11. Белоскурскому страшно

После «расставания» с Колтуном Ефросина больше не спешила. Уже начинало смеркаться, а они ещё не доехали до Хочева. Остановились на отдых у Сана, на каменистом холмике недалеко от реки. Шляхтянка слезла с коня, разрезала путы на ногах Белоскурского и столкнула его с лошади так сильно, что шляхтич грохнулся на камни. Панночка расседлала коней и отпустила их подкормиться высохшей травой, а сама схватила ольстру с пистолетами, чем-то набитый мешочек и соскользнула по валунам на берег реки. Белоскурский видел, как она зачерпнула рукой воды, а затем... То, что произошло дальше, заставило его вздрогнуть. Панна Ефросина Гинтовт сбросила жупан, задрала и подпоясала юбку, и стала мыться в реке.

Разбойник наблюдал. Смотрел на неё вожделенным взглядом. Любовался её округлостями, словно куполами самой красивой церкви в Бещадах, а больше всего тем, чего он не видел вблизи, так как лежал слишком далеко – приятной рощицей, скрывающей источник любви, готовый напоить изнывающего жеребца...

Ебена мать!

Вдруг Белоскурский замер. Краем глаза он увидел, что из вещей, небрежно брошенных на камни в нескольких шагах от него, торчала рукоятка его сабли. Бандит с трудом встал на ноги. Осторожно, медленно он начал двигаться вправо, не сводя глаз с силуэта панны Гинтовт, что купалась ниже. Ещё немного... ещё мгновение... Он добрался до сабли. Упал возле неё и связанными сзади руками схватился за рукоять.

Вдруг в груди у него защипало, он закашлялся, сплюнул слюной пополам с кровью, сердце забилось беспокойно. Дьявол побери, только этого не хватало, чтобы он закашлял и привлёк к себе внимание. С усилием он сдержал дыхание, вытащил клинок наполовину, упёрся путами в лезвие и принялся протирать их взад-вперёд.

Он снова захрипел, потому что в груди кольнуло еще сильнее. Проклятая чахотка достала его восемь лет назад, во время похода в Валахию. Он боролся с ней, притворялся, что ничего особенного не происходит, но на самом деле хорошо понимал, что из-за этих проклятых лёгких ему придётся когда-нибудь станцевать со смертью. Но ещё не сегодня, ещё не сейчас.

Ниже, на берегу реки, застыла Ефросина. Она стояла и прислушивалась. Перед глазами Белоскурского завихрились чёрные точки. Он с напряжением ждал каждого движения панны Гинтовт. Но... но шляхтянка не обернулась.

Путы ослабли, растянулись!

Ещё мгновение... ещё один миг...

Ефросина вернулась к купанию, откинула назад длинные чёрные мокрые волосы...

Путы лопнули. Белоскурский отскочил в сторону, схватил свою саблю. Обычно такое оружие называли «зигмунтовками», по имени Его Королевского Величества Сигизмунда III, однако пан Мацей, бывший мятежник-рокошанин, защитник свободы и привилегий, не жаловал монарха, который перенёс столицу Речи Посполитой из величественного Кракова в провинциальную мазовецкую Варшаву. Поэтому вместо зигмунтовки он называл свою саблю "рокошанкой".

Но сейчас это не имело большого значения. Пан Белоскурский стоял, глядя на Ефросину, обливавшуюся водой на берегу Сана. Авантюрист растёр онемевшие руки, сплюнул, закашлялся, а затем двинулся назад. Он развернулся, медленно пошел к деревьям и... закричал от ужаса!

Ефросина стояла перед ним!

Собственной персоной!

С саблей!

В делии!

Это была уже не девушка из глухой деревушки, которая в мужском облачении явилась в Лютовиску, чтобы отвезти Белоскурского к старосте. Ефросина изменилась, окрепла... На ней был не полинялый короткий жупан, а малиновая делия, обшитая черным волчьим мехом, рысья шапка, богатый красноватый жупан, подпоясанный узорчатым поясом.

Девушка предупреждающе крикнула и ударила. Белоскурский в последний момент парировал этот удар, но он оказался столь сильным, что разбойника отбросило назад. Прежде чем он успел поднять оружие, Ефросина рубанула вновь, с размаху отбила клинок Белоскурского в сторону, толкнула шляхтича на землю, добавила ударом плашмя и выбила рокошанку из его руки. Сабля вылетела дугой, с шуршанием повернулась в воздухе и вонзилась в ствол векового бука, заколыхалась. Белоскурский хотел отпрыгнуть – не успел. Быстрая, будто гадюка, девушка провернулась как турецкая танцовщица, замахнулась саблей, но не ударила клинком! Она со всей силы стукнула Белоскурского плашмя по голове. Шляхтич пошатнулся, схватил Ефросину за воротник, и в это же мгновение панна Гинтовт с размаха ударила его в грудь и добавила пинком.

Белоскурский упал на бок, захрипел, сплюнул кровью. Шляхтянка подскочила ближе. Небрежным движением пнула его в живот. Разбойник вскочил, однако тут же получил в лицо, рухнул на землю и перекатился. Пинок отбросил его дальше по камням. Белоскурский принял удар плашмя по голове, выплюнул два зуба, перевернулся на бок, и тут панна добила его пинком в ребра так, что хрустнули кости. Негодяй застонал, а затем взвыл от боли. Она стояла над ним гордая, бледная, и в ее прекрасных черных глазах плескалась ярость.

– Ты помнишь меня?! – прошипела она, будто гарпия. – Помнишь, песий сын, трехгрошовый рифмоплет? Помнишь, как ты забрал меня из дома, как лез везде шаловливыми руками? Называл любовью всей жизни?! А потом бросил как обычную шлюху, как грязную проститутку на шляху подо Львовом.

Белоскурский задрожал. Господи Иисусе! Да... Это была она... Шляхетская дочь, которую он соблазнил... Когда? И кто это была? К чёрту, Белоскурский никогда не забивал себе голову подобной ерундой. За свою жизнь он лишил невинности стольких девушек, что не мог сосчитать, была ли это Сонька из-под Галича, панна Зофья из сенаторского рода, жена каштеляна или воеводы или просто миловидная мещаночка из Санока.

– Ваша милость, простите меня, – солгал он израненными губами. – Я не... хотел. Я вас и вправду любил... Я был глу...

Она догнала его быстрее, прежде чем он успел спрятаться между камнями. Два метких пинка и удар плашмя саблей выбили из него весь воздух.

– Семь лет, ублюдок! Семь лет я ждала момента, когда смогу отвезти тебя туда, где ты отплатишь за все свои грехи! Я потеряла всё, даже продала свою душу, лишь бы воздать тебе той же монетой.

Ефросина приставила саблю к горлу шляхтича, надавила так сильно, что Белоскурский не мог пошевелиться.

– Тебе ещё многому нужно научиться, пан Белоскурский. Позволь мне стать твоим наставником во время нашего короткого путешествия. Вот тебе первый урок. Вот что такое страх. Попробуй его на вкус, братец, потому что там, куда мы едем, его будет предостаточно.

– Куда мы едем? – прохрипел Белоскурский. – В ад?

– Теперь поедешь без пут. Однако не пытайся бежать. Сделаешь шаг вправо или влево, и я сломаю тебе все кости. Я могу сделать это так, чтобы ты мог двигаться только ползком, как червь или падаль, но не подыхал. Ибо доставлю тебя живым туда, где ты заплатишь за все свои грехи!

– Белоскурский даже не думал вновь предпринимать попытку побега. Он боялся, боялся как никогда в жизни. А страх был чувством почти незнакомым его душе.

И ещё одно очень заинтриговало его. Почему Ефросина не носит крестика? Неужели продала душу дьяволу?