Против свободы

Мы, алчущие и жаждущие свободы, рискуем оказаться во власти того заблуждения, которое обыкновенно берёт верх над всеми алчущими и жаждущими, а именно — поспешно и не иначе как ошибочно наделить предмет своего вожделения некой высшей, едва достижимой ценностью. Однако, если жажда всё-таки удовлетворяется, а всё внутреннее оцепенение отходит на второй план, теперь уже сытый человек с удивлением обнаруживает, как сильно он продешевил: сколько на самом деле мнимого было в том, что ценилось им превыше всего. Но как же мы, не имея возможности хотя бы даже приблизиться к своему золотому идолу, сможем рассмотреть его (со всеми присущими ему сильными и слабыми сторонами)? Как мы, доселе ослеплённые не свободой, но только лишь её блеском, сможем оценить её по достоинству и сказать: «Да! Это действительно ценно!», — или же: «Похоже, всё это было лишь временным помутнением разума...»
На этот случай я предлагаю незаменимый рецепт: взглянуть на свободу по-новому, через тёмное стекло интеллектуальной честности. То самое стекло, которое позволит увидеть это затмение и не ослепнуть.

Попытка анатомировать свободу неизбежно и небеспочвенно окажется воспринята как прежде всего нападение на саму свободу, что, стало быть, значит и на весь наш либертарный дискурс. Вдумчивый читатель увидит здесь именно последнее, поскольку истинному сомнению окажется подвергнута не ценность свободы, а её само-ценность — последняя же, как известно, не существует без прорвы своих поклонников, как, в общем-то, и они без неё.
Тот болезненный корень, который ранее обнаруживался во всех прочих политических движениях Нового времени и который (в этом нет уже никаких сомнений) присущ всем политическим движениям в принципе, был мной наконец-то разгадан и сформулирован.

Свобода От и Свобода Для

Любые разговоры о свободе всегда так или иначе сводятся к фундаментальной дихотомии между Свободой От и Свободой Для. Конечно же (и я рассчитываю именно на ту публику, для которой это самое «Конечно же» окажется очевидным), Свобода Для выглядит (и является) куда более возвышенной, куда более одухотворённой и благородной, нежели пресловутая Свобода От, присущая христианам Нового времени (я говорю, разумеется, о разного рода социалистах и либералах). Всё это неоднократно было сказано до меня: Свобода От — суть рабская ценность, присущая именно черни. Стремиться (на уровне внутреннего закона) к отсутствию принуждения и эксплуатации, к вольности в широком смысле может лишь тот, кто (как и многие поколения его предков) подвергался этому самому принуждению и эксплуатации. Ценность «Не быть угнетаемым» просто в силу своего содержания не может принадлежать к числу аристократических ценностей, точно так же, как и чрезмерное, едва ли не святое поклонение пище не может быть знакомо человеку, прожившему всю свою жизнь в сытости и комфорте.

И если с негативной свободой всё понятно, то вот определить содержание Свободы Для оказывается куда сложнее, поскольку на первый же закономерный вопрос «Для чего?» нет универсального ответа. Всё встаёт на свои места, если мы, обратившись к уже знакомому для нас методу, посмотрим на её (аристократическое) происхождение. Будучи избавленным от родовой необходимости заниматься производительным трудом, знатный человек (чувствующий себя в этом статусе по праву) порождает целый пантеон новых ценностей и стремлений — всюду и всегда они принимают разную форму и разное содержание, неизменным же остаётся то, что свободное, аристократическое положение выступает как бы предусловием, всего-навсего фундаментом в деле достижения этих особых ценностей.

На этом основании мы можем увидеть отношение, в котором находятся друг к другу Свобода От и Свобода Для: то, что для человека презренного, для раба кажется едва достижимым пределом всех его чаяний и финалом всего пути, для аристократа выступает не более чем исходной точкой (причём не столько в материальном, сколько в чисто духовном смысле) на пути к реализации совершенно иных целей. Что самое главное — им никогда не понять друг друга: те вещи, которые один превозносит в своих глазах до небес, другой расценивает не более как расходный материал.

Всё написанное даёт нам ясно понять, в каком свете следует воспринимать свободу и в каком смысле — стремиться к ней. Надо ли говорить о тесной связи Свободы От и всех прочих ценностей истощённых? Речь, конечно же, о гуманизме и равенстве:
— Какая травинка самая счастливая?
— Та, по высоте которой подрезают все остальные.

Эти ценности в тех или иных вариациях и пропорциях можно обнаружить во многих, если и вовсе не всех идеологиях современности. Но говорить о либерализме или социализме совершенно неинтересно, так что я рассмотрю любимое нами либертарианство, а именно его инклюзивную, классическую версию.

Классический либертарианизм

Совершенно понятно, что в этом своём изводе либертарианство является не до конца (или же, сверх меры) отрефлексированным классическим либерализмом. Причём последний по структуре своей оказывается на несколько порядков сложнее.
Так как и то, и другое — суть идеологии восставших, давайте посмотрим, против чего восстаёт каждая из них по отдельности.
Если либертарианство зиждется на принципе ненападения (то есть восстаёт против прямого физического угнетения), то либерализм, будучи более цельным продуктом своей эпохи, восстаёт против рангового порядка самого по себе, против свойственной средневековью тирании коллективных идентичностей. Пресловутое liberte в явном виде дополняется в нём ещё и egalite, из чего и рождается союз, известный под именем либерализм. Либертарианство же ограничивается только лишь liberty. Совершенно понятно: либертарианская свобода в таком варианте — это Свобода От, а потому она не может не вызывать отторжение.

В этом свете по-новому начинаешь смотреть на всех этих многочисленных ратников тесной связи христианства с либертарианством: действительно, такой взгляд не лишён глубины при всей его кажущейся поверхностности, поскольку рассмотрение либертарианской морали однозначно приводит нас к выводу, что это секуляризированная христианская мораль, то есть очищенная от христианского религиозного мифа, но сохранившая прежний корень.
В ещё более новом и уже скорее забавном свете начинает смотреться критика либертарианства со стороны некоторых правых, обвиняющих его в еврействе за счёт его рыночности (в то время как искать иудаизм следовало бы в совсем ином месте).

Но обилие моих оговорок касательно разновидностей либертарианства, должно было поселить в вас веру, что всё не так безнадёжно. И действительно: ряд либертарных течений (в частности, маргинальные направления в самом либертарианстве, представителем которых являлся и я) в явном виде проговаривают, что выступают за Свободу Для. Этому и будет посвящена вторая часть статьи — разбору и анализу этого дискурса с попыткой выявить его реальные корни.

Сдаётся, я поступлю правильно, окрестив названные течения в либертарном дискурсе как республиканские, поскольку все они, так или иначе, опираются (содержательно и/или исторически) на республиканизм.

Республиканское либертарианство

Очень долгое время меня соблазняла идея совершить республиканский переворот внутри либертарианства, ниспровергая или утверждая те или иные постулаты. Так, например, отказавшись от универсальности принципа неагрессии, был совершён огромный шаг к республиканизму, поскольку не так важно, как именно формулировались бы новые представления о праве (будь оно контрактным, конвенциональным или каким угодно ещё), главное — был заложен фундамент для переосмысления и самого понятия Свобода.
Как только принцип неагрессии обретает эксклюзивный характер (то есть распространяется априори не на всех), становится не только уместным, но и даже логически необходимым указание на само общество (республику, корпорацию — название значения не имеет), то есть на тех людей, в отношении кого, собственно, и справедлив этот принцип.

На этой крепкой почве тысячелетней республиканской традиции мы заключаем, что общество, каким бы оно ни было, не может существовать в вакууме, то есть не может быть абстракцией. Любое политическое общество имеет какую-то в той или иной степени осознанную цель, вытекающую из его ценностей. Совершенно понятно, что собрание людей, обладающих общностью интересов и согласием в вопросах права, означает на практике вполне конкретные интересы (будь они самые разнообразные) и вполне конкретное понимание права, то есть справедливости.

Общество, в котором возможна названная свобода, априори, на основе одного только своего определения, не существует ради свободы самой по себе, оно существует ради своих ценностей. Мы тем самым приходим к тому, что республиканская свобода — суть Свобода Для. И в этом нет ничего удивительного, если вспомнить про сугубо аристократические основания республиканизма.

Казалось бы: в чём проблема? Но не спешите делать выводы, поскольку всё вышеописанное было не более чем кратким пересказом предыдущих частей нашего эпоса: кто-то услышал это впервые, а кто-то — просто освежил память. И в том, и в другом случае всё это было необходимо для придания статье цельности и самостоятельности.

Свободное противоречие

Долгое время мне никак не давало покоя одно скрытое, едва различимое и уловимое противоречие, сущность которого ускользала от меня всякий раз, когда я пытался его внимательно рассмотреть. Это странное ощущение, находящее самые разнообразные практические выражения, всё нарастало и нарастало, пока я наконец-то не сместил фокус своего внимания. Я тщетно пытался повенчать белую розу и чёрную жабу, ходил кругами в попытке дать хоть сколько-нибудь чёткие, хоть сколько-нибудь понятные очертания этому новому либертарианству, ухватить наконец его смысл.
Отдельным предметом для изучения (и в то же время пыткой) стало соотношение республиканизма и либертарианства — в чём они сходны, а в чём различаются? Что вообще по существу представляет из себя либертарианство? Идеологию, политическую философую или же и вовсе описание определённого типа мышления?

Всякий, кому в ботинок попадал мелкий камень, знает, что единственным исцелением этого неудобства является снятие ботинка с последующим вытряхиванием камня. Никакие робкие полумеры здесь не помогут (разве что облегчат страдания). Так и я, в какой-то момент решил действовать радикально, тогда и обнаружилось ключевое противоречие, создававшее все эти трудности и неточности: либертарный дискурс заявляет о самоценности свободы.

Вот оно! Тот хвост, за который уже давно следовало схватить каждого из нас, и который каждому из нас давно следовало бы отбросить! Ясно как белый день, ясно как молния во время грозы: Свобода Для не может быть самоценной. Тривиальнейшее замечание, которое, тем не менее, столько лет проскальзывало мимо наших ушей: то ли потому, что его никто не слышал, то ли потому, что его никто не озвучивал.

Что является инструментом, то не обладает ценностью само по себе, не обладает самоценностью. Это что-то начинает блистать и переливаться светом благодаря только лишь цели, которой оно служит, своему предназначению. Свобода как самоценность — это атрибут именно что Свободы От и нет ничего удивительного в том, какие противоречия рождаются, когда мы пытаемся применить его к Свободе Для.

Теперь мы действительно и со всей чистотой нашей совести можем сказать: любой либертарный дискурс априори либо неполноценен, либо противоречив, поскольку либо он заявляет о самоценности Свободы От (и тогда эти притязания совершенно презренны), либо же о самоценности Свободы Для, но это, как мы уже убедились, оксюморон.

Либертарианство, как нечто, говорящее «Свобода — превыше всего!» невозможно реабилитировать. Как и республиканизм, заявляющий в сущности то же самое. Это мой суровый приговор либертарианству, окончательная точка в вопросе его развития.

Мои милые друзья, мои дорогие скитальцы духа — понимающие меня с полуслова и чувствующие то же, что и я: это мой вам подарок, освобождение от оков столь же противоречивой, сколь и обманчивой свободы.

Противоречия практики

И хотя логическая стройность этих конструкций не вызывает вопросов, я нахожу важным описать практические проявления найденного противоречия. По большей части именно они и стали тем невыносимым зловонием, которое заставляет искать свой источник... Впрочем, в наше время проблемы с обонянием — не исключение, а правило — и пожалуй, только в этом случае дурной запах не будет иметь власти над человеком.

Либертарианство без либертарианцев

Сейчас я попрошу вас подумать о наиболее успешных и значимых примерах либертарианских порядков: а именно — об античности и средневековье. Представьте себе эти эпохи, а теперь ответьте мне на вопрос: как много либертарианцев жило в ту пору?
Пойдём дальше — как много республиканцев жило во времена расцвета Римской Республики? Пусть для кого-то это и станет новостью, но ответ — ноль.

Да, вот оно, самое наглядное практическое противоречие: ни одна свободная эпоха, на которую мы бы хотели равняться, не строилась руками людей, мыслящих стремлением к свободе. Либертарианцы стремятся к порядку без либертарианцев.

Граждане Рима осознавали себя именно что гражданами Рима, а не последователями республиканизма. Для них была самоценной не свобода, а, прежде всего, сохранение существующих традиций, усиление их республики, которая воспринималась не воплощением некой эзотерической мантры «RES PUBLICA EST RES POPULI», а как само-собой разумеющийся факт реальности. Их мышление не было республиканиским в нашем, идеологическом смысле.

Всё то же самое, но с ещё большей справедливостью можно сказать и про средневековье: разумеется, все эти различные бароны и герцоги не лелеяли средневековую полиукладность, их не приводила в восторг существовавшая политическая парадигма — поскольку они были её непосредственными участниками. Все их реальные волнения были направлены на достижение личных целей и установление собственных ценностей.

Свобода, как феномен, понимаемый по-нашему, рождается не тогда, когда все специально и изо всех сил стремятся к этой самой свободе, а тогда, когда в одном месте и в одно время складывается множество разнообразных эгоистических интересов, непримиримая и нескончаемая война которых даёт нам тот самый правовой плюрализм и ту самую децентрализацию, всё то, что есть эстетического в наших стремлениях.
Тот, кто грезит мечтами о политическом постмодерне, априори не мыслит как его непосредственный участник — только как созерцатель. Участником и созидателем перемен станет скорее тот, кто, собственно, даже и не знает подобных слов, а просто реализует свою политическую и экономическую волю.

В конце концов скажем: свобода должна быть непринуждённой.

Сегодня без завтра

Второй аспект найденного нами противоречия относится по уже избранной нами традиции скорее к республиканизму: когда кто-то говорит: «Я республиканец и хочу быть участником свободного общества, в котором есть общность интересов и согласие в вопросах права», — что конкретно он имеет ввиду?
Почему же все эти глашатаи республиканизма, всюду называющие свою магическую формулу, нигде и никогда не пытаются хоть сколько-нибудь чётко сформулировать, как именно они понимают право и какие у них интересы?
Это как будто бы что-то третьестепенное, что-то, что можно опустить и дружно называться республиканцами. Однако и слепому очевидно: это как раз-таки и есть первостепенно!

Перед нами рисуют картину, где разделение абстрактных республиканских принципов означает некую априорную дружественность — в то время как история в компании со здравым смыслом подсказывает, что это совершенно не так.
Отдельная республика воспринимает всё вокруг (в том числе и другие республики) в качестве сырья для своего расширения и усиления — по-другому попросту не случается. Венецианская республика заключала союзы или же враждовала с Флорентийской республикой исключительно из соображений практической выгоды. Они, повторюсь, даже не осмысляли как-то отдельно этот свой республиканский статус.

Таким образом, на практике, сегодняшние республиканцы занимаются заведомой профанацией собственного движения (что, повторюсь, вытекает из найденного противоречия): они стремятся увеличить число республиканцев, совершенно при этом не заботясь, какие это будут республиканцы и не составят ли они им конкуренцию в будущем.
Именно такие вещи и выдают с головой: те, кто нацелены на успех завтра, действуют соответствующим образом и сегодня.
Это, в общем-то, автоматически и неизбежно исключает существование некого единого республиканского движения.

Истинный республиканец стремится, чтобы республиканцев самих по себе было как можно меньше. Он стремится только лишь к увеличению своих непосредственных сторонников — тех, кто вместе с ним будет держать оружие в руках по общую сторону баррикад. Всё остальное — не более чем фарс ради фарса.

Последний практический аспект, хоть и не в полной мере самостоятельный, но заслуживает быть озвученным: задумайтесь над тем, насколько недеятельны на фоне остальных политических движений их либертарная часть. И даже самые успешные из них обречены в конечном итоге постоянно разваливаться при достижении определённых границ, ведь никак невозможно, чтобы так много людей могли мирно уживаться под общими знамёнами (если, конечно, их не скрепляет клейкая сила оружия и насилия — а это имеет место во всех современных "народах" и "нациях"). Как бы там ни было: ценности важнее свободы.

Политическое скитание

Тут-то и кроется тот самый корень, присущий вообще всем идеологиям, а вернее сказать, политическим движениям. Это некоторое дополнение, которое только теперь, в свете (а может, и в тени) сказанного сможет проявиться в полной мере: любое политическое движение — суть скитание.

Если вы посмотрите на реальную движущую силу любого движения, то увидите очередное, куда более общее противоречие: политическое движение существует ради движения к цели, а не ради достижения цели.

Надеюсь, от вас не ускользнула тонкая игра слов, сводящаяся к тому, что участники таких движений на самом деле совершенно не желают достигать заявленных ими целей, они хотят продолжать оставаться в своём лиминальном, подвешенном состоянии борьбы. Все их усилия направлены на то, чтобы оно, движение, продолжалось.
Но движение ради движения называется скитанием.

На практике это означает, что даже если каким-то чудом ддя достижения цели останется сделать всего один осознанный или неосознанный шаг — он не будет сделан (поскольку тогда движение прекратится).
В этом, пожалуй, дорогие мои политические активисты, вам будет признаться труднее всего, но это и не имеет никакого значения.

Этика и эстетика

Будет большой ошибкой и преувеличением думать, будто бы отказ от либертарианства означает также и какую-то резкую перемену во взглядах. В действительности же ничего сущностного не поменялось: весь пафос подобного отказа и ниспровержения идолов — не более чем напускной, поскольку по большей части я ощущаю свои ценности нетронутыми.

Всё те же вещи я называю хорошими и всё те же — плохими, я по-прежнему презираю одно и восхищаюсь другим. Я отбросил только лишь ненужный мне дискурс, вышел как будто бы в новую плоскость — вне всяких движений как таковых, теперь мне очевидно: человеком движут не те или иные политические фантазмы, а прежде всего внутреннее и неодолимое эстетическое чувство. Именно оно и становится тем законом, который в повелительном тоне нашёптывает нам наши ценности. Эстетика предвосхищает и предопределяет этику — в этом я убедился окончательно.

На этом ещё молодом основании можно заключить, что нет никакого смысла сковывать себя рамками той или иной этической системы, потому как любая подобная система в конечном итоге будет ничем иным и не более чем, как заведомо несовершенным, искривлённым отражением вашего неумолимого эстетического закона.
Нельзя найти для него очертаний или дать конкретного имени, более того — нельзя также найти и двух людей с абсолютно одинаковым эстетическим чувством, поскольку последнее, как, впрочем, и всё, что касается «духа» — представляет собой лишь продолжение телесности, она же у всех людей разная. Стало быть, нет и универсальной этики.

Сказать "Нет" универсализму, сказать "Нет" абсолютным ценностям, которые якобы должны быть присущи всем людям, — вот истинное достижение и открытие. Не стремиться к моральному осуждению, сознавая любые подобные обязательства только как свои обязательства, разделять которые может либо очень узкий круг самых достойных, либо и вовсе никто, — вот истинное освобождение. Не только от внешнего порицания, но и от, прежде всего, — похвалы.

Про свободное общество

Обманчивой и нелепой в свете всего сказанного начинает смотреться так называемая республиканская этика, или же, вернее будет сказать, набор догм, сводящихся к утверждению, что свободным можно быть только в свободном обществе. Безусловно — свобода в республиканском смысле, как уже неоднократно показывалось, возможна только в подобной ситуации, однако (и тут мы уже переходим ко второй догме) дополняется это утверждение куда более спорным тезисом о некоем высшем достоинстве свободы, о том, что к состоянию свободы следует стремиться всеми возможными способами, а по достижению заявленной цели — употреблять все свои силы для сохранения достигнутого.

Этот непонятно откуда берущийся коллективизм ума путает причину с её следствием, а именно — путает ценность республики с побудительными мотивами для её создания. Поскольку в этой перевёрнутой оптике (свобода) республика предстаёт самоценной, то она никак, абсолютно никак, не может быть производной ценностью от чего-либо другого: таким образом, забывается, что главной движущей силой для создания этой самой республики служат прежде всего два условия: равенство по силе и достоинству, а также разделение сходных ценностей и желание их утверждать. Только в этом, отчасти стыдливом, признании обоюдного равенства и стремлении во что бы то ни стало добиться желаемых целей собственной или же совместной волей и заключена реальная ценность республики.

Но республиканцы рисуют нам совершенно иную картину, они говорят: "Человеку презрительно быть несвободным, всякий достойный человек, или же и вовсе — всякий Человек, должен стремиться к свободе. Свобода — это принадлежность к республике, следовательно ты должен найти тех, кто разделяет с тобой общие ценности и вместе с ними основать республику, чтобы стать свободным!"
Надеюсь, от вас не ускользнул проделанный фокус, ибо здесь налицо полная подмена найденной нами мотивации — заменяется же она банальным стремлением к "Свободе, потому что свобода".

По меньшей мере наивно, а по большей — нечестно будет предполагать, будто бы в найденном мной перевёртыше нет ничего страшного, будто бы и сама эта находка не является существенной. Нет, господа, здесь всё гораздо серьёзнее, потому что такая перестановка напрочь лишает республику цели своего существования, делает её по сути бессмысленным мероприятием.

Это проявление той же самой глупости, которая имеет место и в либертарианстве: республиканцы, обратившись к истории, увидели примеры вдохновляющих и впечатляющих их порядков (мы говорим, конечно, о Римской Республике, США, Венеции, Нидерландах и проч.), выдумали себе некий идеологический мираж (щедро снабдив его соответствующей мифологией и набором долженствований) и стали мечтать о том, как бы к этому миражу приблизиться. Для них стало целью простое физическое "Существование в республике", в то время как те, кто реально существовал в республиках, мыслили совершенно иначе: они и на старте (до учреждения республики), и по итогу не начинали осмыслять это как ценность если не первого, то хотя бы даже второго порядка.

Если кратко всё резюмировать, можно сказать: республиканизм готовит не участников республики, а республиканцев...

Про новые имена

Я уже говорил о дающих имена, а также о том, когда для них наступает время. Но аргументом за продолжение беспочвенной интеллектуальной деятельности, которую многие именуют либертарианской, является желание стать начертателями нового языка описания действительности, новых терминов и понятий, новых парадигм, которые будут править бал в ближайшем и, быть может, далёком будущем.

Слушая подобные заявления, я всё больше убеждаюсь в том, что их заявители по-прежнему умом и сердцем живут под куполом политического модерна, потому как не могу найти других объяснений этой чудовищной тяге к универсализму: они в самом деле не понимают, что абсолютное господство идей вроде: "Нация", "Государство" или "Индивид" на всём земном шаре — это атрибут исключительно Нового времени, что именно представление об Истине с большой буквы, берущее своё начало в христианстве и получающее развитие в модерне, и делает возможным нечто подобное. Они всерьёз верят, что через условные сто или пятьдесят лет в мире будет господствовать какая-то одна политическая парадигма и их задача состоит только в том, чтобы занять её место... Современность в таких людях засела куда глубже, чем они могут себе представить.

Действительность состоит в том, что никакие идеи мир не изменят. Либерализм появился, быть может, и благодаря Локку, но вот обрёл он своё господство вне чьей бы то ни было отдельной воли. То же и про национальную идею: государства появились, не потому что кто-то придумал подобную концепцию, а потому что соображения выживания и эффективности требовали придумать концепцию, подобную этой. Мир нуждался в способе заставить огромные массы людей, предки которых никогда в истории не имели отношения к войне, взяться за нарезное оружие и идти умирать на вспаханных их отцами полях. Такой идеей стала нация, но ей не обязательно должна была стать именно она. Могло отличаться название, отдельные детали, но общая суть и механика остались бы неизменными (потому что ничто другое попросту не было бы так эффективно).

Неуклонное развитие военного дела (вследствие всё нарастающей конкуренции на ограниченных участках земли) — вот истинная причина так называемого модерна. И нет, само-собой, речь не идёт о каком-то всесильном историческом законе, о котором так любят говорить марксисты: история движется хаотически и не существует способа гарантировать то или иное её развитие в будущем. Мы можем лишь подмечать сложившийся в истории порядок и делать на его основании выводы. Скажем прямо: настоящий момент в намного большей степени определяетcя прошлым, чем будущий момент — настоящим.

Наступит ли политический постмодерн — зависит от всё тех же технологических факторов (причём уже не только в военном отношении): если нынешние формы политического существования станут окончательно невыгодными, или, лучше сказать, самоубийственными в условиях изменившейся среды, модерн в том или ином виде неизбежно закончится. Не исключаю, что мы в процессе его завершения прямо сейчас. Как, впрочем, и не утверждаю. Я знаю только одно: вместо попыток "интеллектуально" его приблизить или, упаси боже, предопределить можно попытаться встать в его авангарде, дабы уже на новом витке человеческой цивилизации, как можно лучше и эффективнее утверждать свои ценности.

Послесловие

Вне всяких сомнений, эта статья является знаковой, поскольку я спустя много лет отрекаюсь от всех ярлыков, которыми так долго крестился, а также призываю сделать это и вас. С другой же стороны — мне всё равно: я уверен, что эти слова обязательно найдут свои уши и окажутся понятыми, все же остальные, кого я, возможно, обидел или задел, не поймут сказанного и в любом другом случае — тем же оно и лучше.

Осознать свободу в качестве своего предусловия, в качестве всего-навсего оптимума существования — вот необходимый шаг, сделав который, вы уже не сможете оставаться в пределах кусающего себя за хвост либертарного дискурса, ибо вне зависимости от формы и содержания, неизменным для него останется явный или неявный отказ от названной расстановки причин и следствий. свобода — не превыше всего, свобода — не терминальная ценность.

Лучшее, что можно сделать — осознать свои собственные ценности, найти их (и поверьте, эта задача — не из лёгких, если только вы хотите найти именно свои ценности) и ревностно им следовать, а свобода приложится.

Оставьте роль созерцателей и начните наконец действовать: на их "если" я говорю: "Когда", — но и на своё "когда" отвечаю: "Уже!"

***
Как паруса я грудь расправил
Раздольем чаяний и снов.
Над жизнью сделался я страшным,
Укрывшись тенью облаков.

***
Из нераскрытых тайников
Неведомый повеял ветер,
То как туман он был, то светел:
Под сводом тысячи мостов
И с жаром всех земных костров.
Богат ли он? Богат, но бледен...

***
Не той свободы я желаю,
Что грозные разгонит тучи,
Рукою чистою и жгучей
Я праздность вашу отвергаю
И хаосу себя вверяю:
Здесь нет судьбы — здесь только случай!