4 года, 2 узника, 1 провокация: Ян Сидоров и Влад Мордасов о ростовском деле и о себе

О «ростовском деле» против молодых людей – Яна Сидорова и Влада Мордасова – общество узнало в 2017 году: тогда, после несостоявшейся «революции» Вячеслава Мальцева по России прошли аресты готовившихся к ней активистов, однако на этом фоне арест ростовчан оказался особенно диким.

Сидоров и Мордасов вышли в пикет против поджогов домов в Ростове-на-Дону: так застройщики освобождали землю для нового строительства. Именно этот пикет стал поводом для возбуждения дела о подготовке к массовым беспорядкам.

Ян и Влад освободились из колонии в начале ноября, полностью отбыв свои сроки (в итоге Верховный суд сократил их до 4 лет). Мы встретились с ними в Сахаровском центре в Москве и поговорили не только о самом деле и том, как они жили в колонии эти годы, но и об их планах на будущее.

АРЕСТ И СУД

– Расскажите, как вы жили до уголовного дела? Почему тогда, в 17-м году, вышли на площадь в Ростове?

Ян:

Я жил обычной жизнью. Приехал учиться в Ростов-на-Дону после того, как окончил девять классов. Интересовался общественными кампаниями и политикой, участвовал в пикетах. Лет в шестнадцать сходил на митинг памяти Бориса Немцова, там познакомился с местными активистами. Акция протеста за погорельцев была для меня не первой. До этого меня не задерживали, не пытали эшники и не сажали в тюрьму.

Влад:

Я после армии работал на заводе и просто интересовался общественной жизнью. Смотрел разных видеоблогеров, следил за новостями. Ситуация с погорельцами послужила неким триггером. Почувствовал, что несправедливость тотальна и просто наблюдать уже нельзя, нужно что-нибудь делать. Для меня эта акция протеста была первой в жизни.

– Дата вашей акции совпала с мальцевской «революцией». Трудно заподозрить в этом случайность.

Ян:

Расставим все точки над i на берегу. Был такой телеграм-канал «Революция 5.11.17», мы обсуждали в чате намерения Вячеслава Мальцева. Там мы и познакомились с Владом. Нам была близка тема погорельцев. 

Я побывал на пепелище и посмотрел, что там было. Несмотря на то, что прошло немного времени, стало уже понятно, что будет с этой землёй. Для этого не нужно было ждать три года, чтобы потом схватиться за голову: было очевидно, что нас всех обманули и землю людям уже не вернут, это были просто поджоги.

 Мы решили провести акцию отдельно, она не была связана с Мальцевым, но дату выбрали неслучайно. В чате не было призывов к массовым беспорядкам и всевозможных провокаций (это то, в чем нас обвиняют). Чат был открыт, и в нем был «политический срач», но без треша, который нам приписывали эшники. Мы уже начали готовить пикет: дня за три до акции решили сделать его пятого числа, чтобы привлечь больше внимания, хайпа, если он вообще будет. Чтобы это не совпало с Мальцевым, мы решили отложить акцию на несколько часов. Выходя, уже знали, что никакой революции, которую он обещал, не случилось. Улицы чисты и пусты в Москве, Питере и других городах. Все спокойно и прекрасно, но эшникам нужен был повод. Буквально за три дня до пятого ноября в чате начали появляться провокационные сообщения. Поначалу удаляли их, но потом решили не обращать на это внимание, потому что чат нас уже особо не интересовал.  В нём только писали посты об акциях. Нашли адекватных людей и хотели собрать небольшой пикет для того, чтобы привлечь внимание.

Я думаю, что провокаторы были из центра «Э», который мы так сердечно любим (ухмыляется). Они писали бред по типу: «Берите биты, делайте коктейли Молотова и идите громить магазины, правительство» и т.д. В итоге для суда эшники просто сделали скриншоты тех сообщений, которые им были интересны, и удалили чат. Если смотреть материалы дела, в наших высказываниях видно: мы отвечали тем троллям, что насильственной акции не будет, только мирный митинг. Но судье это оказалось неинтересно.

– Раз уж суд привязал вас к «революционерам», помогал ли вам из своего французского «прекрасного далека» Мальцев во время суда и заключения?

Влад:

Нам об этом ничего не известно. Нам сказали бы, если бы он захотел помочь.

– Вы уверенно говорите о том, что дело сфабриковал именно центр «Э» почему вы так считаете?

Ян:

Во-первых, это видно по материалам дела. Откуда бы они взяли иначе скриншоты и почему не предоставили весь чат, хотя могли? Соответственно, сделали ровно так, как им было выгодно. Я считаю, что они были в чате сто процентов. Они любители делать работу сами себе. Много дел по стране, где фигурируют провокаторы, которые навязывали попытку революции.

Влад:

 Когда нас знакомили с материалами дела, то мы всё увидели целиком, и стало все на свои места.

Ян:

Вместо того, чтобы сделать экспертизу всего чата, они взяли сообщения людей, которые к нам никакого отношения не имели, в деле никак не фигурировали, их личности не установлены. Они писали, что нужно убивать ментов, и прочие страшные вещи. Силовики взяли наши адекватные сообщения смешали с провокативными в один непрерывный текст и затем отдали на лингвистическую экспертизу.

Влад:

Они сделали скриншоты чата, где мы были администраторами. И один из главных выводов лингвистов был, что если администраторами являемся мы, то мы отвечаем за все высказывания.

– А сколько вообще человек было в том чате?

Влад:

Около двухсот.

– И что с ним сейчас?

Влад:

Я его удалил. Скриншоты делали заранее.

– С поддержкой Мальцева все понятно – а сами ростовские погорельцы, в защиту которых вы выходили?

Ян:

Они были на приговоре. Ходили на суды. Через родителей передавали слова поддержки. Та атмосфера, в которой они жили тогда, – это жуткий страх потерять жильё, потом свободу. Им намекали, если будут возникать дальше, то они потеряют все, что осталось. В основном там жили пенсионеры, люди, которым некуда было переезжать, родных не было. Это им нужна была защита, но они сами поддержку предоставить кому-то не могли.

Влад:

Спустя года полтора, когда наше дело приобрело резонанс, они включились в поддержку. В меру возможности пытались помочь. Мы выходили не ради того, чтобы кто-то нас превозносил и благодарил. Сгорел чужой дом – ты не вышел поддержать, завтра сгорит твой дом – никто не сможет выйти на помощь к тебе.

– Почему изначально абсурдный приговор суды потом стали смягчать до итоговых 4 лет в Верховном?

Ян:

Нам дали по шесть с половиной лет, хотя мы рассчитывали на восемь. Понятно, что уголовного дела не должно было быть. Максимум, это могла быть административка. То, чего удалось достичь, – это огромный прогресс благодаря публичности. Признание нас политическими заключенными и узниками совести. В дальнейшем вся эта ситуация помогла найти деньги на адвокатов, на экспертизы и так далее.

Влад:

Конечно, основную роль сыграл общественный резонанс. Эшники – это фанаты своего дела, и следователи на начальном этапе поддерживали их. Когда все попало в прокуратуру и к судьям, у них не было пути назад. Они не могли свернуть дело и отменить, нужно было доводить до конца. Общественное давление заставило их искать варианты для смягчения приговора. Приговор мы получили изначально мягче, потому что статья начинается от восьми лет. В итоге мне дали шесть лет и семь месяцев, а Яну шесть лет и шесть месяцев. Судьи по приговору засчитала явку с повинной, но у нас ее не было. Так как нас обвиняли в покушении, т.е. преступление было неоконченным. Если думать логически, то как может быть явка с повинной по неоконченному преступлению?! Явка с повинной – это когда ты что-то совершил и пришёл сам сдаваться. А когда преступление еще не совершил, как ты можешь прийти и сдаться? Тем не менее явка с повинной у нас есть. Мы сдались, не доведя преступление до конца. По сути, это уже считается отказом от совершения преступления, что ненаказуемо. Они уже нелогичные и абсурдные методы применяли, чтобы дать нам меньше срок. Областной суд сделал, что смог. Звучит, будто оправдываю их (смеётся). Им нужно было обязательно нас осудить, но на меньший срок. Нашли такой выход: дать явку с повинной, потом это покрасивее оформить в Верховный суд. Они нам переквалифицировали с покушения на приготовление. Сказали, что эта статья с формальным составом. По такой статье покушение невозможно, оно может быть либо оконченным, либо через приготовление. Это преступление считается оконченным в момент начала, поэтому изменили квалификацию и из-за этого нам снизили срок. Понятно, что это было не по собственной инициативе – на это повлияли общественный резонанс и качественная работа адвоката.

– А что с третьим фигурантом вашего дела, Вячеславом Шашминым, которому дали три года условно?

Влад:

Этого чела мы в первый раз увидели в спецприёмнике на пятые сутки.

Ян:

Мы с ним не знакомы. Кто он такой, мы не знаем. Самое удивительное, в показаниях, которое следствие заставило его дать под пытками, они не включили его к нам.

Влад:

Ему в показаниях разрешили придерживаться такой позиции: он нас не знает, мы его не знаем. Он к нам отношения не имеет, но при этом его к нам «прикрепили». Тогда журналисты смеялись: мол, дело «студента, рабочего и прохожего». Вот прохожий – Шашмин, он реально, похоже, просто мог идти мимо в неудачное время,

Ян:

Для нас это было удивительно! Говорил вещи, которые никак не относились к нашему уголовному делу. Почему именно его решили взять? Для нас это вопрос. Мы его видели в последний раз в СК, перед заездом в СИЗО.

Влад:

Нет, это было раньше. Мы его видели на суде двенадцатого ноября. В подвале мы сидели все поодиночке. Я помню, он ушел на заседание, потом спустился вниз и сказал нам: «Мне дали домашний арест». На него надели браслет и увезли домой.

Потом мы пересекались в суде, в подвале. Мы с Яном переговаривались, а он не шел на диалог, да и мы не пытались. Только «привет-привет», «пока-пока». С Яном мы подружились, а с ним нет.

Вячеслав утверждал, что его даже не было в чате. Впрочем, не знаю.

– Вернемся к приговору. В первый момент, когда вы услышали решение еще в первой инстанции, – что вы испытали?

Влад:

Изначально настраивал себя на большой срок. Испытал облегчение, в первую очередь, когда дали срок поменьше. На начальных этапах это все пережили, и было полегче.

Ян:

Мы провели в СИЗО долгое время и познакомились с большим количеством людей. Оказалось, наша ситуация не из ряда вон выходящая. Просто в какой-то момент она оказалась лучше освещена. Себя я настроил на срок в восемь лет и психологически подготовился. Было важно не упасть в грязь лицом перед ними.

– Почти 7 лет в колонии каждому – ситуация «не из ряда вон»?!

Влад:

В колонии были люди, которые сидели и по политическим статьям. Но разницы нет, какая, если человека посадили ни за что. Достаточно много людей, которые невиновны. Были и те, кто должен отбывать, например, год-два, а им дали по десять-двенадцать лет.

КОЛОНИЯ

– Год назад мы рассказывали о безумном числе нарушений, которые вам выписывали практически каждую неделю – в итоге их накопилось больше двухсот. То заправил кровать, то не заправил – буквально каждый чих. Теперь можно спросить уже лично: что это было?

Ян:

Все началось с СИЗО. В начале нас посадили на спецблок, где Влад просидел месяц, а я – год. Следователь говорил: «Если хочешь оттуда перевестись, то ты у нас один непризнавшийся фигурант. Тебе нужно подписать показания, и ты уедешь». По закону в спецблоке меня не имели права держать. У меня не было никаких профучетов, по которым должен осуществляться надзор. Не сопротивлялся аресту, не пытался бежать и т.п. Со мной сидели десять человек, осужденных по террористическим статьям. Они менялись, уходили, поднимались на обычные условия, а я продолжал сидеть в самых строгих условиях в СИЗО, которые только возможны. Чтобы искусственно это поддерживать, мне писали различные нарушения: например, за один день я расправил кровать девять раз. Такие вот «нарушения». Двести сорок нарушений в СИЗО за первый год спецблока. По бумагам они никак не могли меня отпустить по УДО, 260 взысканий: чтобы их погасить, нужно просидеть еще лет сорок.

– Но ведь и освобождение на этом фоне прошло, скажем так, с осложнениями?

Ян:

Меня провожала вся администрация колонии. И до этого у нас был момент с надзором Администрации колонии очень не понравилось, что кто-то может написать прошение о том, чтобы не дать надзор, не согласиться с ней. Прокурор приедет, по головке их не погладит и еще скажет «заберите обратно».

Многие вещи зависели от правозащитников и СМИ. Прокурору пришлось очень быстро и оперативно реагировать, в колонию прибежал сломя голову. После проверки ему пришлось приехать вечером. При мне и врио начальника он прочитал документы об отмене ШИЗО и об отмене признания меня злостным нарушителем. Я сразу увидел все стадии принятия горя на лице врио. Следующие сутки у меня были веселые: сначала я сходил на суд, на котором ему пришлось сказать, что больше не хотят давать мне надзор, забирают документы. Оставались сутки до освобождения, и мне устроили небольшой спектакль: вся смена сотрудников решила проигнорировать зарядку во всех отрядах, кроме моего. И они, и начальники пришли поднимать наш отряд на зарядку, причём довольно жёстко. Самая усиленная смена проверки пришла проводить обыск перед тем, как меня должны были забрать. Товарищи сказали: «Янчик, ты красавчик, конечно, но давай уже освобождайся» (смеётся). Обеспечили такой почетный караул.

После этого я отправился к воротам, где произвели стандартные процедуры. А за открывшейся дверью наконец-то увидел маму, которую впервые смог обнять спустя четыре года! Долгое сидение в СИЗО и коронавирус помешали длительным свиданиям.

Первое ощущение: ты во сне. Сейчас все хорошо.

Влад:

Меня встретили мама, брат, местные правозащитники из «Солидарности» и ребята из партии «Яблоко». Также пришла небольшая группа ростовских правозащитников, которые ходили на суды, поддерживали информационно, писали письма.

Первое время не осознаешь, что освободился. Не можешь в полной мере осознать, что ты уже все, не в этом распорядке дня и не закрыт никакими заборами. Самое сложное –привыкнуть к темпу жизни. Глаза разбегаются, за что взяться. Осознал, что на воле, только через две недели. Стоял на балконе и думаю: «Блин, я уже не сижу вообще-то!»

– Из кустов внезапно выкатилось «Яблоко». Почему они?

Влад:

Да просто проявили желание встретить. За неделю до освобождения мама спросила: «Ты не против, если тебя приедут встретить из «Яблока»?» В партиях я не состою, тем более в «Яблоке» (смеется). Не возникает желания с ними сотрудничать на фоне последних событий.

– Раз уж речь зашла о политике – какая из политических сил вам сейчас нравится?

Влад:

Пока никто, решил не вдаваться в политику. Сейчас интересует только правозащита. Такие времена, когда наиболее важно спасать людей.

Ян:

Здесь я Влада поддержу. Политика сейчас мертва и оживёт не скоро. Неважно, какую программу ты предлагаешь, все равно ничего не сможешь сделать. Нужно решать социальные проблемы, где здесь и сейчас можно помочь людям.

СВОБОДА

– Как ваши семьи пережили ваш арест?

Влад:

Самая важная и дорогая поддержка – это семья. Большинство друзей отсеялись. Немного осталось из них: они писали письма, поддерживали, были всегда на связи с родителями, помогали материально, но это единицы. Из-за границы приходили письма и открытки, это вдохновляло! Поддержки было достаточно, чтобы не чувствовать себя брошенным, не поддаться, когда вся эта система на тебя давит и пытается убедить, что ты не прав. Ты виноват, они – правы. Но поддержка помогает не забывать о том, что ты прав, а не виновен.

Ян:

Моя семья с самого начала была в шоке, когда все это произошло. Семья более сплотилась и все старались как-то помочь побороться с этой несправедливостью. Когда ты оказываешься в таких условиях, все быстро отсеиваются, но кто-то остается. Большая поддержка была из писем, она давала второе дыхание. В какой-то момент я думал, что, может быть, это я что-то не то сделал?

– Друг познается в беде?

Ян:

Да, на самом деле все это верно.

– «Ваши творческие планы»? А если серьезно, что вы теперь будете делать, получив такой опыт столкновения с государством?

Ян:

Сейчас мы в Москве, выдалась возможность сюда приехать и встретиться с людьми, которые нас интересуют и могут помочь нам на первых этапах с возможным трудоустройством.

Влад:

Вернемся домой, но в ближайших планах вернуться в Москву. Здесь жить и работать.

– Вы приходите на заседания судов по «Мемориалу». его сотрудники поддерживали вас, признали политзаключенными. Но как бы вы сформулировали для других, почему эти суды так важны?

Ян:

Грустно видеть, что эта тема не так популярна, как хотелось бы. Такие организации, как «Мемориал», могут организовать людей для помощи конкретным незаконно осУжденным.

Влад перебивает:

ОсуждЁнным! (смеётся). В колонии говорят «осУжденные», это въедается. Сам долго пытался избавиться от этого.

Ян:

И «Мемориал» помогает собрать средства и людей на то, чтобы помогать людям, попавшим в такую ситуацию. Помогает обеспечить правовое сопровождение. Наши «доблестные правоохранители» нацелились на то, чтобы лишить людей такой поддержки. Я считаю, что наша задача – чтобы как можно больше людей узнали о деле «Мемориала», потому что без таких организаций незаконно осуждЁнные (Ян делает акцент на это слово) останутся без поддержки, а на их месте может оказаться каждый из нас. Не думали, не гадали, а ты уже там (в тюрьме).

– Говоря о правозащите, нельзя не вспомнить самую громкую правозащитную историю последних месяцев с пытками в саратовской больнице. Не сталкивались ли вы с чем-то подобным?

Ян:

У нас ни в СИЗО, ни в колонии таких зверств не было. Когда такое происходит, осуждённый знает об этом. Здесь я на стороне «Гулагу.нет», такие зверства не делаются по решению начальника колонии. Почему используется ОТБ? Туда легко вывезти. Это конкретная специализированная пыточная. Зверства, с которыми надо бороться. Убивая правозащитные организации, власти пытаются сделать так, чтобы бороться с этим не было некому.

Влад:

У меня в колонии не было применения давления, именно физического. Такое не может пройти бесследно. Если это происходит, то среди арестантов знают все.

– Сейчас вы поддерживаете связь с другими политзаключенными?

Ян:

Иван Асташин, который отсидел десять лет, с ним виделись. Общаемся и с другими.

– Вы будете бороться дальше?

Влад:

Обязательно! Бороться всегда необходимо, когда есть несправедливость. Битву за битвой периодически выиграет зло, но всю войну выиграет добро. Там есть свой Дарт Вейдер, который падет.

Ян:

Бороться и отстаивать права людей надо. Сейчас резко, по щелчку пальцев нельзя все изменить, как многие думали. Поняв, что нельзя изменить, – уехали, но у меня в душе очень патриотичное настроение. Я люблю свою страну, люблю людей, которые здесь живут. Я не хочу уезжать и хочу делать то, что могу, чтобы страна становилась лучше.