13. Разборка в Хочеве

В Хочеве было шумно, людно и тесно. Несмотря на утреннее время, улицы были запружены крестьянскими телегами, шляхетскими колясками и каретами, среди которых изредка можно было встретить даже дорогие повозки знатных господ. Толпы шляхты и челяди приковывали к себе взгляд. Паны в жупанах, делиях, гермаках и бекешах прогуливались под навесами домов, пили, беседовали и – как обычно – хулиганили. Белоскурский и Ефросина вошли в эту людскую массу как пробка в бутылку венгерского – едва миновали деревенские изгороди, так более не могли повернуть назад, теснимые напиравшим сзади людом. Им пришлось медленно плестись под аккомпанемент ржания лошадей, криков, свиста кнутов, окликов челяди и погонщиков. К тому же по тракту из Цисны гнали в Ярослав волов, везли повозки с вином и сукном.

– Что здесь происходит? – задумалась Ефросина. – Ярмарка? Сейм?

Белоскурский криво усмехнулся, а затем наклонился к её прекрасному ушку:

– Похороны, панна.

– Похороны? А кого хоронят?

Белоскурский не ответил.

– Лошади устали, – пробурчала шляхтянка. – Заедем на время в корчму, покормим их, а потом продолжим путь.

С трудом они протолкались ближе к казимировской корчме, где тракт с Поляны пересекался с дорогой ведущей из Венгрии на Лиско и Санок. Быстро отдали коней слугам, а затем засели в углу алькова. Корчма была почти пуста. За столами сидело несколько крестьян – увидев достойных гостей, еврей выгнал их прочь, а затем заискивающе поклонился шляхте, вытер полой халата стол и быстренько принес пивной похлебки со сметаной.

Ефросина сидела молча, прислушиваясь к гулу человеческих голосов. Белоскурский как будто не вызывал никаких подозрений – уплетал похлебку, не обращая внимания на девушку. Панна не выказывала страха, но шляхтич хорошо видел, что под столом её пальцы всё сильнее сжимали рукоять баторовки.

Белоскурский усмехнулся холодно и жестоко.

– Знаешь, панна, я вспомнил, кого здесь хоронят.

– Кого же?

– Пана Сулатицкого, которого я собственноручно тесаком разрубил в корчме в Лиско.

– Что за ерунда?! Ты его разрубил? Не может быть! Только сейчас говоришь?!

– Вся эта шляхта – клиенты, друзья, поручители и родственники пана Петра Балы, саноцкого подкомория*, слугой которого был Сулатицкий. Если кто меня тут узнает, то живым я до старосты не доберусь!

– И только сейчас это говоришь, песий сын?! О, твою мать! Что делать?

– А теперь ты, ясная панна, должна покумекать, как мне отсюда живым выбраться, – криво усмехнулся разбойник. – Иначе награду за меня подкоморий получит…

– В седло! – Девушка вскочила из-за стола. – Быстрее на коней, пока...

Двери распахнулись настежь. Внутрь вошло несколько панов в делиях, жупанах, в меховых шапках и колпаках. Шляхтянка опустила голову, Белоскурский не шелохнулся. Но если они думали, что это случайная встреча, то ошибались. Взгляды вошедших сразу устремились к её спутнику.

– Это он, – пробормотал один из них.

– Это Белоскурский, – подтвердил второй.

– Собственной персоной.

– Ясновельможная сердечная панна! – заговорил старший из них, с загорелой рожей, красным от пьянства носом и кустистыми усами, а затем поклонился, усеяв пол куриным пометом со своей волчьей шапки. – Мы пришли к вашим стопам припасть и попросить вашу милость позволить этому кавалеру с нами пойти. У нас к нему дело есть, ведь он тесаком совершенно деспотично развалил нашего товарища и родственника.

– Пан Белоскурский в моей власти, – ответила Ефросина. – И небесами клянусь, прежде, чем он удовлетворит ваши притязания, он попадёт в темницу Перемышльского замка. Есть у вас к нему дело, так езжайте к старосте, ибо ни Бог, ни дьявол его из моих рук не вырвет!

Шляхтичи расхохотались, услышав такие решительные слова из уст молодой девчонки.

– Отдайте нам пана Белоскурского, панна, – примирительно сказал второй из вошедших, молодой, черноволосый и кареглазый. – Это убийца, проклятый человек. Мы не станем с ним судиться. Здесь, на полу, голову и сложит. Мы и палача кликать не станем.

Белоскурский даже глаз не поднял. Казалось, он был полностью поглощён пивной похлебкой.

– Нет, господа хорошие, – ответила панна Гинтовт, – я не отпущу негодяя. А если это вам не по нраву, мы всегда можем решить наш спор сталью!

Шляхтичи заржали, а затем двинулись в сторону стола.

– Так что же, вельможные братцы, с бабой рубиться станем? – рассмеялся усач. – Или я плохо слышу?

– Смотрите, паны братья, а то нас коза пободает! – заревел бородатый толстяк, благоухающий прогорклым салом и чесноком.

– Ни шагу дальше! – закричала Ефросина. – Отойдите!

Но они не послушали.

Девушка рванула руку из-под стола так быстро, что они успели разглядеть только блеск отполированного ствола. Выстрел сотряс низкий потолок трактирной залы, вспышка горящего пороха ослепила им глаза. А затем их щедро обдало осколками, стеклом и горящими опилками. Двое забияк рухнули, обливаясь кровью, остальные кричали и кружились, а их лица, тела, головы и глаза были посечены живым огнём. И прежде чем они успели опомниться, Ефросина налетела на них как разъярённая волчица, выпущенная из клетки. Первым же движением она размозжила голову черноволосому щёголю. Следующий шляхтич получил под дых, затем в руку и в морду, лишившись одного тёмного уса. Остальные дали тягу – бросились к дверям, и едва первый перескочил порог, принялись громко звать:

– Эй, сюда, сюдаааа!

– Белоскурский здесь!

Панна Ефросина не побежала за ними. Захлопнула дверь в сени, задвинула засов и огляделась. Впервые... впервые с тех пор, как они выехали из Лютовиски, Белоскурский увидел в её глазах страх и неуверенность.

Вокруг корчмы раздавались крики, шум, призывы. От стороны тракта и сзади, из сада, донёсся топот подкованных сапог и лязг стали. А затем в ворота забарабанили топорами и тесаками, за ставнями замелькали человеческие силуэты.

– Хватайте их! В нише сидят!

– Дверь! Разнесите топорами!

– За корчму, братья!

Кто-то выстрелил в окно, пуля просвистела в опасной близости от носа Белоскурского. Прозвучал второй выстрел, третий, а потом рамы узких окон разлетелись под ударами кистеней и топорищ. Дверь затряслась, заскрипела, первый топор с треском пробил доски, расколов дерево, раздробив петли. Ефросина огляделась как волчица, пойманная в западню. А затем её взгляд упал на лестницу в углу.

– На чердак, пан Белоскурский! – рявкнула она. – Поднимайся, пока нас заживо не ободрали!

Шляхтич не стал ждать. Послушно взобрался на деревянные перекладины, толкнул крышку в потолке, отбросил её и запрыгнул на чердак. Ефросина последовала за ним. В последний момент они втянули лестницу за собой, спустя мгновение внизу раздались проклятия и божба, а пуля из аркебузы со свистом расщепила край чердачного лаза.

– И что теперь?

– На крышу, пан Белоскурский.

Приложив немало усилий, они взломали кровлю, а затем вылезли через узкую дыру на деревянный тес. Ефросина огляделась. Их обложили, как медведя в берлоге. Корчму обступили челядь и крестьяне, разгневанные паны как раз ворвались внутрь и обыскивали комнаты. Раненые стонали у забора, выли отчаянными голосами.

– Вперёд! – крикнула она, указывая на место, где соломенная крыша заканчивалась близко к покрытой гонтом кровле дома. – На конёк! Бежим! Сейчас!

Белоскурский захотел возразить, но Ефросина прыгнула первой, приземлилась на самый верх сеней, кроша каблуками черепицу, проламывая дыру в деревянной кровле. Разбойник едва не скатился на землю, стропила затрещали под их тяжестью, над головой свистнули пули, на землю посыпались сгнившие дранки.

– На кровлю, мать твою!

Ефросина первой влезла на конёк дома. Одним прыжком перелетела через гребень, а затем скатилась вниз на своей округлой попке. Вскрикнула, когда вылетела за край ската и приземлилась в заброшенный сад, между сорняками в старой капусте. Белоскурский скатился за ней, раздирая жупан и штаны, и застонал, грохнувшись на мягкую землю. Но не было времени валяться. Панна Гинтовт вскочила и побежала, быстро перелезла через покосившийся забор, промчалась через размокшие грязные грядки, вбежала в узкий проход между двух изб...

Выхода не было. На них мчалась толпа слуг и крестьян, вооружённых палками, кистенями, топорами, вилами и граблями. Сзади затопали лошади челяди, грохнули два выстрела. Ефросина остановилась запыхавшись. Что делать, мать их?! Что делать?!

– Беги! – закричал Белоскурский. – Я их задержу! Пробивайся!

А затем произошло чудо. Вдруг, совершенно неожиданно, позади мчавшейся на них крестьянской толпы загремели копыта. Трое всадников врезались в серую массу, в мгновение ока разогнали её, затоптали, рассеяли, хлеща мужиков саблями, колотя нагайкой и прикладом ружья. Крестьяне разбежались как стадо помещичьих гусей, а всадники – знатный молодой шляхтич, казак и гайдук – настигли Ефросину и Белоскурского. Тот оцепенел. Это был Дыдыньский. Стольник из Санока, лучший рубака во всём Русском воеводстве.

– На коней! – рявкнул шляхтич. – На коней, жизнь спасёте!

Казак вёл за собой двух лошадей, мохноногих валашек. Белоскурский одним прыжком вскочил на седло. В груди защипало, но он наклонился через седло, извернулся, и его нога сама нашла стремя. Ефросина схватилась за луку и заднюю дугу, подтянулась и одним прыжком оказалась в седле. Дыдыньский повернул своего аргамака в ту сторону, откуда прибыл, и дал скакуну шпоры. Остальные устремились за ним. Бурей влетели на замусоренный двор, перемахнули через забор, растоптали грядки. Мордовороты подкомория сидели у них на хвосте, Белоскурскому показалось, что он уже чувствует на своей шее горячее дыхание семиградского топора.

Где-то сбоку грянул выстрел из ручницы. Раненый валашок Ефросины заржал и завалился вперёд, вытянув шею! Но панна Гинтовт не дала себя придавить. Выбросила ноги из стремян и перекувыркнулась, упала в грязь, скользнула по луже и дальше, в сухой чертополох, но тут же вскочила у изгороди с саблей в руке. Двое первых преследователей были уже рядом. Они радостно завопили, увидев перед собой окровавленную шляхтянку, и подгоняли коней шпорами. Ещё мгновение. Вот-вот они налетят на нее, двое – на одну.

Рысак Дыдыньского перемахнул через мёртвую лошадь Ефросины быстрее молнии. Шляхтич налетел на разогнавшихся громил, увернулся от удара сабли и сам нанёс первый удар, отразил изогнутое лезвие венгерки и рубанул с локтя. Первый из нападавших вскрикнул, завалился в седле с развороченной головой, выпустил поводья из рук; ещё мгновение несся на коне, а затем свалился на бок, разломав остатки изгороди, застыл в крапиве и камыше среди груды полевых камней. Второй из слуг откинулся назад, выронил саблю и соскользнул с крупа, упал, а обезумевший конь поволок его зацепившееся за стремя тело по размокшей дороге.

Остальные преследователи замедлили ход, увидев, что сталось с их товарищами. Дыдыньский уложил двух громил так же быстро, как алтарник после мессы гасит тлеющие свечи. Но Яцек над Яцеками не спешил нападать. Он заставил коня сделать вольт, настиг Ефросину и впился в неё хищным, холодным как сталь взглядом.

– Твоя жизнь за преступника!

– Бери его!

Одним быстрым движением он схватил её за талию и перебросил через седло. А затем повернул коня и ринулся вскачь.

*Подкоморий – должность в средневековой Польше, связанная с управлением королевскими землями и надзором за мерами и весами.