи ведь какие-то, сущие пустяки. Знай, мол, наших, американская тварь. Терпко пахнет навоз и подгнившее, скисшее сено, и слегка приморозил январь. Затяжной первомай всенародной гульбы. Посмотри, как висит, чуть покачиваясь, Иуда, как прекрасны под вечер фонарные эти столбы. Я к тебе не притронусь, мальчишка. Ты б хоть краем глазка посмотрел на изгвазданный морг — сразу понял бы всё — так отчетливо — даже слишком — даже как-то не так, как хотелось, пока еще мог хоть чего-то хотеть. Читаешь ведь — значит, ты уже на пути. Приготовься — сейчас воспарим. Этот мир уже кончен. Иначе — зачем он начат? Этот Третий и, слава Богу, последний Рим. Завтра надо бы в прорубь — стряхнуть с себя копоть и сажу лицедейства и лихоимства толпы. Мы проходим на цыпочках третью, четвёртую стражу, нам бы только не сбиться с единственной верной тропы — сквозь ловушки и ямы. Качели так гуляют, что впору вырваться из песка, но я словно врастаю в самые древние щели — каждым словом, уроненным с языка. Я однажды к тебе потихоньку приду, приду — неважно, какого числа и в каком году — брызгами света, ясным и тёплым днем, каплей воды, текущей в себя огнём, новыми звуками оживающих форм. Я — твоя история, твой телефон, телеантенна твоих затуманенных грёз, дым сигареты, который сковал мороз, догма, застрявшая в горле твоей иглы, последний этап абсолютно любой игры. Я уже на пороге. Я подарю тебе мир — совершенно весь — от края листа и до края, которого нет и не было ни на одной из наших планет. Не прикасайся к мертвому веретену и не играй в разбойников и войну. Дети лунного света приходят по бликам на лужах — дети Исиды и Сета вселяют в нас детский ужас. Я тоже ребёнок, папа. Я тоже ребёнок, мама. Последний шажок этапа, фреска на своде Храма, усыновленный Богом ребенок далёкого Ноя — скользя по лунным эпохам, окончил скитанье земное. Здравствуйте, братья и сёстры ставшего плотью хлеба — восьмиконечные звёзды. По-другому они могут не сразу. Бог даст — со временем утихомирятся. Бог даст… Их одновременно и жаль, и не жаль. Человечество — штучка непростая. Утрата мышления — болезненное падение. Печати снимаются со скрежетом и слезами. В Храме Бога-Отца — не трогай алтарь чудес. Птицы послушны — даже куры. Ерепенится последний конь, но уже смирился и он — просто ерепенится — такая порода. Подожди — всё приходит само. Самое сложное уже пройдено. Вокруг тебя — святое. Внутри тебя — покой и тихий свет. Молись, как хочешь — лёжа, сидя, стоя, но лишь молись — один тебе совет. Все остальное — было, есть и будет всегда таким, какое оно есть. Ты — Будда, просыпающийся в будде, и при тебе твоя святая месть. Ты — меч в руке Николы Чудотворца. Ты — выживший Архангел Михаил. Смотри, как светит в небе твоё солнце, как неделима — кто бы не кроил — твоя страна. Она — твоя Невеста — земная пядь твоей — твоей! Ты не найдешь себе другого места. Они твои — все числа, падежи, безличные и личные глаголы теперешних и будущих времен. Твой Бог к тебе сошел с твоей иконы, и нет сомнений в том, что это Он. Владей по праву миром и Державой и ничего не бойся никогда. Тебя за этим Мать твоя рожала — в смертельных муках — раз и навсегда. Не торопись наотмашь сносить с плечей тугие кочаны. Немногие из них обречены. Эпоха эпидемий и злословья. Година деток, бросивших отца. С тобой святые сёстры, мать их Софья — уже с тобой, и будут до конца — до их конца — убийц и конокрадов, дерзнувших оседлать чужих коней. Твой меч — мой ключ от вспыхнувшего ада, и там твои враги горят в огне и стонут в собственных силках и петлях. Возьми мой меч — пусть станет он твоим. Не упражняйся, мальчик мой, на детях. Спаси их, мой малыш, напомни им о том, что я их жду от их начала. Не горячись, прошу тебя, сынок. Не торопись отчалить от причала и не беги, мой милый, со всех ног туда, где сеча. Пусть они друг друга изрешетят и изорвут в куски — в кругу очерченного ими круга, в преддверье их же гробовой доски. Ты забрал все мои грехи, смыл с меня мою срамоту. Я, под сенью Твоей руки, все преграды рекой смету — только свет останется, лишь обжигающий ночи душ. Я — Твой мальчик, я — Твой малыш — в катакомбах уснувших душ семенивший за пятью пядь и пришедший назад — домой. Я потопом обрушусь вспять. Укроти меня, Боже мой. Сбереги меня, сохрани от теней и сполохов тьмы — неприступным щитом брони, за которым бессмертны мы. Да он и не взял бы забвенья!..

Что будет если нюхать клей пва

Алексей рафиев

28ps в обход