3. На Остром

Сумерки наступили быстрее, чем ожидалось. Едва они покинули Лютовиску и начали подниматься на заросшие лесом склоны Острого, красное солнце наклонилось к пастбищам, опустилось к склонам Бещад. За ними пролегала долина с деревней, а за ней – мрачный горный хребет, резко выделявшийся на фоне горящего багрянцем неба. Это был Отрыт, заросший буковым и еловым лесом, и в долинах между его склонами лежали туманы. Много дальше, за долиной реки Сан, где воды пенились на скалистых валунах и каменных порогах, возвышались мрачные, тонущие в легкой дымке Дверник и Смерек, вершины Ветлинской и Царинской гор. Сейчас, ранней весной, они еще были покрыты снегом, день ото дня тающим под все более теплыми лучами солнца. Леса под сумрачными хребтами были серыми и зелеными, луга и рощи выделялись пятнами желтизны, черноты и серости, а ручьи, питаемые тающим снегом, стекали вниз серебристыми лентами. Весна 1608 года пришла рано. Уже в конце февраля в полях растаял снег, высоко в небе кричали ястребы, издалека возвращались птицы, а дикие гуси стаями летели на север.

Заночевать они решили на Остром. Гинтовт нашел место для ночлега под покровом трех переплетенных, скрученных буков. Кругом росла высокая сухая трава; первоцветы, лилии и сирени дремали, склонив лепестки. Из долин, где текли ручьи Черный и Глухой, доносилось таинственное журчание воды. Крестьяне быстро разожгли небольшой костер, Горилка распряг лошадей, а Гинтовт с саблей в руке прошелся по окрестностям. Место было хорошо укрыто и находилось на удалении от дороги. Ни один путник не увидел бы их, и не унюхал бы запах костра. Тем не менее, Гинтовт решил быть осторожным. В конце концов, в любой момент рота Белоскурского могла явиться за своим главарем.

– Эй, паренек, прикажи меня развязать, – надменно заявил  infamis, когда его сволокли с коня и уложили подле костра. – Пора ужинать, и я не буду ждать с земли, как собака.

– А кто сказал, ваша милость, что вам дадут поесть?

– Разве ты не знаешь, что пленника нужно содержать по-христиански? На небесах тебе за это зачтется, брат. И если вам удастся накопить их больше, вы попадете прямо в рай. И чем больше добрых дел накопишь – тем вернее в рай попадешь.

– Как же я вас развяжу? – забеспокоился Гинтовт. – Ваша милость сразу убежит.

– Слово даю.

Горилка, Колтун и Ивашко уже достали из сумки сухари, копчености, вяленую колбасу и бурдюк водки. Они пожирали пищу у костра, давясь и отрыгивая. Гинтовт перекрестился.

– Говорил мне дедушка не жалеть разбойников. Особенно тех, что не уважают Пресвятую Богородицу. Однако я думаю, что к вашей милости в Перемышле будут хорошо относиться... но уж точно не так, как бы вам хотелось. Ладно. Потрапезничайте с нами.

Гинтовт вытащил пистолет Белоскурского, взвел курок и отсыпал пороху на полку.

– Колтун! Перережь веревки на его руках.

– Ваша милость, да это же сам дьявол, – запротестовал крестьянин. – Он нас всех передушит, перегрызет нам глотки!

– Делай, что велено!

Голос молодого шляхтича переменился. Теперь он был грозным и не терпящим возражений. Колтун неохотно подчинился — ножом перерезал веревки на руках негодяя. Белоскурский рассмеялся, сел, потер онемевшие запястья, затем схватил кусок вяленой колбасы и принялся с аппетитом есть. Гинтовт сел напротив него. Он направил свой пистолет прямо на разбойника.

– Почему ты так меня ненавидишь, малыш? – спросил Белоскурский с набитым ртом. – Я не крал твою девку и не занимался содомией с твоим дедулей.

Гинтовт молчал.

– Я вопрос тебе задал, – прорычал разбойник. – А если кто-то спрашивает, вежливость обязывает ответить, пан гетманек с ноготок!

– Нам уже доводилось встречаться, пане.

– Да? И где же?

– Ну как же вы меня не узнаете, ваша милость? – спросил Гинтовт, и голос его ощутимо изменился. – Мы встречались прежде.

– Наверное, в борделе это было, да еще и впотьмах, потому что лица твоего я никак не припомню.

– Нет, ваша милость, – прошептал Гинтовт. – Вы хорошо меня знаете, хоть память и подводит вас. Но вы вспомните. Всему свое время.

Белоскурского передернуло. Он уловил угрозу в голосе собеседника. Но он тут же усмехнулся в лицо Гинтовту, подтянул ноги и попытался встать.

– Сидеть!

Голос молодого человека был холодным и неприятным. Белоскурский замер. Гинтовт направил пистолет прямо ему в сердце. У старого разбойника было острое зрение; он увидел, что спусковой крючок согнулся под пальцем молодого человека. Одно небольшое движение и... Он упал на спину и выдохнул. Проклятье! Такой молодой парень, а говорил как испытанный жизнью разбойник.

– Руки за спину и никаких фокусов! Колтун, Ивашко! Свяжите их милость.

Крестьяне молча скрутили Белоскурскому руки за спину, а затем туго связали их крепкими пеньковыми веревками.

– Ну и чего вы артачитесь, пан Белоскурский? – прошипел Гинтовт. – Разве не хотите вы добраться до Перемышля живым? У вас будет еще, по крайней мере, несколько дней, чтобы видеть птиц и деревья. И созерцать свободу.

Белоскурский сплюнул. Он захрипел и закашлялся, а после – харкнул кровью.

– Пан Гинтовт, – сказал он чуть более смиренно, – Какого черта вы тащите меня через горы и леса? За мою голову была назначена цена, две тысячи червонцев. Вы получите их, если доставите меня в целости и сохранности к старосте, а по дороге ведь разные неприятности могут приключиться. Так зачем возиться?! Гляди, у меня тут неподалеку зарыт сундук с червонцами. Я дам вам ровно столько, во сколько мой череп оценивает пан Красицкий – две тысячи дукатов. Я считаю, что это справедливая плата.

– Подумайте о молитве вместо дукатов, господин Белоскурский, – прошептал Гинтовт. – Я вам ни капельки не верю. И потому, – холодно улыбнулся он, – пора вам, братец, наконец, начать молиться, потому что мы приближаемся к Перемышлю, а там... Держу пари, что когда вы увидите замок старосты и шляхетскую башню, вы упадете на колени и покаетесь в своих грехах.

Белоскурский выругался. Он упал на спину и уставился в небо. Иметь дело с Гинтовтом и крестьянами оказалось гораздо труднее, чем он думал.