Александр Ширвиндт: Пусть думают, что я мазохист!

Народный артист России, президент Театра сатиры Александр Ширвиндт выпустил очередную книгу «Отрывки из обрывков». Как всегда, артист искренен и остроумен в своих рассуждениях и наблюдениях. Но почему после прочтения книги возникает чувство грусти?

Пить не дают, курить не разрешают

– Александр Анатольевич, вы сами пишете свои книги?

– Я понимаю, почему возникает такой вопрос. Понимаешь, сейчас пишут все. Мемуары стали необыкновенно модным литературным жанром. Половина этих вспоминателей или совсем неграмотные, или очень плохо справляются с запятыми. Они нанимают в лучшем случае каких-то грамотных редакторов, а в худшем – что-то такое сами бубнят. Я тешу себя мыслью, что знаю про запятые и довольно грамотный человек, причём очень старый, степень накопления воспоминаний уже зашкаливает. Поэтому пишу сам. Но слово «пишу» – условно. В этой книге мы специально ещё публикуем записки – стикеры, где я пишу от руки. Но разобрать, что я там написал, не может никто, включая и меня. Приходится обращаться к редакторам, которые разбирали мои записи, потом что-то переспрашивали, уточняли. Вот так и получилась эта работа.

– Признаться, после прочтения этой книги, несмотря на какие-то смешные ваши воспоминания, у меня возникло чувство грусти…

– Я всегда скептически относился к цифрам, которые прикладываются к биографии, которые обозначают летоисчисление. Но… Если доживём, тьфу-тьфу-тьфу, то через три месяца мне исполнится 88 лет. И вот я подумал: если эти цифры положить горизонтально, то получается бесконечность. Писатель я довольно подозрительный. Ведь все мои книги – это ироническая исповедь, где нет какой-то фабулы, сюжета, интриги. Приходится хвататься за иронию и за грусть. Эти две цифры, положенные горизонтально, мне дают не только смехотворность, но и грустное ощущение. Что-то просрал в своей жизни, а что-то, наоборот, недосрал. И так далее. Когда началась пандемия, всех закрыли, особенно стариков. И я оказался взаперти. Дома пить не дают, курить не разрешают, рыбачить негде. И я вынужден был как-то убивать время, вот и пришло в голову: а не набросать ли ещё чего-нибудь.

Враньё – вещь условная

– Вы пишете, что как-то фотограф и журналист Юрий Рост вам подарил свою книгу, которая весит 3,5 кг. Я взвесил на безмене вашу книгу, получилось что-то около килограмма. Это много или мало?

– Думаю, она весит ещё меньше, я тебе подарю другой безмен, у меня их много. Я же закоренелый рыбак! Но взвешивать на старых безменах, когда мы ловили судаков, осетрин и сомов, – это одно. А теперь, например, ротанов – это уже другое. Насчёт литературы, конечно, все определяется не на весах, а по значимости. И к каждой книге нужно иметь персональный безмен.

– В книге прочитал вашу фразу «вру круглосуточно». Вспомнил эпиграмму Гафта на Льва Дурова, которая заканчивается так: «Он стал писать с недавних пор, Наврёт, поверит и запишет». Сколько у вас в книгах вранья?

– Вранье у меня в книге – это вещь условная. Ведь есть вранье врождённое, есть ситуационное, когда хочешь сказать правду, но не можешь или боишься, или не знаешь её. А есть вранье – по склерозу. Допустим, Лёвочка Дуров признавался мне, что должен много денег. Поскольку ездил с творческими вечерами по стране, рассказывал байки – свои, чужие, в том числе из моей жизни. Но выдавал их, как будто сам в этом участвовал.

Миша Задорнов тоже поначалу грешил этим – полувраньём, полуворовством. Как-то мы летели компанией в Кельн. Жванецкий поворачивается ко мне: «Вот что я тебе расскажу…» А потом мы посмотрели на Задорнова и замолчали – сворует ведь. После этого случая Задорнов на своих вечерах стал ссылаться уже на имена тех, кому эта байка принадлежит.

Все мы грешны

– В книге у вас есть ещё одна фраза про сегодняшний день: «Никому в голову не может прийти, что кто-то говорит правду». Это вы о чем?

– Понимаешь, правда должна быть аргументирована, это предполагает время осмысления, время реакции. А когда правда в чехарде – в компьютерах, айфонах и так далее, – то серьёзная правда куда-то улетучивается. Моментальная реакция – это не всегда истина. Если говорить о правде в книгах: с одной стороны, её хочется сказать, с другой – не скажешь ведь про себя: я подлец! Уже клеймо. А если не клеймо, то уже попахивает кокетством.

– Вы пишете, что поэт Юрий Ряшенцев вас когда-то рекомендовал в Союз писателей Москвы. Вы сейчас состоите в этом союзе, и вообще, нужны ли эти творческие союзы сегодня?

– Нет, туда я так и не добежал, а сейчас уже поздно – дойти со своей палкой… А если там ещё лестница, не дай бог! Лично я всегда был ближе не к союзам, а к домам – Дом актёра, Дом журналистов, Дом архитекторов, Дом кино и так далее. Вот там мы могли в капустниках, на вечерах выпустить пар, келейно проводить свой досуг. Сегодня… Ну, я знаю, что председатель Союза театральных деятелей Александр Калягин до сих пор выделяет артистам путёвки в дома отдыха, устраивает на лечение, организовывает театральные премии. Союз кинематографистов помогает пожилым артистам деньгами.

– Александр Анатольевич, вы написали, что у Никиты Михалкова быть приближенным к власти – это семейственно. Вы не боитесь, что на вас в таких случаях кто-то из героев ваших книг обидится?

– Все мы грешны. Но я говорю о балансе необходимости и уровня творчества этого замечательного клана Михалковых – Кончаловских. Мне Миша Жванецкий как-то сказал: «Вот ты посылаешь человека на…, и туда все идут с удовольствием, потому что какая-то доброта в этом есть!» Так что я делаю всё это комфортно.

Смелость – это поступок

– В книге вы рассуждаете о молодых девочках, которые хотят учиться в театральных вузах, – «пойти в Гурченки». Вы слышали подобное о себе, мол, хочу пойти в Ширвиндты?

– Я же сто лет уже преподаю в театральном училище имени Щукина. Конечно, окольными путями я слышал: хочу быть, как вы. Но опасно лепить из учеников себя. Например, был ранний «Современник», замечательный коллектив. Но тогда на сцену выходило двадцать пять Ефремовых – по мимике, интонациям, жестам. Олег Ефремов им показывал, они повторяли. Было мило, талантливо, но… Так нельзя.

– Опять же вас процитирую: «Когда смелость – это профессия, это подозрительно». Но в то же время вы гордитесь поступком Владимира Меньшова, когда он не стал вручать приз фильму, который ему не понравился. Мне показалось – несостыковка в рассуждениях…

– Профессия – это понятие круглосуточное. А смелость – это реакция, поступок. Но плохо, когда это становится необоснованной заданностью профессии. Во всяком существовании очень опасна монотонность, должен быть опять же баланс света и тени, иначе маниакальность становится профессией. Конечно, есть смелые люди, и это хорошо.

– Что для меня стало неожиданностью, в вашей книге опубликованы рисунки внуков и правнуков. Почему?

– В этом нет какого-то глубокого смысла. Понимаешь, в моих книгах столько уже опубликовано фотографий, где я с кем-то, что повторять нет смысла. Вот и пришло в голову проиллюстрировать этими картинками с надеждой, что это будет интересно, может, читать не будут, но хотя бы пролистают с удовольствием.

– В конце книги вы написали: «Мнение автора совсем не совпадает с мнением самого автора». Как будто вы перечеркнули всё то, о чем написали…

– Да, да. Надо было поставить какую-то точку. Пусть читатель думает, что я мазохист!