Ёлка
Я проснулась связанная.
В тёмном мешке.
Рядом громко хлопнула дверца машины. А потом я услышала запах самой любимой женщины. Она уселась рядом и негромко заплакала. Что-то внутри сжалось от страха.
— Я осталась совсем одна.
Я хотела пошевелиться, но не смогла. Женщина сдавленно произнесла:
— 16 лет, даже не верится. Сколько счастья мы с тобой пережили. А сейчас я с трудом могу на тебя смотреть.
Она шумно перевела дыхание, и мы застыли в молчании. Закованные, она — в свои воспоминания, а я — в эти твёрдые жгуты.
Сколько мы так просидели? Казалось, время застыло вместе с нами. Вокруг было темно и тихо, как на дне океана. Мы могли быть давно затонувшими обломками некогда цельного корабля. Где-то на поверхности, должно быть, оставались жизнь и радость, но на нашем безмолвном, чёрном дне мы были в одиночестве — невидимые, неслышимые, несчастные.
***
Я помню каждый миг нашей жизни. Она началась декабрьским вечером в маленькой квартире на пятом этаже.
Все уже давно меня ждали. Неистово радовались, счастливо суетились. Меня помыли, привели в порядок, поставили в зале и нарядили в разноцветную гирлянду, блестящую мишуру и старые советские игрушки. Женщина включила светящуюся красную звезду на моей макушке, и случилось новогоднее волшебство — новая, только что привезённая с рынка, невозможно красивая искусственная я. Главное чудо этой зимы и настроение праздника.
Конечно, что это была её идея. Накопила денег, уговорила мужа и с еле сдерживаемой гордостью показала продавщице пальцем на самую большую ёлку. Чьи мечты она исполняла: своих маленьких детей или заветную собственную, из того бедного детства в семье из восьми человек?
Я могла бы сказать, что жизнь с ними была для меня бесконечным мгновением счастья. Но потом кое-что случилось.
Первым из дома уехал мальчик. Мне тогда исполнилось шесть лет, ему — восемнадцать.
— Он так незаметно позврослел. Так быстро уехал. Говорит, жить своей жизнью. Сказал, отмечает с друзьями.
С каждым предложением она украшала меня новой игрушкой. Старые вешать не хотелось, они напоминали о другом, более счастливом времени.
— Какая же ты у нас красивая, — грустно продолжала женщина. И в глазах её завораживающе отражались разноцветные огни моей гирлянды.
"Заботливая, добрая моя женщина", — мне хотелось сказать, и она нежно поправляла мою красную звезду.
Счастье, что оставалась ещё девочка. Она была совсем малышкой, озорницей и забиякой. Упрямо перевешивала мои игрушки на свой детский вкус, каждый раз сердито срывала мишуру. Прятала в моих ногах самодельные подарки родителям, записки деду морозу и свои мягкие игрушки. Сколько в ней было жизни!
— Ох, она такая вздорная. Ей же будет очень тяжело в жизни. И ведь добрая, умная! Но какая своенравная...
И с каждым предложением женщина вешала на меня новую игрушку.
"Милая, ласковая моя женщина", — шептала я своими искусственными хвоинками. Карие глаза взаимной нежностью отражали свет моей красной звезды.
На моё двенадцатилетие ушёл мужчина. Куда ушёл? Почему? Что произошло? У меня не было ответов.
— Он прав, мы с ним слишком разные. Я всё это время наивно думала, что противоположности притягиваются. Но, как оказалось, нет. Почему же мне так хочется винить его в этом?
На последнем предложении ёлочный шар, который она дрожащими руками пыталась прицепить к кончику моей ветки, высвободился и аккуратно раскололся на полу пополам.
Женщина заплакала, как если бы это разбился её собственный красный шар в груди.
"Смелая, сильная моя женщина", — стояла я рядом с ней и искусственно плакала.
Мне тогда казалось, я многое узнала о жизни. Например, что в новый год даже разбитое сердце может улыбаться своей дочери и с волнением наблюдать, как та распаковывает подарки. Я была безмерно счастлива с ними.
Девочка исчезла на моё шестнадцатилетие.
— Дети так быстро растут, я никак не привыкну. Нет, конечно, я бесконечно ею горжусь. Поступить в Варшаву! Я понимаю, оттуда сложно и дорого приезжать в нашу глушь. И всё же...
Женщина закончила меня украшать. На мне больше не было мишуры и красной звезды, а разноцветные гирлянды сменились одноцветной белой. Я стояла, мягко мерцая ровным светом новеньких лампочек, наряженная для девочки, которая находилась сейчас за шесть тысяч километров, и не знала, что ответить. Я бы так ей понравилась!
"Родная, любимая моя женщина", — я пыталась её поддержать, но она не слышала.
Это был наш самый тихий новый год.
***
В следующий раз, когда я очнулась, я стояла помытая, установленная в знакомом зале.
— Я так боялась, что дети вырастут и уедут, что сама напрочь забыла повзрослеть. Потом ушёл муж, забрав, как мне казалось, с собой часть меня. Я очень устала по всем тосковать! Может быть, пора наконец научиться наряжать ёлку для самой себя.
С этими словами она повесила на мою макушку старую красную звезду. Любимые карие глаза были украшены разноцветной крапинкой нано-гирлянд.
“Волшебная, чудесная моя женщина”, — не верила я своему счастью.
Женщина аккуратно закрепила на моих ветках советские игрушки и улыбнулась:
— С новым годом.