666

Данил идёт по улице, ветер развивает его рыжие волосы, которые отросли за несколько месяцев, хотя они и не то чтобы прям короткие были, но сейчас его могли вполне спокойно за эти злосчастные волосы схватить да прижать. Вот он и идёт это исправлять. А пока он шел он думал как зайдет, как все пройдет, как он будет стараться не выдать себя, ведь сердце всякий раз замеряло при виде этого крашеного придурка, которого отпиздил бы уже давно, да вот здоровье в последние пару месяцев не позволяло и еще то, что они лежали в больнице и там вообще без вариантов. Личико у этого Руслана было какое-то прям… не такое. Ну не как адекватный пацан он выглядит. Волосы чуть ли не по плечи, крашены в темно-синий, на лице ещё дрянь какая-то в виде косметики: глаза подводит себе и делает тени да круги, выделяя их, губы точно таким же черным цветом красит. А, точно, ещё же глаз один закрыт из-за длинной челки. И как же много раз Данил мечтал схватить его за эти волосы и хорошенько стукнуть или засосать, но второй вариант всегда ему кажется неправильным и мерзким, но почему он тогда вообще о таком думал? Да и думает до сих пор.

Тушенцов наспех сушил свои волосы и попутно одевал штаны, чтоб хоть как-то более-менее выглядеть перед ебучим гопником, который хер знает что может сделать. И он же умудрился забыть, что этот рыжий идиот к нему придёт и поэтому он так спокойно встал в 11, пошёл мыться через полчаса и пока мылся вспомнил, что в 12 к нему уже придут.

Раздался звонок и дрожь пробежала по телу Руслана. Он отключил фен, как-то криво косо уложил волосы и поспешил открыть дверь. И как только он это сделал его карие глаза столкнулись с голубыми, в которых было раздражение и растерянность.

— Тебя не учили, что встречать гостей в полуголом виде неприлично, — бросил Даня, делая шаг вперед и закрывая за собой. Его олимпийка упала на комод, обувь он просто снял и швырнул в угол.

— Тебе бы ещё о приличии говорить, — усмехнулся Руслан, но чуть съежился от прохлады и поспешил к себе в комнату, дабы накинуть хоть что-то и скрыть свое тело, по которому бегло пробежался чужой взгляд.

— Чего тебе вообще надо то? — внезапно спросил Руслан.

— Бить не буду, не сейчас уж точно. Мне нужно постричься, а у тебя я могу это сделать бесплатно, и судя по тебе, то ты стригся сам. Наконец-то, думал уже, что ты патлатый ходишь тут как баба, не по-пацански всё это, — быстро проговорил Данил, оглядывая комнату.

— Как баба? Хорошо, петух безмозглый, — фыркнул Руслан, натягивая на себя растянутую футболку с потертым принтом какого-то мема. Он обернулся и посмотрел на закипающего Данилу и что-то в нём зажглось, не столько страх, сколько азарт. Давно он его не выводил на такие эмоции.

— Петух? Сам небось с такими же пидорами как ты в десна долбишься или не только в десна, в чем я уверен ещё больше, что ты зад свой подставляешь для других и не жалуешься, а ловишь кайф от этой мерзости — усмехнулся Кашин, но в ответ было только безразличие.

Руслану было абсолютно плевать, он даже рассмеялся от этих заявлений. Его пальцы легко зацепили челку заколкой и теперь оба глаза открыто смотрели на рыжего.

— Ты так об этом воодушевленно говоришь, с таким сладострастием рассказываешь, Дань… а, точно, ты же со мной то же самое делал! — с гадкой усмешкой. Он встал вплотную к Даниле. Его пальцы легко провели по чужим рукам, ощущая их напряжение. — Ты сам всегда лез. Ты запретил другим пацанам трогать меня. Мы слишком часто пересекались, трахались, а потом ты сбегал или же сам мог меня отпиздить. Что же это, Дань?

Кашин стиснул зубы. Он с силой схватил Тушенцова за грудки и прижал к стене. Его голубые глаза полыхали, тело бросило в жар. Эти слова всякий раз заставляли вспоминать их грязный и такой блаженный секс в каком-нибудь заброшенном домике или же в гараже.

— Я не такой как ты и твои дружки. Я не смазливый и нападаю первым. Ты ещё ни разу не прочувствовал всю мою силу, — прошипел Данил.

Они были в опасной близости и это кружило голову. И резкий рывок вперёд окончательно определил. Губы столкнулись грубо и нелепо, будто в первый раз. И Руслан ответил ему с тем же рвением, жадностью и с отчаянием. Его рука зарылась в рыжих волосах, оттягивая назад, заставляя младшего глухо постанывать в его рот. Это было грязно, влажно. Кровь просачивалась из покусанных губ, перемешанные слюни потихоньку текли по подбородкам. Это было схоже с бурей.

— Скучал все таки, — просипел Руслан, когда этот черт начал сползать своими шершавыми губами вниз к шее.

Кашин не ответил, только сместил руки вниз на бёдра и ощутил как чужое тело выгнулось ему навстречу. Это было порочно, мерзко и так желанно, что не хотелось останавливаться ни на секунду.

— Ты так быстро возбудился, Дань, это даже забавно, — усмехнулся старший, прекрасно чувствуя чужое достоинство своим бедром.

— Заткнись, пидор.

Даня действовал быстро. Его руки легко стянули серую потрепанную футболку с чужого тела, дрожащие пальцы неловко, но в темпе расстегнули ширинку.

— Отсоси мне, — внезапно проговорил Руслан, крепче сжимая волосы в своей ладони.

Данил замер на мгновение, отдернувшись, будто от ожога. "Отсоси мне" — эти слова висели в воздухе, густые, как смог, обжигающие и непреложные. Не просьба, а констатация. И самое мерзкое было то, что все его тело, каждый нерв, отозвалось на это диким, позорным согласием.

— Ты совсем… — начал он, но голос сорвался.

— Совсем что? Ты же сам пришёл, — Руслан не отпускал его волосы, его взгляд скользнул вниз, к напряжённой ширинке Данила. — И явно не за стрижкой. Ну же, звезда. Покажи, как ты это делаешь. Или только языком чесать умеешь?

Ярость, густая и сладкая, ударила в голову. Данил рванулся вперёд, не для удара, а чтобы вновь впиться в его губы, заставить замолчать, растворить этот ядовитый голос в себе. Но Руслан увернулся, одной рукой всё так же держа за волосы, другой нажимая на плечо, заставляя опускаться.

— Не торопись. Всё сделаешь, как я сказал.

Пол был холодным через тонкую ткань спортивных штанов. Данил стоял на коленях, а над ним возвышался этот крашеный урод, с его наглой усмешкой и горящими глазами. Отвращение подкатило к горлу. Он ненавидел его. Ненавидел эти худые бедра, выступающие ключицы, запах чуждого геля для душа и сигарет. Ненавидел себя за то, что его руки дрожали не от злости, а от чего-то другого, когда он потянул за резинку боксеров.

— Не смотри так, будто тебя на расстрел ведут, — проворчал Руслан, проводя пальцами по его щеке. Шершавая подушечка большого пальца прошлась по нижней губе, запекшейся от крови. — Ты ведь хочешь. Я всегда вижу.

«Заткнись, заткнись, заткнись», — стучало в висках у Данила. Он закрыл глаза, чтобы не видеть этого торжествующего лица, и наклонился. Первое прикосновение кожи к коже заставило его содрогнуться. Соленоватый вкус, чуждый, но до боли знакомый. Он ненавидел и эту знакомость.

Руслан глухо вздохнул, его пальцы вцепились в рыжие пряди крепче. Он не давил, не торопил, просто стоял, слегка откинув голову назад, глядя в потолок сквозь полуопущенные ресницы. В комнате было тихо, если не считать сдавленных звуков, вырывавшихся у него из горла, и тяжёлого, прерывистого дыхания Данила.

— Вот так… хорошо, — выдохнул Руслан, и в его голосе вдруг пропала вся издевка, осталась только низкая, тёплая хрипотца.

Эта перемена, этот слом заставил Данила открыть глаза. Он увидел напряжённую линию скул, слегка приоткрытые губы, каплю пота на виске. И что-то в нём дрогнуло. Ненависть не ушла, но к ней примешалось что-то неуловимое, что-то, из-за чего его движения стали не просто механическим исполнением приказа, а чем-то… другим. Более жадным. Более личным. Он вложил в это всю свою ярость, всю накопленную за месяцы разлуки досаду, и это внезапно обернулось не разрушением, а странной, извращённой близостью.

Пальцы Руслана ослабили хватку в его волосах, превратив жест из властного в почти ласковый. Потом его рука опустилась на затылок Данила, не давя, просто лежа там, тяжело и горячо.

— А сосать по-пацански? — со смешком, переходящим в стон, спросил Тушенцов, закусывая нижнюю губу.

Данил отстранился, резко, как от огня. Его губы блестели, голубые глаза, еще секунду назад затуманенные, снова вспыхнули холодным гневом. Он с силой провел тыльной стороной ладони по рту, словно пытаясь стереть и следы, и сам этот момент.

— Ты вообще конченный, — выдохнул он хрипло, отползая на пятках и поднимаясь на ноги. Колени дрожали, но он выпрямился во весь рост, стараясь вернуть себе хоть каплю достоинства. — Я пришел… я пришел по делу.

Но Тушенцов не дал ему избежать того, чего желал сам же. Он подошел к рыжему, оказавшись с ним вновь вплотную, а тот пытаясь отступить упёрся в стену. Позиции поменялись и это было так страшно и до безумия возбуждающе для Данилы.

— Точно хочешь остановиться? Ты же весь горишь, — прошептал Руслан констатируя факт, но не настаивая. И в отличие от Кашина он реально мог остановиться, если попросят.

Он провел ладонью по груди Данила, чувствуя, как бьется сердце — часто, неровно, предательски выдает. Пальцы скользнули ниже, к поясу спортивных штанов, задержались на тугой застежке.

— Руслан… — имя сорвалось с губ Кашина невольно, звучало как предупреждение и мольба одновременно.

— Что, Дань? Скажи «стоп», и я отойду. Скажи, что ненавидишь меня, что это мерзость, что ты сейчас разнесешь эту квартиру к чертям, — его дыхание смешалось с дыханием рыжего, губы почти касались уголка его рта. — Скажи.

Но Данил молчал. Он ненавидел эту слабость, эту порочную тягу, которая сводила на нет все его принципы. Ненавидел то, как тело предательски тянется к худощавым рукам, как в паху пульсирует от одного только голоса этого урода. Он стиснул зубы, глядя в карие глаза, в которых теперь читалась не только наглость, но и какое-то странное, глубокое понимание. Как будто Руслан видел его всего, до самой грязной и постыдной мысли.

— Не можешь, — констатировал Тушенцов тихо, почти с сожалением. Его пальцы расстегнули кнопку, медленно потянули молнию вниз. Звук казался оглушительно громким в тишине комнаты. — И я не могу. Когда ты рядом.

Он не стал ставить условий, не требовал больше ничего. Он просто притянул Данила к себе и снова поцеловал. Но теперь поцелуй был другим — медленным, исследующим, без злобы и борьбы за власть. В нем была горечь, усталость и та самая неизбывная тяга, которая сводила их вместе снова и снова, вопреки всему.

Данил откликнулся с отчаянной податливостью, руки сами обвили худую спину. Он позволил Руслану стащить с него футболку, позволил рукам скользить по торсу, позволил вести себя к кровати, спотыкаясь о разбросанную одежду. И он опустился на колени к этому наглому и самоуверенному придурку, пока тот довольно устроился на краю своей потрепанной кровати.

— Ты сегодня сам не свой… настолько соскучился, что совсем не пытаешься забрать верх? — усмехнулся Руслан, а потом вовлек младшего в поцелуй, который не был похож на предыдущий. Его губы двигались мягко, но настойчиво, углубляя постепенно, делая это плавно и более эмоционально. И Кашин отдавался этому со всей готовностью.

Сердца бились почти что в унисон. Длинные пальцы держали по ощущениям хрупкие бёдра, а руки пропускали меж пальцев темные пряди.

— Ты хочешь меня, всегда хотел, но боишься этого, — прошептал Руслан, когда их губы разошлись и между ними повисла тонкая слюнка.

Даня не ответил, потому что не мог и не хотел, ведь это была неоспоримая правда и спорить с ним он хотел. Его голова опустилась на плечо эмо, волосы щекотали кожу. И он ощущал как ладонь скользнула вбок, палец коснулся напряженного колечка мышц. И Даню пробила мелкая дрожь, но не от страха, а от ожидания. И воспоминания нахлынули на него горячей волной: гараж, приглушенный свет, запах сырости и бензина, тихие стоны, которые были его собственными и голос Руслана, который шептал что-то пошлое вперемешку с восхищением. Он сжал темную копну волос в своей хватки, пряча лицо в шее. Он неосознанно выгнулся в спине, словно подставляясь.

— Давай без хуйни этой всей, — слабо прошептал он, ощутив легкое давление на анус.

Руслан усмехнулся и поднес ладонь к лицу. Через мгновение на этих самых пальцах были слюни, а сами они двинулись обратно вниз и оба вошли сразу же, ощутив давление влажных стенок.

— Блять, Тушенцов, — выругался Даня, напрягаясь до предела.

И Руслан в свою очередь не остановился. Его пальцы двигались внутрь, проталкиваясь, а губы принялись исцеловывать молочную кожу шеи.

— Совсем исхудал в больнице, дурак, даже мышц не осталось, — буркнул старший в кожу. — Ты же ведь никому не давал себя трогать… — утверждение прозвучало с какой-то глупой надеждой.

Данил фыркнул, но его тело резко пронзила дрожь удовольствия от попадания этих длинных пальцев по простате. Он подался вперед, издав надломленный звук.

— Никому, ублюдок, — еле слышно прошептал Даня, стискивая зубы. И как бы горько эти слова не звучали, но это было так. Почти что три месяца воздержания только потому что никто не мог доводить его так, как это делает он.

— Какой молодец, — хмыкнул Руслан, прижимая его к себе ещё сильнее, будто пытаясь слиться с ним воедино. Это было так необходимо после нескольких месяцев разлуки.

А потом слов не было, только звуки: с влажным, характерным звуком пальцы выскользнули из нутра, зашуршала упаковка презерватива, потом сдавленный, сухой стон и сбившееся дыхание. Ладонь скользила по спине, успокаивая, отвлекая от этого вторжения, которое Данил ненавидел и боготворил одновременно. А потом он сам приподнялся и опустился обратно, выдохнув в кожу, прикусывая губу. Он так нуждался в этом, но никогда не признается, что это так. Его пальцы в чужих волосах ослабли, но напряжение не уходило. И тогда в ход пошли тихие слова. Руслан шептал слова восхищения, слова о том, какой же у него Данечка красивый, крепкий, гадкий и послушный. В этих фразах мешались нежность, тоска и насмешка, которой он так умело прикрывал свои чувства, ведь быть откровенным с этим рыжим кретином было бесполезно. И только сейчас он мог выразить всю накопленную любовь, о которой так хотел сказать, но не мог, ведь это ничего бы не изменило, а возможно и усугубило. И они оба это понимали. Понимали, что эта ненависть ненастоящая, фальшивая, всего лишь маска, чтоб не усложнять, чтоб не заморачиваться из-за такого.

— Будешь двигаться? — тихо спросил Даня, не выдержав.

Тушенцов хмыкнул. Его руки схватили бёдра Данилы, пальцы вдавливались в кожу. Он приподнял чужое тело и опустил обратно, намекая, что всем процессом может руководить младший, что он может задать ритм, от которого вскружит голову, что он только принимает, а не отдает контроль полностью. Но именно этого Даня и хочет: отдаться ему полностью.

— Попробуй сам, — также тихо ответил Руслан, продолжая поддерживать Даню.

Он на мгновение замер, будто переваривая эти слова, а потом — сдался. Словно что-то щёлкнуло внутри, сломав последний внутренний запрет. Он начал двигаться, сначала неуверенно, почти робко, отрывисто, будто боясь собственных ощущений. Но Руслан мягко направлял его, помогая найти ритм, и вскоре движения стали плавнее, увереннее, глубже.

Это было не похоже на их прошлые схватки — яростные, поспешные, грязные, где каждый пытался доминировать, причинить боль, смешанную с наслаждением. Сейчас была странная, почти неловкая синхронность. Данил, сидя верхом, откинул голову назад, обнажив длинную линию горла, по которой катились капельки пота. Его рыжие волосы, которые он так хотел постричь, липли ко лбу и вискам. Он двигался, закусив губу, чтобы не стонать слишком громко, но тихие, прерывизвые звуки всё равно вырывались наружу.

Руслан не сводил с него глаз. Его руки скользили по бёдрам, животу, грудной клетке, ощупывая каждую выступающую кость, каждый мускул, будто заново составляя карту тела, которое так соскучилось по нему. Он тянулся вверх, целовал солоноватую кожу на груди, втягивал в себя знакомый запах — дешёвого мыла, пота и чего-то неуловимого, что было чисто Даниным.

— Вот так… вот так, правильно, — бормотал он, и в его голосе не было ни капли привычной издевки. Только хриплое, сдавленное одобрение.

Данил, поймав этот тон, открыл глаза. Его голубой взгляд, обычно такой колючий и злой, теперь был мутным, потерянным. Он смотрел на Руслана снизу вверх, на его разомкнутые губы, на тени, искусно подчёркивающие глаза, на синюю прядь, прилипшую к влажному виску. И вдруг, совершенно неожиданно для себя, он наклонился и поцеловал его. Нежно. Почти нерешительно. Это был не поцелуй в губы, а скорее прикосновение, вопрос, признание.

Руслан ответил мгновенно, втянув его в глубокий, влажный поцелуй, в котором растворились все их «ненавижу», «ублюдок» и «пидор». Руки снова вцепились в рыжие волосы, но теперь не чтобы оттянуть, а чтобы притянуть ближе, удержать, не отпускать.

Ритм сбился, стал хаотичным, отчаянным. Данил уже не руководил процессом, а просто существовал в нём, доверяясь инстинктам и рукам, державшим его за бёдра. Всё напряжение, вся злоба, вся тоска этих месяцев вырывались наружу, превращаясь в сдавленные рычащие звуки, в дрожь в мышцах, в судорожные хватки пальцев.

— Посмотри… посмотри, какой ты, разве это плохо? — прошептал Руслан, поворачивая чужую голову вбок, давая глазам встретиться с этой развратной картиной.

Кашин задержал дыхание, его брови надломились а пальцы сжались в кулаки, но не причиняя дискомфорта этому крашенному. Его глаза забегали по отражению, по тому как его тело легко поддается этому всему, как он сам жаждет это. И это было слишком откровенно, слишком… правдиво.

— Ты так жаден до меня… — с мягкой усмешкой прошептал Руслан, ловя чужой взгляд в отражении.

А потом он потянул его на себя и почти в одно резкое мгновение поменял их местами, оказавшись над Данилой. Его руки уперлись по обе стороны от головы младшего, а глаза бегали по чужому веснушчатому лицу, будто выискивая что-то. И после легкого движения бедер Дани он как с цепи сорвался, глухо простонав, он принялся двигаться в нём с удвоенной силой. Толчки были почти что грубыми, но они попадали чётко в простату. И Даня не сопротивлялся, а наоборот. Его ноги обвились вокруг чужого таза, притягивая ближе и глубже, пальцы вцепились в кожу шеи. Он потянул Руслана вниз и из губы слились в новом поцелуе, более чувственном. Они хотели забыть, закрыть эти несколько месяцев разлуки, хотели доказать, что их ненависть оправдана, хотели, чтоб это никогда не заканчивалось.

— Дань… ты так хорош… пожалуйста … я скучал… — тихо шептал Руслан будто в бреду, уже не разбирая, что можно говорить, а что не стоит, но всю эту нежную бредятину он закончил тихим и таким жалким для их мира «люблю».

Даня вздрогнул всем телом, словно его ударили током. Слово, прозвучавшее так нелепо и несвоевременно, повисло в воздухе, тяжелое и горячее, как расплавленное стекло. Оно пронзило весь этот туман похоти, ярости и тоски, дойдя до самого нутра, до той червоточины, которую он годами замазывал презрением и кулаками.

— Что? — вырвалось у него хрипло. Его руки, только что впивавшиеся в спину Руслана, обмякли. Движения остановились. В комнате воцарилась оглушительная тишина, нарушаемая только их тяжелым, спутанным дыханием.

Руслан замер над ним, его лицо, обычно такое наглое и самоуверенное, стало вдруг чужим — открытым, уязвимым, с тенью паники в расширенных зрачках. Он попытался отвернуться, спрятаться, но было поздно. Слово вырвалось, и его не забрать обратно.

— Ничего, — пробормотал он, отводя взгляд. — Забудь.

Но забыть было нельзя. Это было хуже любой пощечины, любого унижения. «Люблю». От этого синеволосого придурка, которого он, Данил Кашин, должен был ненавидеть всеми фибрами души. Которого он и правда ненавидел. Или… или это ненависть давно превратилась во что-то другое, колючее, неудобное, безумное?

— Ты совсем ебанулся, — прошептал Данил, но в его голосе не было прежней злобы. Была растерянность. Ужасная, всепоглощающая растерянность.

Он резко оттолкнул Руслана, выскользнул из-под него. Холод воздуха обжег кожу, покрытую испариной. Он встал, шатаясь, и стал натягивать свои спортивные штаны, руки дрожали так, что он не мог попасть в пояс. А потом глаза метнулись к напряженному телу, которое мелко дрожало от чего-то. И в груди неприятно заныло. Но он не должен поддаваться этим чувствам. Похоти - ладно, но не любви, не к этому пидору. И это было до безумия сложно, но репутация важнее.

— Убирайся и забудь это всё, — тихо раздался голос, в котором не было ничего. Ни страха, ни слез, ни стыда. И этот тон Данила узнает из тысячи.

Тушенцов сидел сгорбившись. Зачем он это сказал? Что будет теперь? Если они перестанут так видеться, то станет ли ему легче? Как же нелепо выглядела о страдальческая картина. «Сам виноват, нечего было влюбляться», — думает Руслан, впиваясь пальцами в плечо, его хватка была сильной, причиняла боль, но терпимой. А Данил же уже был одет. Внутри бушевала буря. А потом раздался звук хлопка — Кашин ушел. Ушел и оставил Руслана одного наедине со своими мыслями, со своей тревогой. А если Даня и правда больше не придёт. Он опять оказался в пролете.