Александр Пичушкин о своей жертве
Denis EvsyukovОн даже согласился пойти и замочить человека. Но за два месяца до убийства я понял, что его готовность – это только мальчишество. Для него это была игра. Но не для меня...
На убийство ведь не каждый способен. Я понял, что он не потянет, и решил завалить. Завалить желание было, но попадаться мне совсем не хотелось. Обдумывал долго – знал, что он мой знакомый и могут возникнуть проблемы. В результате, как говорят, пришел к мысли “нет тела - нет дела”.
Сначала решил закопать. Утопить в пруду. Но такой способ избавления от тела был хлопотен. Хотелось чего-то поспокойнее. В результате остановил выбор на колодце. Скажу, что колодец – это уникальное явление. Трупы просто исчезали в нем, и менты не могли ничего найти. Уголовное дело не заводилось.
С Одийчуком я бродил по Битцевскому лесопарку и искал подходящий колодец. Он не знал, что ищет себе могилу. Романтика в нем была какая-то непонятная. Мы спускались в колодцы, исследовали. Я пытался понять, куда вся эта мутотень вытекает.
27 июля я сказал Михаилу, что приметил человека. Что он сидит и ждет нас возле колодца, и что сейчас мы его замочим. Я вышел с собакой. Моя догадка подтвердилась – Одийчук пришел в лес только затем, чтобы сказать:
«Давай не будем никого убивать».
С собой он, как я сказал, принес бельевую веревку и фонарь. Отдал и собрался уже уходить. Я привязал собаку к кусту и намотал веревку на запястье. Резко накинул веревку ему на шею, у меня ловко получилось.
Он обомлел. Барахтался, как необъезженный конь. Бился в конвульсиях долго. Тело я сбросил в колодец. Концы в буквальном смысле в воду.
Первое убийство – это как первая любовь. Я очень долго оставался под впечатлением, убив близкого мне человека. Домой пришел – был весь в крови.
Мне показалось это странным вначале, но потом я понял, что, когда затягивал веревку, он бился и сломал себе шею. Кровь пошла изо рта, из носа.
Одежду свою я сжег. На следующий день отправился на место, проверить как дела с колодцем. С Одийчуком я тогда чуть не вляпался. Единственный раз меня вызвали в милицию за все 63 эпизода.
Их интересовали расписки, которые мне дали Лаврухин и Одийчук. Вокруг меня в кабинете сидели трое или четверо оперов. А у меня раны на руках от веревки еще не зажили. Я сижу, рассматриваю их, а операм говорю, что расписки – это только ребячество.
«Если мы найдем труп – ты сядешь», — говорят они мне.
Потом отвели меня в комнату, где сидели еще задержанные. Подсунули мне провокатора, он интересовался моим делом. И на том опера успокоились. А я после этого 14 лет что хотел, то и делал.