#5. Что такое философия на самом деле?

В современном мире понятия философия и философ постепенно превращаются в бранные наименования, насмешливо-уничижительные ярлыки. Становится всё тяжелее произнести их без сарказма и скептицизма, а со стороны тех, кто ей занимается, – стыдливости. От них теперь веет шутовством, бесполезностью, пустозвонством, даже сумасшествием, а в России – ещё и нищетой. Статус мыслителя, в отличие от статуса учёного-специалиста, неуклонно падает, постепенно превращая его в глазах и массовой, и элитарной культуры во фрика. Но в моих словах нет горечи, так как сложившаяся ситуация во многом заслужена, справедлива и даже желательна. Отчасти – это кара за древний первородный грех забвения философией и её мудрейшими представителями её главной миссии, кара за предание цели и упоённую поглощенность средствами.

Толчок мышлению, зовущемуся философским, даёт неотчуждаемая практическая потребность всякого разума иметь ответы на ключевые вопросы человеческого существования: кто я, кто мы, каковы наши место и роль в широком контексте действительности, на что мы можем надеяться и в каком направлении нам следует двигаться, какие цели перед собой ставить и какими ценностями руководствоваться, каковы условия нашего счастья и несчастья, что полезно, а что вредно для нашей жизни. Помимо этих вопросов, касающихся общей картины нашего бытия, в то древнее время, когда наука была на этапе становления и осмысляемая ей область являлась крошечной, чуть ли не все значимые вопросы попадали в ведение философии. С ходом веков область научного знания росла, а философия, хоть и неохотно, вынужденно отдавала ей одну сферу за другой или во всяком случае делала вид, что делится ими: так произошло и с физикой, и с биологией, и даже с математикой. В действительности же, эти темы никогда и не принадлежали ей, и значительная часть проблем в философии возникает именно из-за непонимания этого простого факта. Когда философия вторгается в область наук, она и правда вырождается в шутовство. Что она к тому совершенно непригодна – в этом может собственнолично убедиться любой, открыв учебник по истории философии.

У философии есть своя собственная вотчина – она есть ни что иное как наука и искусство жизни. Её предмет – не какая-то обособленная сфера действительности или её пласт, как это обстоит у всякой частной науки. Она осмысляет и осваивает жизнь в целом и является (по крайней мере в идеале) той точкой, в которой сходятся данные отдельных наук, дабы дать нам возможность подступиться к коренному вопросу: что нам делать? Наука этого ответа дать не может, она лишь объясняет как.

В этом состоят и величие, и слабость философии. Величие потому, что сколь бы мы ни открещивались от философии или не называли её бессмысленной, правда состоит в том, что вне зависимости от нашего мнения по этому поводу, в каждом из нас сидит та или иная философская парадигма. Любой минимально разумный индивид, живущий на этом свете, отталкивается в своём целеполагании, в своих планах и надеждах от определённого набора абсолютно неверифицируемых научным методом ценностей и тезисов об общей картине мироздания и месте в ней человека. Как правило, они скрыты даже от него самого и неощутимо инсталлируются в сознание с самого раннего детства, после чего всю жизнь корректируются культурной, политической и экономической средой, их отдельными агентами влияния и подсистемами. Человек затем как заведённый механизм эти философские программы всю свою жизнь некритически реализует, считая притом саму философию неким бессмысленным излишеством. Однако вопрос, нужна нам философия или нет, вообще не стоит – в той или иной форме она необходимым образом есть в каждом из нас. Вопрос лишь в том, какой философии вы будете следовать: бог знает кем загруженному в ваше сознание в фоновом режиме ширпотребу или же продукту самостоятельного умственного анализа и синтеза. Вопрос, нужна ли человеку философия как сознательный, целенаправленный акт сводится к тому, нужна ли ему свобода и самостоятельность или его устраивает роль марионетки внешних сил и обыкновенно горькая судьба таковых марионеток.

Нет, проблема и слабость философии вовсе не в том, что она излишня или бессмысленна. Её задачи оказываются, судя по всему, чересчур сложны даже для величайших из людей. Потому она терпела столько кризисов и неудач, потому она фактически забыла о своём сугубо практическом, этическом назначении – быть руководителем человека в жизни, а не замкнутым на самое себя средством осмысления проблем и конструирования концепций. Достигнув столь больших успехов в науке, человечество едва ли продвинулось вперёд по дороге мудрости и искусства жить в этом мире. И самая большая сложность состоит в том, что подлинная философия никогда не останавливается на осмыслении, ведь весь его смысл в практике – в возможности и надежде изменить своё существование и, быть может, сам мир вокруг к лучшему. Одна лишь наука сделать этого неспособна. Она – средство, которое мы можем употребить как угодно, смотря по тому, какая идейная начинка сидит в наших головах, огонь, которым можно приготовить еду, обжечься или спалить всё вокруг. Даже прежде чем насладиться плодами прогресса требуется сперва задаться вопросом, какие из них нам нужны, в каких количествах и границах и какую роль они играют в нашей системе ценностей, в какую сторону мы вообще хотим, чтобы этот прогресс двигался. Иными словами, то, насколько полезной покажется нам наука и как мы её применим, во благо или ко злу и что это будут за благо и зло, уже зависит от того, какой философии мы придерживаемся.

Философия есть потому неотъемлемый и самый фундаментальный инструмент конструирования нашей жизни, она должна менять нас, менять мир, иначе в ней и правда нет никакого толка. Нельзя сказать, что данная простая мысль ускользала от мыслителей вовсе, однако она оказалась настолько задвинута в угол и, главное, в таком практическом пренебрежении, что это равноценно забвению. Именно потому в XIX веке Карл Маркс в своих «Тезисах о Фейербахе» в негодовании громогласно заявил: «Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его». Но даже в этих справедливых, в этих революционных словах упущена как минимум половина правды (может быть, важнейшая из двух), а именно – тут не сказано об изменении себя, о том, с чего и следует начинать. Этим грешит вся философия марксизма.

В свете сказанного становится понятно и то, кем является философ. Это вовсе не человек, читающий книги по философии и размышляющий над ними; это также и не тот, кто предлагает свои идеи и формулирует свои философские концепции; разумеется, и не тот, кто читает лекции по философии или выступает на эти темы. Философом является человек, чья теоретическая и практическая (!) задача состоят в постижении и овладении искусством жить. И явление это столь редкое, что мне никогда не было комфортно в среде «мыслящих» людей. Слово это здесь стоит в кавычках не для того, чтобы подвергнуть сомнению тот факт, что они мыслят; последнее – бесспорно. Однако то, о чём они мыслят, никогда не вызывало во мне отклика и казалось от настоящей философии далёким, а то, что они считают возможным остановиться на одной лишь мысли, напротив, вызывало непонимающее отторжение.

Едва ли кто лучше Хаксли в его действительно интересном и глубоком романе «Контрапункт» (в отличие от растиражированного «О дивный новый мир») деконструировал этот интеллектуализм профессиональных надувателей щёк, теоретиков, напрочь забывших о практике:

Несравненно легче знать очень много по истории искусства и высказывать глубокие мысли в области метафизики и социологии, чем знать (интуитивно и по личному опыту) очень много о своих ближних и поддерживать удовлетворительные отношения с друзьями и возлюбленными, с женой и детьми. Жизнь — штука гораздо более трудная, чем санскрит, или химия, или экономика. Интеллектуальная жизнь — это детская игра; вот почему люди интеллекта так легко становятся детьми, а потом идиотами, а в конце концов, как ясно показывает политическая и экономическая история последних столетий, — сумасшедшими, человекоубийцами и дикими зверями. Подавляемые склонности не умирают: они вырождаются, они гноятся, они возвращаются к первобытности. Но пока что быть интеллектуальным младенцем, или сумасшедшим, или зверем гораздо легче, чем гармоничным взрослым человеком. Вот почему (оставляя в стороне другие причины) так велик спрос на высшее образование. Бегство в книги и университеты похоже на бегство в кабаки. Люди хотят забыть о том, как трудно жить по-человечески в уродливом современном мире, они хотят забыть о том, какие они бездарные творцы жизни. Одни топят свою боль в алкоголе, другие (и их гораздо больше) — в книгах и художественном дилетантизме; одни ищут забвения в блуде, танцах, кино, радио, другие — в докладах и в занятиях наукой ради науки. Книги и доклады имеют то преимущество перед пьянством и блудом, что после них не испытываешь ни головной боли, ни того неприятного post coitum triste, которым сопровождается разврат.

Должен признаться, до самого последнего времени я тоже относился вполне серьёзно к образованию, философии и науке — ко всем тем видам деятельности, которые мы снабжаем возвышенным ярлыком «Поисков Истины». Я считал Поиски Истины высочайшей задачей человека, а искателей — благороднейшими людьми. Но за последний год я начал понимать, что эти пресловутые Поиски Истины — такое же развлечение, как всё остальное, что это сложный и утончённый суррогат подлинной жизни и что искатели Истины становятся в своём роде такими же глупыми, инфантильными и испорченными, как и пьяницы, чистые эстеты, дельцы и охотники за наслаждениями. Я понял также, что погоня за Истиной просто вежливое наименование любимого времяпрепровождения людей интеллекта, заключающегося в подмене живой сложности реальной жизни упрощёнными, а следовательно, лживыми абстракциями. Но искать Истину гораздо легче, чем изучать искусство цельной жизни, в которой, разумеется, Поиски Истины займут надлежащее место среди прочих развлечений, как то: игра в кегли и альпинизм. Сказанное объясняет (хотя и не оправдывает) моё всё продолжающееся потворство таким порокам, как чтение научной литературы и отвлечённое мышление. Хватит ли у меня когда-нибудь силы освободиться от ленивых привычек интеллектуализма и посвятить всю энергию более серьёзной и трудной задаче — жить полной жизнью? А если даже я попробую избавиться от этих привычек, не обнаружится ли, что эти привычки у меня — наследственные и что я от рождения не способен жить цельной и гармоничной жизнью?

Если вы хотите взглянуть на настоящих философов, придётся бросить взгляд далеко вглубь веков, прежде всего, на древних греков и некоторых римлян, от Гераклита, Сократа и Диогена до Сенеки, Эпиктета и Марка Аврелия. Дело не в том, что они были умнее или прозорливее своих потомков, это вовсе не так. Другое важно: они жили тем, что говорили, они были философами не языка, но дела в степени, недостижимой более ни кем после, кроме некоторых религиозных мыслителей. Именно этим они вызывают такое глубокое уважение и восхищение, независимо от того, как мы относимся к их идеям, именно этим они превосходят почти всех тех, кто пришёл после них. В их руках философия была тем, чем она подлинно является, тем, чем она должна быть, чтобы писаться без кавычек: наукой и искусством жизни. Они выдвигали собственные гипотезы о том, как надо жить, и не боялись ставить эксперименты по их воплощению здесь и сейчас. Этими экспериментами была их собственная жизнь, и они не боялись с ней расстаться во имя собственных убеждений, как это сделал Сократ.

Философия есть, таким образом, сугубо практическая дисциплина с сугубо же практическими целями, теория в ней является вспомогательным средством. Лишь по злой иронии рока всё оказалось перевернутым с ног на голову: философия стала теорией ради теории, искусством играть словами и жонглировать концептами, а не искусством жить. Не стоит потому винить её в том, что она не смогла исполнить своих громких обещаний. Она и не должна этого делать, она лишь инструмент – их должны исполнить мы сами. А для этого необходимо понять её практическую суть, перестать быть философами языка и идти сложнейшим, тернистым путём философии дела, начав с самих себя. В конечном счёте, именно для этого всё это и задумывалось.

На пути к главной цели освоения искусства жить у философии есть и важнейшая промежуточная задача: борьба с глупостью, демистификация и деконструкция предрассудков, интеллектуальных болезней и идеологических вирусов, мешающих реализации её положительного содержания. И дабы как-то её в заключение охарактеризовать приведу замечательные слова Жиля Делёза из книги «Ницше»:

Философия не служит ни государству, ни Церкви, у которых иные заботы. Она не служит никому из власть предержащих. Философия служит тому, чтобы опечаливать. Никого не опечаливающая и никому не досаждающая философия — это не философия. Она служит тому, чтобы наносить вред глупости, она превращает глупость в нечто постыдное. У неё нет иного применения, кроме единственного: изобличать низость во всех формах её проявления.

Существует ли вне философии дисциплина, ставящая себе целью критику всяческих мистификаций, какими бы ни были их источники и цели? Изобличать всякие фикции, без каких реактивные силы не могли бы одержать верх. Разоблачать в мистификации смесь низости и глупости, которая к тому же способствует поразительному сообщничеству жертв и палачей. Наконец, превращать мысль в нечто агрессивное, активное и утверждающее. Делать людей свободными, то есть не смешивающими целей культуры с пользой для государства, морали и религии. Вести бой со злопамятностью и нечистой совестью, заменяющими нам мысль. Побеждать негативное и его ложное обаяние. Кто, как не философ, заинтересован во всем этом?

Философия как критика говорит нам о наипозитивнейшем в ней самой — об осуществлении демистификации. И пусть не торопятся заявлять о провале философии в этом деле. Сколь бы большими ни были глупость и низость, они были бы еще большими, если бы не существовало малой толики философии, в любую эпоху мешавшей им заходить так далеко, как бы им хотелось, запрещавшей им (пусть даже всего лишь по слухам) быть соответственно столь глупой и столь низкой, как каждая из них желала бы со своей стороны. Для них запретны известные крайности, но кто, как не философия, эти крайности запрещает? Кто принуждает их маскироваться, принимая благородные и умные обличья, обличья мыслителей?

Существует, разумеется, и собственно философская мистификация; тому свидетельством догматический облик мысли и карикатура на критику. Но мистификация философии начинается с того момента, когда последняя отказывается от своей роли демистификатора и присоединяется к власть предержащим: когда она отказывается наносить вред глупости, изобличать низость.

© Олег Цендровский

Канал на Яндекс-Дзен // Канал в Telegram // Поддержать автора