Абсолютно несмешная филологическая утка о том, чего никогда не было

Работаю я на кафедре изучения славянской письменности. Третьего дня подкинули мне документ один занятный древний. Начал я его расшифровывать, да усомнился в подлинности. Али это шутка чья, али взаправду было, думайте да выводы делайте сами. Приведу его тут.

Жил да был один Левша, но не тот, что певцами прославлен был, а тот, что ничем почти от прочих ремесленных мастеров не отличался. Работал себе спокойно в мастерских анпираторских, блох подковывал да царь-пушки вензелями расписывал. И случилась в жизни нашего мастера история занимательная. Только-только отгремел Юрьев день, прошли празднования в честь очередной победы царя-батюшки над княжествами младшими, существование коих и признать-то не можно, и вот тебе напасть. Цеховых дел мастер Мирослав Филькин-Царелюбов, Холуев сын, прислал в мастерские указ начальственный, мол: «Такого-то дня в мастерских починка большая будет, и все мастера, что с рассветом работать начинают, могут в мастерские не приходить. А те, что до заката работают, пусть приходят. Но, так как потребно с блохами да вензелями в срок успеть и жалование своё не потерять, в день воскресный надобно на работу выйти да жалование, за день простоя положенное, отработать».

Не стерпел глупости Мирослава наш Левша да решил за народ мастеровой постоять. Написал ответ богоданному начальству и тайком повесил в мастерских напротив уголка красного, мол: «Готов не приходить в означенный день, за что получить две третьих от обещанного царём жалования, ибо так в грамоте государевой, холопов оберегающей, значится. Опосля готов в воскресный день выйти за два жалования, как в цеховом уставе писано».

Увидели грамоту Левши другие мастеровые да взволновались дюже, загудели, засудачили. Левшу вразумлять стали, что негоже супротив воли барской голос поднимать. Могут и погнать из мастерских, и в земли дальние, несуществующие, отправить биться супротив ворога придуманного, недухоскрепного.

И грянул гром. Узрел грамоту Левшину Холуев сын и позвал его для разговору серьёзного. А тот начал с порога за правду молвить. Говорит, законы государевы холопов берегут, да и не один Левша в цехе трудится, много Левшей. И такие есть, кто за правду поболе знает, и не только словом, но и делом за неё постоять может. И, коли будет Холуев сын на неправоте своей стоять али грубить, расплата воспоследует в удвоенной мере. А ежели пушки царевы ко сроку расписаны не будут, то и Холуеву сыну кары государевой не избежать.

Убоялся барин кары Левшацкой, или того хуже, воли анпираторской. Долго думу думал над словами Левши, и поутру обнаружили мастеровые новую грамоту, а в ней писано:

«Ночью пробрались к нам лазутчики ордынскияъ да пытались насолить Руси-Матушке. Пришлось во избежание отрицательного роста показателей различных временно перегруппироваться и ворогу на уступки пойти. Выражая глубочайшую озабоченность, постановляю: всем Левшам недоимку в размере двух третей за простой выплатить, но пусть убоятся они кары царской за свою активность противудухоскрепную. В выходной же день оплата будет как в обычный. Холуев М.Ф-Ц.»

И печать княжеская.

Долго ли коротко ли, но не остались незамеченными колебания лодочные да показателей рост отрицательный. О деяниях сиих Левши нашего неугомонного прознало гораздо более начальствующее начальство, и решил сам князь-батюшка местячковый с Левшой пообщаться, дабы тот за слова свои ответ держал.

Приходит наш Левша в палаты княжеские, а князь ему с порога молвит грозно:

«Что ж ты делаешь, собака, зачем лодку раскачиваешь да смуту наводишь? Зачем других мастеровых дурному учишь? Зачем делу государеву урон причиняешь?»

И случилось диво дивное. Левша наш, что в палатах Мирослава аки гром гремел да за правду холопскую молвил, будто ума лишился в одночасье. Лицом просветлел, шапку заломил да челом бьёт:

«Прости меня князь-батюшка за дела мои скверные, не хотел я никак мешать делу государеву антиордынскому. Пойми меня, милостивый свят-княже, беспокоюсь я о производстве нашем блошином. А ну как подкова какая кривой выйдет, ежели Левши наши кушать меньше станут! Споткнётся блоха, да посрамит дело великое! А давеча у обоза княжеского, видел, узоры все цветные уже повыцвели, обновлять-то кто будет? А касаемо того, что глупости я всякие распространяю, так я прошу милостиво меня простить. Не всем же быть умными. В виде исключения должны быть также и глупые, потому что если бы все были умными, то на свете было бы столько ума, что от этого каждый второй человек, как раз стал бы совершеннейшим лободырным мордофилей!»

Долго ли, коротко ли шла беседа, но смилостивился князь над Левшой и отпустил восвояси, признав совершеннейшим мордофильным лободырей. И оставил он жалованье в том размере, в каком рабочим мастеровым оно и было положено. Но витало с тех пор в воздухе недоверие к Левше, и розгами свежими веяло. Ходит теперь Левша по цеху да оглядывается, а ну как из-за угла какого торжество антиордынства выскочит!

Пошли дела страшные в цеху. Молодые мастеровые тихонько знакам письменным обучились да стали грамоты государевы читать. Тень смуты над теми палатами нынче витает.

А добрым молодцам эта история будет уроком, что не страшно иной раз с начальством поговорить да условия праведные выставить, коли грамота государева, холопов оберегающая, такое ещё дозволяет. А коль грамота силу свою потеряет… это будет совсем другая история.