За городом

Почувствовав на мгновение, что её держат не так крепко, как прежде, Алёна саданула Бориса локтём, рванулась вбок и, выскочив из «Жигулёнка», опрометью бросилась в лес. Мокрые после дождя ветки хлестали её по обнажённой груди, лицу; царапал ноги валежник, но топот преследователей подгонял Алёну точно хлыстом, не оставляя времени на какие-либо раздумья, и она неслась вперёд, позабыв обо всём на свете. Но впереди были всё те же деревья и всё та же безнадёжность. Неприспособленная для таких кроссов юбка угрожающе затрещала и пошла по шву; высокие каблуки поминутно проваливались в рыхлый грунт. Силы девушки таяли, во рту появился противный солоноватый привкус, а шум погони раздавался меж тем всё ближе и ближе. Нет, не уйти. Ноги у Алёны подкосились, и она кубарем полетела в траву. Разом навалилась усталость. Боже, что теперь будет? Алёна закрыла лицо руками:

Дурной сон становился явью. На неё навалились тела преследователей, раздался треск раздираемой юбки. Алёна почувствовала, как с неё срывают трусы. Чьи-то услужливые руки развели ей колени в стороны, и она ощутила между ног влажную головку мужского члена.

Она не сопротивлялась: лежала, беспомощная, покорная, и тихонько поскуливала. Её голый живот и ляжки были задавлены мощным телом Бориса. Кряхтя и отдуваясь, парень усиленно работал бёдрами, то вгоняя свой хуй чуть ли не до основания, то едва не выпрастывая его наружу. Продолжалось это целую вечность. Наконец Борис охнул, обмяк, и Алёна почти физически почувствовала в себе его мерзкое семя. Неожиданно вспомнилась идиотская шутка: если изнасилования не избежать, расслабься и получи удовольствие.

За Борисом были все остальные. Дима, когда подоспело, вынул свой член и спустил Алёне прямо в лицо: Джон был очень спокоен, флегматичен и действовал уверенно, деловито. А блондин, наоборот, нервничал, мелко суетился, сморкался, дохал:

Потом её потащили обратно к машине. Приволокли и бросили, забыв на время. Развели костерок и устроились вкруг него, пустив по кругу новую бутыль коньяка. Алёна чувствовала себя опустошённой, раздавленной, разбитой. Дико трещала голова, ужасно ныло всё тело. Отвращение и стыд нестерпимо давили на виски. Мучительно хотелось заплакать, но слёзы почему-то не шли. Её терзал жуткий животный страх, какого она отродясь не испытывала. Этот страх вжимал девушку в землю, не давал вздохнуть:

Алёна вспомнила, как её хлестали по щекам, нагнав в лесу. Как затем, когда всё уже было кончено и она судорожно натягивала разодранные трусы, оправлялась, к ней подошёл Борис и, сжав её обнажённую грудь, угрожающе просипел:

— Смотри, шлюха, церемонии в сторону. Больше бегать за тобой я не намерен. Чуть что не так:

Тогда Алёна вскрикнула и невольно отвела глаза в сторону, словно пытаясь спрятаться от его взгляда. Ей было больно, но главное — её поразил тон Бориса. Она поняла, что он не шутит:

Отделившись от костра, с бутылкой коньяка в руке подошёл Дима. Грубо сунув бутылку Алёне под нос, приказал:

— Пей.

Сделав несколько приличных глотков (сейчас было уже не до увёрток), Алёна хотела вернуть бутылку Диме, но тот заставил её приложиться к горлышку снова. Потом ещё и ещё. Она давилась, кашляла, но пила. Ребята ржали. Пришлось осушить добрую половину бутылки, прежде чем ей было позволено остановиться.

Алёна отёрла губы ладошкой и замерла в ожидании.

— Вам не кажется, что на ней дюже много шмотья? — театрально обратился Дима к своим дружкам и, заручившись их поддержкой, повернулся к Алёне. — Раздевайся.

Она стала покорно освобождаться от того рванья, которое раньше было её одеждой. Трясущимися руками стянула вниз юбку; придержав на секунду, высвободила по одной ноги и, разжав пальцы, уронила в траву. Ребята так и впились в неё глазами. В свете костра Алёна видела их довольные, сытые ухмылки.

Сняв блузку, она обнаружила под ней лифчик, который думала, что потеряла. Он с порванными бретельками болтался у неё на животе. Тонкая ткань была настолько перекручена и измочалена, что ей не сразу удалось найти застёжку.

— Что, детка, помочь? — подстегнул её Борис.

— Нет, нет, я сейчас: — поспешно залепетала Алёна.

Ломая ногти, она содрала с себя лифчик и кинула его поверх юбки с блузкой. Теперь на Алёне были лишь трусики, туфельки, ажурный пояс с резинками да чулки. Она любила изящное бельё и потому никогда не носила колгот, сознательно предпочитая элегантность удобству. А на мужчин пояс с резинками действовал просто неотразимо. Сработал он и на этот раз. Джон даже присвистнул от восхищения.

— Туфли снимать? — робко спросила Алёна.

— Разумеется. И туфли, и всё остальное, до последней нитки, — отрезал Борис.

Скинув туфельки, Алёна отстегнула резинки пояса и, подгоняемая нетерпеливыми взглядами ребят, торопливо скатала чулки по своим стройным ножкам. Потом сняла пояс и осталась в одних трусиках. Вдруг она вспомнила, как срывали их с неё совсем недавно. Теперь Алёна должна была сделать это сама. Её охватил стыд:

— Ну что ещё там, — раздражённо процедил Дима.

Потупив глаза, Алёна одним быстрым движением спустила трусики вниз и, выйдя из них, замерла, нагая, под пристальными взглядами парней. Затем смутилась, не выдержала, закрыла руками низ живота.

— Руки по швам! — заорал Борис, как бешеный.

Алёна убрала руки. Теперь блики костра беспрепятственно высвечивали её нагое тело: небольшие крепкие груди, изящные, округлые линии бёдер, пикантную выпуклость лобка, проступающую так рельефно и чётко, что, казалось, можно было различить даже отдельные скрытые под нежной матово-белой кожей мышцы; и в нижней её части, на сгибах прелестных ножек, — треугольник густых тёмно-русых волос:

Сидевшие у костра наслаждались представившимся им зрелищем. Дима долго в задумчивости комкал сброшенные Алёной трусики. Потом улыбнулся, занёс руку над ...

костром и — бросил трусики в огонь. Вновь улыбнулся и поднял с земли лифчик:

Алёна оторопело наблюдала, как исчезают в пламени её вещи. За лифчиком последовали чулки с поясом; за ними — туфельки и блузка. Девушка готова была разрыдаться.

— Как же: как же я поеду домой?

— А кто тебе сказал, что ты вообще поедешь? — с искренним изумлением в голосе ответил Дима, отправляя в огонь её юбку.

Алёна прикусила язык.

— Больше вопросов нет? — вежливо осведомился Дима. — Тогда, с вашего позволения, продолжим.

Он поправил воображаемый галстук и дёрнул шеей.

Алёна узнала это движение. Оно было заимствовано из кинофильма «Корона Российской империи» и в своё время, лет десять назад, было распространено среди всех мальчишек их класса. Сейчас оно показалось ей просто неуместным.

— Пожалуйте сюда ваши часики, цепочку, серёжки: Больше ничего не осталось?... Так, хорошо.

Он спрятал полученные от Алёны вещи в боковой карман джинсов и вальяжно подмигнул ей.

Теперь Алёна осталась в чём мать родила в самом прямом и точном значении этого выражения. Больше снять с неё было уже нечего при всём желании. Голая и босая, дрожа от холода и страха, она ожидала дальнейших указаний.

Пошла по кругу очередная бутылка. Сколько их ещё там, тоскливо подумала Алёна, но тут сообразила, что ей-то как раз радоваться надо такому изобилию: авось больше её никто не «оседлает». Глядишь, всё и обойдётся. Алёна немножко успокоилась, воспряла духом и, решив, что худшее позади, спокойно сносила сыпавшиеся в её адрес сомнительные комплименты. Она прислуживала ребятам, с поклонами и реверансами перенося бутылку от одного к другому. Лёгкий ночной ветерок беспрепятственно гулял по её обнажённому телу, касался груди, плеч, живота, скользил вверх по её стройным ножкам, и иногда Алёна ощущала его холодное дыхание прямо на своей беззащитной пизде. Брр-р.

Сперва сознание собственной наготы угнетало и мучило её, но постепенно она смирилась, свыклась с ней как с неизбежностью, и отсутствие одежды перестало стеснять её. Вскоре незаметно для самой себя она стала даже слегка кокетничать с ребятами. А что? Это было её единственное оружие.