Зима

1.

Она такая милая, что неведомая сила впечатывает меня спиной в узорчатый металл ворот. Бархатная кожа, шелковые кудри, агатовые темные расширенные зрачки. Я вижу ее первый раз, и она мне уже не нравится. Хотя нет, мне нравится то, что с ней будет. Мне — и красной твари внутри меня.

- Привет, - дружелюбно улыбаюсь я и протягиваю замерзшую руку.

Она церемонно и стеснительно пожимает ее, не снимая перчаток. Я ждала добрых пятнадцать минут, чтобы открыть ей ворота.

- Здравствуйте, - тихо говорит она.

Я заглядываю в ее глаза, в эти озерца страха и похоти, и прижимаю ее к себе. Шелковые кудряшки пахнут банально и сладко.

- Ко мне на «ты», - шепчу я ей в ушко. - Мне было одиноко без тебя. Сестра...

На ней дурацкий свитер с высоким горлом и теплые брючки. Она ездит на маленьком Рено, умилительном, как она сама. Таком же умилительно глупом и, надеюсь, таком же тесном. У дома мы открываем багажник и забираем ее чемоданчик. В гостиной я предлагаю ей кофе. Она просит ромашковый чай.

Ее зовут Рене, Рене-на-Рено. Пока мы идем с парковки, она успевает сообщить мне это и еще про свою работу управляющей в сетевом отеле. Ужасная скука, а не работа! Она рассказывает про жуткие пробки на выезде из города, про свою пушистую кошку, у которой авитаминоз, про парня-итальянца, с которым они сейчас в ссоре... Рене — вот дурочка! — всего лишь попросила ударить ее по лицу, а он испугался, устроил сцену и предложил вместе сходить к психологу, представляете? То есть — представляешь?

Если она сейчас не заткнется, пощечину ей дам я, - ухмыляясь, говорит красная тварь.

Мне нужно испытывать к Рене-на-Рено симпатию, а я чувствую лишь нарастающее раздражение. Так нельзя. Я оставляю ее одну со своим ромашковым чаем и иду в комнату. Сейчас зима, и кожа моя шелушится от морозного воздуха, а ее лицо — такое розовое и юное. Она моложе всего на пару лет и ниже ростом и бедра ее мясисты, но вот — такое юное! Моя ревность делает сучку Рене моложе не на пару лет, а на все десять. Появление маленькой милой женщины в гостиной разом лишило нас с красной тварью нескольких жизней.

Внутри за грудиной гнездится боль. И тогда я заряжаю себе пощечину, ту самую, которую должен был дать этой курице ее итальянский придурок, и тогда бы она сюда не приехала.

Наскоро размазываю по лицу пудру пополам со слезами и придумываю план: сейчас я выйду к Рене и отправлю ее домой. Вытолкаю взашей, не обращая внимания на лепетание и блестящие глазенки, захлопну ледяные ворота и останусь тут наедине с моей красной тварью.

Или мы сбежим отсюда все вместе, на этом ее Рено, и навернемся к чертям с зимнего серпантина. Потому что поведу я.

А как вы думали? То есть — как ты думала, Рене? - смеется красная тварь. - Что ты там себе думала, вообще, когда претендовала на мое?

И пока маленькая глупая машинка будет биться о склоны своими выпуклостями, сминая их, отбрасывая во все стороны ненужные металлические детали, я возьму Рене за нежную ручку и смирюсь в очередной раз. Смирюсь с тем, что это не он — мой, а я — его.

Я быстро открываю ящик комода и трясущимися руками достаю оттуда ошейник. У меня есть право не носить его вне игры, но сейчас мне нужно. Прикосновение его власти приведет меня в чувство, раз уж мне суждено служить ему через эту боль. Ошейник успокаивает, я ласково поглаживаю его, улыбаясь своему отражению, ведь именно терпение делает меня красивее Рене, красивее их всех. Я прекрасна с этой шелушащейся кожей, потемневшими от слез глазами и полосой на щеке.

Я прекрасна, иначе он не владел бы мной.

Тогда я беру себя указательным пальцем за кольцо ошейника и холодно говорю глядящей на меня из зеркала красной твари:

- А теперь пошла в гостиную, эгоистичная дрянь.

2.

Рене допила ромашковый чай и теперь сидит у камина, как уютная кошка. У нас с ней два часа. Когда я вхожу, она чуть дергается, потом взгляд скользит по моему лицу и останавливается на ошейнике.

- Можно потрогать? - спрашивает она, когда я сажусь рядом с ней.

Я киваю, наблюдая, как она нервно сплетает и расплетает пальцы у себя на коленях прежде, чем прикоснуться ко мне. Потом зажмуриваюсь — ее руки слишком нежны, кажется, что по мне ползают насекомые. Красной твари приятно, что она меня трогает, а мне — нет.

Резко, будто убивая назойливого комара, прижимаю ладонь Рене к шее — ошейник впечатывается в кожу — и открываю глаза. Ее губы совсем близко, я медленно провожу по ним языком. Рене шумно и прерывисто вздыхает, как после долгих рыданий, и вцепляется в ошейник.

- Хочу тебя... - лепечет она между поцелуями, - То есть вас... то есть тебя... Прости. У меня, вообще, это первый раз. В смысле, так — первый... Я видела твои фотки, но не очень себе все это представляла. Просто фото может быть неправдой... Знаешь, мы много с ним разговаривали, мы два раза встречались после переписки на сайте, и этот контракт... Ты в курсе, о чем я? Он рассказывал тебе? Это ты меня выбрала?

На изгибах шелковые волосы светятся золотом, а в ушах две маленькие серые жемчужинки.

- Я отослала двум подружкам локацию, - продолжает она. - Наверное, это против правил. Ты же не будешь об этом рассказывать?

Она прекрасно знает, что никакие правила не запрещают отсылать локации подружкам, просто ей нужно, чтобы я об этом знала. Милой женщине на маленькой машинке страшно. Я тихонько смеюсь и убираю, наконец, ее руку от ошейника, она робко гладит меня по ключицам и спускает прикосновение ниже, обнажая мне грудь.

Какая же ты сладкая, Рене... - шепчет красная тварь.

- Тебя зовут Лена, верно? - спрашивает она. - Ты красивая. Ты бы тоже меня хотела?

- Я бы хотела сломать тебе пальцы, - задыхаясь, говорю я.

Она снова со вкусом вздыхает и берет в рот мой левый сосок. Потом вкладывает указательный и средний палец мне в руку и внимательно заглядывает в глаза снизу вверх.

- Так давай.

В агатовых зрачках отражается пламя камина. От ее языка кружится голова, а мягкие пальчики подрагивают в моем кулаке. Я глажу их, и желание наяву познать ее боль так велико, что меня подташнивает. Даже позвоночником я чувствую будущий хруст ее костей.

Ты не представляешь, Рене: это же будет не крик, это будет визг... Истошный визг — его услышат аж у ледяных ворот.

Никто ее не услышит, - чувствую я в горле тихий хрип красной твари, - Просто покричит. И с утра на фалангах у нее появятся черные пятна.

Черные пятна на твоих бархатных ручках — да, Рене?

Я судорожно сглатываю слюну, заполнившую рот, возвращаю Рене ее руку в целости и сохранности и поправляю вырез на платье. Тяжесть ошейника на шее неустанно напоминает мне, что я здесь лишь затем, чтобы подготовить ее. Подготовить, а не портить.

- У нас не так много времени... сестра, - с запинкой говорю я ей, - Тебе нужно принять ванну и кое-что уяснить.

- Что? Я же знаю контракт, - быстро отвечает Рене. - Мне нужно знать еще что-то кроме?

Я молчу. Она нервно достает из сумочки телефон:

- Тут связь такая плохая.

- Сигнал не очень, горы...

- Да я знаю, - удрученно бормочет она, и я веду ее мыться.

3.

Внизу живота у Рене тонкая полоска-шов от кесарева сечения — милая маленькая мамочка. Тело ее такое мягкое, она выходит из ванны, как Венера из мыльной пены.

Когда я опускаюсь перед ней на колени и прикасаюсь полотенцем к внутренней стороне бедер, она послушно раздвигает их. Теперь уже я смотрю на нее снизу вверх, и то, что я вижу — прекрасно. Мое дыхание на секунду прерывается от восхищения, я со слезами обнимаю ее колени: его выбор безупречен и ныне присно и во веки веков.

- Спасибо, Господин, - бессвязно шепчу я, покрывая поцелуями ноги Рене, - Она просто идеальный подарок Вам. Спасибо за то, что позволили. За это счастье спасибо, спасибо, спасибо...

Она смущается, кожа покрывается мурашками, она нетерпеливо и нежно переступает два раза своими бархатными ножками, а потом не выдерживает: наклоняется ко мне и силком поднимает меня на ноги.

- Лена, что с тобой?

Из глаз моих смотрит на нее красная тварь и насмотреться не может. Я радостно вытираю слезы и расстегиваю платье.

- Ты идеальна, сестра, - говорю я, - Ты даже не представляешь, как я счастлива.

Рене несмело улыбается и опускает взгляд в пол.

- Я теперь должна помыть тебя? - еле слышно спрашивает она.

- Ты гостья, сестра.

- Но мне хочется.

Желание почувствовать внутри еще не сломанные мной пальцы Рене не так сильно, я ласково отстраняю ее и залезаю в ту же самую воду, где мылась она. Внутри уже тикает часовая бомба: нам осталось всего полчаса. Я выполнила приказ.

Эта мысль приносит нам с красной тварью долгожданное облегчение, и я снимаю ошейник перед тем, как намочить волосы. Без него мне хочется немного побыть одной.

- Во что мне одеться? - задает Рене следующий глупый вопрос.

Я с улыбкой мотаю головой и погружаюсь полностью в теплую пену. Когда выныриваю, она сидит на бортике ванны завернутая в полотенце.

- Сними, - тихо говорю я.

Ее соски крупнее моих раза в два, но намного бледнее. Она внимательно разглядывает мое тело, выискивая ответы на свои вопросы. Не обнаружив, вздыхает, набирая в легкие побольше воздуха, и выпаливает то, что интересует ее этой ночью больше всего:

- Лена, - она почти шепчет, - А это... сильно больно?

От ее слов у меня кружится голова.

Чёрт, Рене, - говорит красная тварь, - Вот сейчас тебе стоит взять и засунуть в меня свои пальцы, пока я их, действительно, не сломала.

У этой милой дурочки, - обращается она уже ко мне, - удивительная способность говорить невпопад.

На тумбочке звенит таймер — осталось 15 минут до его приезда. Я наскоро сушу волосы, застегиваю ошейник и вытаскиваю Рене за руку в гостиную. Бедняжка скованно чувствует себя обнаженной и цепляется за меня, как утопающий.

- Лена...

- Тебе понравится, - торопливо говорю я и легонько глажу ее по бархатной щеке.

- А если нет? - шепчет она.

- Этого быть не может.

- Ну а если..., - настаивает она, пока я накидываю шубу. Потом замолкает и умоляюще смотрит на меня:

- Ты говорила, что мне надо прояснить что-то.

Попалась, милая Рене, - злорадно говорит красная тварь.

- Забудь, - я уже выбегаю из дома к ледяным воротам.

- Ты же мне поможешь? - Рене умоляюще прижимает ручки к своим бледным соскам.

- Конечно, сестра, - убедительно говорю я и ступаю босиком с крыльца на снег.

4.

Мои руки вспотели от волнения и чуть прилипают к холодному металлу. Пальцы ног на снегу уже ничего не чувствуют, но когда я задеваю их краем ворот — внутри отзывается замороженная боль. Я пропускаю его машину, запираю засов и бегом припускаюсь к парковке, наступая обнаженными ступнями на ребристый след протектора на снегу. Ледяные выступы режут мне ноги до кости, но нет ни крови, ни крика. Вокруг все белое и в сердце моем белым-бело.

Когда он выходит из машины, я приседаю на одно колено у его ног:

- Приветствую Вас, Господин.

- Здравствуй, Лена, - говорит он, и голос его как музыка. Он гладит меня по голове, меня и мою красную тварь. - Как у тебя дела?

- Все хорошо, спасибо, Господин. Приехала Рене, мы ждали Вас.

- Как она тебе? - спрашивает он и подает мне руку.

- Она чудесна, Господин.

Я стою напротив него, не поднимая головы: увидеть его лицо — особая награда, и эта ночь покажет нам всем, достойна ли я. Он на мгновение распахивает на мне шубу, потом снова закрывает мое тело пушистым мехом.

- Умница. Пойдем в дом, холодно.

Рене встречает нас в гостиной, все также молитвенно сложив руки под горлом. Я раздеваюсь, а она неловко опускается перед ним на колени:

- Здравствуйте.

Спина ее выпрямлена, а грудь вздымается от волнения и выглядит очень красиво. Обнаженная Рене привлекательнее меня, и эта боль намного сильнее, чем та, что шумит в моих замерзших ступнях.

Она обязательно ему понравится, - ехидно говорит красная тварь. - Он заберет ее себе, а тебя отпустит.

Рене смотрит господину прямо в глаза и улыбается.

- Привет, Рене, добро пожаловать, - ласково отвечает он, и я сжимаюсь от зависти. - Тебе уютно в доме?

- Очень, - говорит она и улыбается.

Он чуть наклоняется к ней и стирает с лица приветливое выражение:

- Рене, ты ведь знаешь, как ко мне обращаться.

Она торопливо кивает головой, не отводя от него глаз:

- Да... Господин, - мило щебечет она и в ту же секунду получает наконец-то свою вожделенную пощечину.

Звук разлетается под своды гостиной, и я думаю — это тоже для нее.

Посмотри, - шепот красной твари в моей груди полон ликования, - похоже, ей не очень.

Глупая Рене переоценила свои желания, но мне ее не жаль. Она прижимает свои бархатные ладошки к лицу и горько плачет от обиды. Тело ее вздрагивает от всхлипов, и легкая судорога пробегает по моей ладони — так мне хочется погладить сейчас ее по спине, по этим горестным чуть выпирающим позвонкам и по мягким складкам у подмышек.

- Рене, - негромко говорит он, - мы обсуждали с тобой, ты не смотришь мне в глаза без разрешения.

Та самозабвенно рыдает, слезы ее падают ей же на колени, он чуть дергает уголком рта и приказывает мне:

- Подними ее, Лена.

Это лучший приказ в моей жизни. Я обхватываю Рене сзади за плечи и ставлю ее перед ним. Отнимаю ее руки от лица — они мокрые от слез. Мне хочется насладиться ее дрожью, но я отхожу. Украдкой я подношу ладонь ко рту и слизываю оставшуюся на ней слезинку — они у Рене как вода, прозрачная соленая скользкая водичка.

Вкусно, - довольно облизывается красная тварь.

Сестра моя на эту ночь стоит с опущенной головой и тихо всхлипывает.

- Лена, приготовь нам всем кофе. Или чай. Что пила Рене?

- Чай, Господин, - отвечаю я. Ноги мои совсем еще холодные, и красная тварь дрожит то ли от удовольствия, то ли от злости.

- Значит нам кофе, а ей чай, да, Рене?

Та заторможенно кивает и бессознательным жестом тихонько гладит себя по бедрам. Потом он приглашает ее с собой к дивану. Маленькая Рене уже немного пришла в себя и садится у его ног, как положено.

А мы-то надеялись, - шипит красная тварь.

Пока я готовлю напитки, он с интересом разглядывает сидящую рядом с диваном Рене. А что если тварь права? И он сменит меня на нее? Она будет носить мой ошейник и служить ему, а мы с тварью умрем от голода за ледяными воротами. Мысль эта как озноб: я смотрю на кофейную пену в турке и покрываюсь гусиной кожей. Красная тварь внутри съеживается — ей тоже страшно.

Смирись, - говорит она мне обреченно. - Все, как ты хотела.

Именно так сказал он мне, когда пригласил Рене.

Да-да, милая маленькая сучка здесь по моей просьбе. А вы что подумали?

5.

Слезы Рене высушил камин, а в моих захлебывается красная тварь. Я проталкиваю их в горло, и соленый поток уже смыл ее уютное гнездо.

Прекрати, - подвывает она, но я не могу остановиться.

Он тихо обсуждает с Рене контракт, потом подзывает меня.

- Лена, ты знаешь, зачем Рене приехала к нам в гости?

К нам, - воет красная тварь, - к нам — ты слышала? Прекрати уже реветь, чертова ты кукла, ты лишаешь нас пищи.

Я склоняюсь перед ним и отвечаю:

- Да, Господин. Она пришла принять наказание.

- Твое намерение все то же?

- Да, Господин, - чуть тише говорю я и вижу краем глаза, как вздрагивает Рене и ставит на паркет кружку со своим дурацким ромашковым чаем.

- Присядь.

Потом он оборачивается к ней.

- Сто.

Тварь внутри меня совершает ликующий кульбит, и мне приходится чуть закашляться, чтобы не выдать ее присутствие. Там, снаружи, в белом вакууме зимы, безмолвно распахиваются ледяные ворота, пропуская девяносто девять сестер моей красной твари. Если бы Рене могла их видеть, она бы уже давила на газ в своем Рено где-нибудь на середине серпантина. Я судорожно вздыхаю и опускаюсь на пол у его ног рядом с Рене. Она не сводит с меня агатовых глаз. Я так хочу почувствовать во рту ее язык, что болят все зубы сразу.

- Лена, Рене виновата перед своим мужем. Она была неверна ему и считает это неправильным. Она просит у меня помощи. У нас. Потому что я разрешаю тебе исполнить наказание в моем присутствии и освободить Рене от ее совести.

Итальянский парень-то — ее любовник, прикиньте? - заходится красная тварь в кругу своих сородичей. - Наша милая мамочка плохо себя ведет.

Я слышу горение дров в камине, но огонь бессилен: внутри меня лишь холод и красные твари. Я вижу, как они рассекают своими хвостами мягкую кожу Рене. Поутру на ней останутся багровые полосы. Я чувствую подушечками пальцев их нежное вздутие.

Багровые полосы на спине даже лучше, чем черные пятна на фалангах.

- Рене, ты согласна с этим? - спрашивает он.

- Да, Господин, - мямлит она.

- Ты согласна с тем, что я могу остановить Лену в любой момент, когда захочу?

- Да, Господин.

- Твое слово?

- Простите меня, пожалуйста.

По лицу Рене снова льются прозрачные слезы, а мне хочется зарыться в снег и никогда не просыпаться.

Ты чё? - залихватски ржет красная тварь и сестры ее вторят ей шелестящими голосами. - Повеселимся!

- Лена, посмотри на меня, - приказывает он, и я поднимаю голову.

В моих глазах иней ледяных ворот. Я знаю, что он видит кишение красных тварей и слышит их площадной хохот. Мне стыдно, но я не могу отвести глаз. В его власти надо мной вся красота мира.

- Ближе. Рот открой.

Он поднимается с дивана, растегивает ширинку и, взяв меня за волосы, резко насаживает головой себе на член. Еще раз и еще раз — он входит прямо в горло, и я с трудом сдерживаю кофе, поднимающийся из желудка по пищеводу. Мои волосы прилипают к мокрому от слез лицу, и почти нечем дышать. По телу прокатывается то жар, то холод, между ног становится мокро.

Со стороны Рене не слышно не звука, но я чувствую на себе ее пристальный взгляд. Что в нем - зависть или страх?

Через пару минут он берет меня за ошейник и отталкивает от себя, я не удерживаюсь на коленях и нечаянно задеваю на полу чашку Рене. Она опрокидывается, и мы обе сидим в луже ромашкового чая.

- Извини.

- Ничего страшного, - шепчет она и пытается погладить меня по плечу. - Все хорошо.

Ты посмотри, - хихикает красная тварь, - Она тебя жалеет.

- Лена? - снова зовет он.

- Да, Господин, - в горле саднит так, что я еле могу говорить.

- Не отводить глаз.

Я поднимаю к нему залитое слезами и слюной лицо.

- Ты делаешь так, как скажу я, ты поняла меня?

Я мелко киваю головой, а он добавляет:

- Если что, я тебя урою, тварь, ты меня поняла?

- Да, да, Господин, я поняла.

Он оборачивается к Рене и мягко спрашивает:

- Рене, твое слово? Мы говорили об этом.

Она вся дрожит.

- Фламмен, господин, мое слово фламмен.

Красные твари дико хохочут в моем раненом горле. Чем лучше я справлюсь с наказанием Рене, тем меньше их во мне останется.

6.

Тусклая люстра в комнате светит холодным глазом. Мы с Рене останавливаемся под ее желтоватыми лучами. Она берет меня за руку, и пальцы у нее холодные и мокрые, как склизкие дождевые черви. Я стряхиваю их с себя и иду включать музыку — сегодня у меня есть это право. Надеюсь, тебе будет достаточно, Рене.

Красные твари радостно подскакивают с первым же ударом динамика и зачарованно глядят сквозь амбразуру моих ребер в лицо Рене. Электронные вибрации пронизывают мое тело, и сердце, согреваясь, встраивается в диссонанс. Сестру мою подтряхивает — в своей машинке она явно слушает другой саунд. Я поворачиваюсь к ней и с силой собираю в кулак ее непослушные кудряшки.

- На колени.

Она мимолетно оглядывается на него, потом поднимает глаза на меня. В агатовых зрачках немой вопрос — до скамьи же всего два метра.

Да вмажь ты ей в солнечное, пусть не тупит, - красная тварь совсем распоясалась и выкаблучивается со своими родственничками под мою музыку, как старая стриптизерша.

Кто ей вообще разрешал их приглашать?

Ты ж и позвала, - развязно ржет она во все зубы.

Я дергаю Рене за волосы, оттягиваю ее голову вбок и вниз и повторяю:

- На колени.

Она молча опускается на пол. В ней есть какая-то обреченность, мне хочется прижать ее к моей вибрирующей электроникой груди и утешить. Но красные твари непреклонны, ведь им весело — впервые за эту долгую зиму.

- На четвереньки теперь.

Бедра у Рене шире, но гладкая кожа даже в мертвенном свете желтой люстры отливает розовым мрамором. Будь я мужчиной, я бы трахнула ее прямо сейчас — сзади, и ее мягкая задница ритмично ударялась бы о мой лобок.

Слезы мы уже пробовали, - намекает красная тварь.

Я отпускаю волосы Рене и глажу ее по спине от затылка до ягодиц, потом хлопаю по пояснице:

- Прогнись.

Руки мои холодны, а маникюр не короток, и она чуть дергается, когда я вхожу. Ну прости, самой всегда не очень. Изнутри маленькая Рене горяча и неожиданно просторна. Я запросто могла бы засунуть и четыре пальца, да, сестренка? Ты собирала в себе этот жар, пока я стояла босиком у ледяных ворот.

Дыхание ее учащается, а уши покрываются краской.

Смотри-ка, - прерывисто говорит красная тварь, - ей нравится.

Я резко вытаскиваю руку: соки Рене такие же прозрачные, как ее слезы. На вкус она как дешевая лимонная карамелька — такая же кисленькая и неестественная. Я вытираю пальцы о кудряшки и тащу ее к скамье.

Ритм в динамиках разгоняется, и мы с красной тварью предпочли бы что-нибудь более заковыристое, чем обычная скамья. Но именно поэтому у нас нет прав. Я лишь проекция воли его.

Да ладно, - возражает тварь, она как вампир, понюхавший крови, уже не видит берегов. - Могла бы и предложить. Скамейка — скууууучно.

Глупая скотина быстро забыла, каково шакалить за ледяными воротами. Я зябко повожу плечами: в черные времена твари было негде жить. Вместо ее уютного гнездышка в груди у меня зияла дыра. Мы бесцельно бродили по холодным улицам, она цеплялась за остатки моих ребер и пристально смотрела в глаза прохожим. У нее была теория — если кто-то из людей поймет, что произошло с нами, то он будет способен спасти нас. Но никто ничего не замечал, сквозь мое тело свистел равнодушный ветер, мы возвращались домой и грелись музыкой и воспоминаниями.

И нечего было жрать. Так, что кости в узел завязывались.

Ты едва не сдохла тогда, дрянь, - мысленно говорю я присмиревшей красной твари и затягиваю ремни на руках и ногах Рене, - Скучно? Снова хочешь?

Тварь сжимается и сворачивается клубочком рядом с сородичами, а я ловлю себя на мысли, что мое сердце устало биться в такт моей музыке.

- Лена? - вдруг шепчет Рене и голос ее звучит будто из черных времен.

Я наклоняюсь к ней.

- Ты можешь дать мне что-нибудь выпить? Виски, бренди, что-нибудь крепкое, - криво улыбается она.

- Нет, сестра, ты же знаешь правила.

- Поцелуй меня.

Рот ее такой же горячий, как промежность, но желания я не чувствую. Красная тварь тоже молчит: воспоминания о черных временах всегда действуют на нее угнетающе. Будь мы свободны, мы отменили бы наказание. Мне жаль маленькую Рене и жаль себя, ведь я лишь проекция воли его. Остановить меня может только он сам или огонь, фламмен — по слову Рене. Но он не загорается.

7.

Если у них есть глаза, пусть меня не увидят, - говорю я внутрь себя, и красные твари одобрительно кивают своими жуткими головами.

Если у них есть руки, пусть меня не схватят,

Если у них есть ноги, пусть меня не догонят,

Не позволь им появиться сзади...

Я вижу душные улицы большого города на другом конце света, кирпичные стены домов-коробок и труп, оседлавший старый мотоцикл. Вокруг него разношерстная шумная толпа, они тянут мотоцикл в гору под рыдания и веселые ритмы.

Не позволь, чтобы смерть моя была страшной, - говорят они. - Не позволь мне истечь кровью. Только ты один знаешь...*

- Лена! - в голосе его металл, перекрывающий басы, и я снова здесь, внутри ледяных ворот. - Приступай.

Тело Рене на скамье как песня будущей боли и ремни на нем как бинты ее. Я беру плеть в руки, она обжигает их, мне кажется, что это все сто хвостов моих красных тварей.

- Считай, - говорю я Рене и заношу плеть над ее красотой.

- Один, - как-то с надрывом и даже мстительно произносит она, я в первый раз опускаю на ее мраморную спину эти хвосты, и мир раскалывается на куски.

В одном из них отражается визг Рене и багровый длинный след на ее коже, в другом — я чувствую на спине взгляды красных тварей, они буравят мне позвоночник и я думаю: если у них есть ноги, пусть меня не догонят.

В третьем — пыль, поднятая мотоциклом смерти, оседает на моем лице. Я с мрачной радостью провожаю глазами труп неназванного брата своего и оборачиваюсь к моему Господину.

Только ты один знаешь все мои грехи, - говорю я ему мысленно в который раз, и четвертый осколок моего мира пульсирует внутри. - Только ты знаешь мою веру, не оставь меня, аминь**

Это он тогда спас нас с красной тварью от голода. Он увидел дыру во мне, и теперь я живу. Теперь я проекция воли его, и в следующем осколке отражается мое главное назначение: делать так, как скажет он, служить ему, жить для него, дышать для него. Принадлежать ему, как принадлежит эта плетка, как эта гребаная скамья с привязанной к ней дурочкой Рене, как все вещи в этом доме, как красная тварь в моем теле... Колени слабеют, я вижу полосы на коже Рене и понимаю, что сдерживать это я больше не могу.

- Шестьдесят три, - пищит Рене, и меня трясет от множественного оргазма.

Спина моя горит даже сильнее, чем ее, а зависть так сильна, что я теряю ритм.

Она забирает наше, - говорит красная тварь и сестры ее согласно кивают. - Заставь отдать.

Я нетерпеливо переступаю с ноги на ногу и потягиваюсь. Голова кружится и бедра изнутри мокрые до самых колен.

- Продолжай, - холодно говорю я Рене и вижу, как она вздыхает исполосованной спиной — глубоко и прерывисто.

- Шестьдесят четыре, - шепчет она куда-то под скамью, и красные твари снова напрягают хвосты.

Под ударами спина Рене расплывается, я почти ничего не вижу и не слышу ее счета и ее криков. Музыка в динамике становится все быстрее, сердце, подстраиваясь, стучит где-то под ошейником. Мне чудится, что я снова в том городе, и горячий асфальт режет мои ступни, и толпа, оставив свой мотоцикл, прижимает меня к обшарпанной кирпичной стене.

Если у них есть глаза, пусть меня не увидят.

Я позволяю их пальцам войти всюду, куда они могут дотянуться, а сама смотрю, как ветер прибивает мусор к мотоциклу смерти.

Всадник сидит спокойно и важно, к синеватым губам приклеена скотчем дешевая сигара. У него больше нет глаз, они тоже закрыты липкой лентой, но он чувствует мой след в своем мире. Он знает, что я стою здесь обнаженная в лучах желтой люстры с плеткой в руках и пальцы его слуг как избавление.

Я вжимаюсь спиной в теплую шероховатость кирпичей, а Рене смиренно произносит:

- Восемьдесят девять.

Я не могу больше, - шепчу я красной твари, и та понимающе кивает:

Осталось одиннадцать. Нас — осталось всего одиннадцать.

Кажется, что еще немного, и внутренности мои выпадут наружу — между ног все болит и распухло так, что мне приходится широко их расставить. Груди лопаются он напряжения, и я, действительно, больше не могу. Это наслаждение — уже дистиллированная боль, но еще одиннадцать. Десять. Девять. Восемь. Семь... Я обращаюсь к всаднику на мотоцикле, но пыльный ветер уносит мои слова куда-то в горы.

Не позволь, чтобы моя смерть была страшной.

Красная тварь тяжело дышит, как и я, но внутри и правда с каждым ударом становится свободнее. Шесть. Пять, четыре, три, два, один. Я опускаю плеть в последний, сотый, раз на спину Рене и без сил падаю на колени возле скамьи.

Он подходит освободить ее, и я обнимаю его колени:

- Господин, - слезы мои текут ему на обувь, и я вытираю их волосами. - Позвольте прикоснуться к ней.

Он согласно кивает, я подползаю к скамье и чувствую кончиками пальцев то, о чем мы с красной тварью всю жизнь мечтали. Спина Рене вздувается мягкими валиками боли, я с нежностью провожу по ним второй раз и третий, потом обращаюсь внутрь к красной твари, но там пусто и снаружи лишь темнота.

8.

Мы сидим в маленькой гостиной, и за окнами яркий белый снег. Он пьет сваренный мной кофе, я сижу у его ног, и он гладит нас по голове — меня и мою красную тварь. Она вернулась, а ее девяность девять сестер увезла рано утром Рене в своем смешном Рено. Если маленькая милая женщина захочет навестить нас, они покажут ей дорогу к ледяным воротам.

- Что за слова ты говорила? - спрашивает он.

- Какие слова, Господин?

- Похоже на молитву: про глаза, смерть и веру?

Я рассказываю ему про сикариос, наемных убийц эпохи насилия в далекой Колумбии. У них была своя молитва, своя религия и свой кодекс.

- Они считали, что смерти нет, Господин, и что боль — это удовольствие. И что любить сложнее, чем убить.

Он смеется и разрешает мне встать и приготовить себе завтрак.

- Ты не готова, Лена, - говорит он.

Я сжимаюсь от согласия и тоски и еще ниже склоняю голову.

- Но, возможно, когда-нибудь будешь.

* (**)

Si ojos tienen que no me vean

Si manos tienen que no me agarren

Si pies tienen que no me alcancen

No permitas que me sorprendan por la espalda

No permitas que mi muerte sea violenta

No permitas que mi sangre se derrame

Tu que todo lo conoces sabes de mis pecados

Pero también sabes de mi fe

No me desampares amen

(молитва сикариос, колумбийских наемных убийц)