Яд
VillanoЧасть 4. 28.03.20
ответ на часть 3 "Если"
Саунд: Борис Гребенщиков "Не было такой и не будет"
Я захожу в квартиру спокойным как слон. А чего волноваться? Ушел я вовремя. Красиво. Я вообще все делаю красиво — даже ключи от машины и от квартиры на крючки вешаю. Я скидываю кроссы, куртку и иду на кухню к холодильнику — искусителю-спасителю всех тех, кто с детства приучен заедать вкусняшками все свои проблемы и неприятности. Впрочем, у меня проблем и неприятностей нет. Если, конечно, я их себе сегодня не создам. А я создам.
Я достаю томатный сок, открываю и выпиваю почти половину пакета. Ставлю его на столешницу, облокачиваюсь на нее руками, упираюсь задницей. Тупо смотрю вперед — на фотографии, развешанные на стене напротив. Я делал их сам в разных странах мира, по разному поводу и с разным настроением. На одной из них тот, кого на этом свете больше нет. Он смотрит на меня с едва заметной насмешкой, одной рукой придерживая черный шлем на затянутом в черную кожу колене, а другой поправляя руль своего черного Харлея.
— Не смотри на меня так! — покачиваюсь на руках я. — Мне потребовалось почти восемь лет, чтобы научиться жить без тебя, так что давай без этого твоего фирменного прищура, Всадник. Да, я творю хуету, но… Впервые за много лет я чувствую себя по-настоящему живым. Это чего-то да стоит!
Солнце пробивает старые ели парка перед моим домом, ползет лучом по стене к фотографии, и Всадник усмехается еще шире, мол, скажи это тому, кто спит сейчас в твоей постели.
— И скажу! Я предупреждал его. Он знал, во что ввязывался! — огрызаюсь я, и слышу, как жалко это звучит. И как жалок я сам. Мне тошно, но этой ночью я принял решение, и не собираюсь его менять.
Всадник смотрит на меня в упор и перестает усмехаться, наливаясь той тьмой, что утащила его в могилу и едва не забрала меня следом. Я принадлежу им — ему и тьме — и буду жестоко наказан за побег. Не за попытку побега, которая ждет меня в спальне, а за побег к тому, кого я нашел в липкой паутине виртуальных сетей. Я не уверен в том, что нужен ему, но я уверен в том, что он нужен мне.
Всадник перестает буравить мне мозг и снова ухмыляется: насмешливо и похабно, мол, давно тебя не трахали, да? Соскучился по члену в заднице? Адреналина не хватает? Ревности и страсти? Ну-ну. Давай, ныряй в омут. Тот, кому ты собираешься подставиться, тот еще мудак — такой же, каким был я. Но я любил тебя, а он с тобой всего лишь играет. Выебет тебя, получит, что хотел, и свалит к херам, прикрываясь фальшью лощеных слов про обязательства.
— Да пошел ты! Я делаю все это не ради него, а ради себя, ясно?! Я хочу жить и чувствовать на всю катушку! Как раньше! — рычу я и запускаю в стену пакет с недопитым томатным соком. — И я добьюсь своего!
Пакет влетает в стену — и красные капли веером рассыпаются по бежевой стене кухни, погружая меня в тот день, когда Всадник умер на моих руках: покалеченный Харлей в глубокой яме обочины, раздавленный шлем, его голова на моих коленях и теплая, вязкая дрянь на моей руке под его затылком. Суета водил, шум трассы, чьи-то голоса, вызывающие скорую. Мне на все это плевать, потому что я знаю, что все кончено. Мы слишком далеко от города.
Всадник умирает, а я остаюсь один на один с ночными кошмарами, пустой постелью и бездонной дырой вместо сердца. Я заполняю ее делами, путешествиями, мимолетным сексом, книгами и томатным соком. Литрами томатного сока. Тоннами! Под которые пишу истории, в которых свет побеждает тьму, а любовь вечна. Я верю в то, о чем пишу, осколками того, что не собрать руками. Я склеиваю душу словами и виртами, чтобы однажды кто-то, неважно кто, смог зажечь в ней огонь, который отогрел бы меня и сделал прежним.
— Что это было?
Я смотрю на входящего в кухню сонно-недовольного Мелкого и чувствую себя подонком. Впрочем, я — он и есть. Жестокая двуличная тварь. До того, как в моем сердце поселилась тьма, я был другим: веселым, добрым, верным и благородным.
— Томатный сок.
— По поводу?
— Ты только что бросил меня.
Мелкий подходит ко мне и облокачивается о столешницу локтями. Молчит многозначительно, вынуждая пояснять.
— Формально я тебе не изменил, но фактически… Ты меня за это не простишь.
— Не прощу? — косится на меня Мелкий.
— Нет.
— Даже если очень захочу?
— Да.
— Могу я узнать, кто мой противник? — отрывается от столешницы Мелкий и встает передо мной в свои тридцать стройный, как мальчишка, умный, как команда физиков-теоретиков, и упрямый, как стадо узбекских ослов.
— У тебя нет противников, — говорю я, глядя ему в глаза. Правду говорить легко. — Друг мой.
— Только друг?
— И любовник.
— А тот, из-за которого я тебя бросил, — твой любимый? — спрашивает Мелкий.
— Пока нет, но если сможет победить его, — тыкаю в фотографию за его спиной я, — то им станет.
Мелкий оборачивается, смотрит на Всадника… Возвращается ко мне, кладет руку на мою щеку, а потом прижимается ко мне всем телом.
— Похоже, ты крепко влип.
Я обнимаю его, целую в темные волосы и прощаюсь. Не хочу его терять, но и обманывать тоже не хочу. Он достоин всяческого уважения хотя бы за то, что в темные времена помог мне выжить. Если он останется моим другом, я буду счастлив.
— Так оно и есть.
— Я тут подумал… — тянет Мелкий, хмыкает мне в ухо и гладит меня по спине.
— М? — напрягаюсь я.
— Я останусь твоим другом. Хочу посмотреть, чем закончится война за твое сердце, из первого ряда. Лучше, конечно, из твоей постели, но боюсь, совесть замучает нас обоих.
— Ты представить не можешь, как мне жаль, что ты не тот, кто смог зацепить меня так же сильно, как когда-то Всадник, — абсолютно искренне говорю я.
— Жизнь — боль, — улыбается Мелкий и отстраняется. — Завтракать будешь?
— Буду, — улыбаюсь в ответ я. Легко целую его в губы. — Спасибо тебе за все. Правда. Я…
— Завязывай с патетикой, — морщит нос в накатывающих эмоциях Мелкий и с головой залезает в холодильник.
— Хорошо, — отступаю я, оставляя его одного.
— И убери, где насвинячил.
— Хорошо.
— И пол заодно помой, чтоб два раза не вставать.
— Хорошо.
— Ишь, какой покладистый стал. Надо было тебя раньше бросить, — ворчит Мелкий, и меня отпускает.
С ним все будет в порядке. Я лично за этим прослежу. Мы смеемся над шуткой, незаметно сглатывая горечь расставания, которого бы не было, если бы не…
…
Ты звонишь вечером. Шум, гам, объявления на заднем фоне. Как я и думал — аэропорт. Не зря на твоем столе лежал договор на продажу дома. Но это не имеет значения, потому что наши переплетенные в тишине пальцы — это не слова, которыми мы оба жонглируем с легкостью опытных фокусников. Это реальность, которую я принял, а ты еще нет.
— Сбегаешь, — говорю я.
— Да, — отвечаешь ты и замолкаешь.
Я держу паузу, рассеянно терзая белоснежный бумажный листок. Жду. Вынуждаю говорить. Ну же! Ты позвонил мне, чтобы сказать что-то очень важное, иначе во всем, что происходило с нами, не будет никакого смысла. Ты сопишь в трубку, но я неумолим, как продавщица в пивном ларьке, через пару секунд молчания придавая тебе ускорение недвусмысленным пинком:
— Скажи что-нибудь.
И тебя прорывает. Ты сбиваешься с мысли, глотаешь концовки предложений, но не сдаешься и ведешь меня по лабиринту воспоминаний к той мысли, которой засыпаешь страх любить по-настоящему — на полную катушку, без оглядки и без каких-либо ограничений, снимая с себя ответственность и перекладывая ее на меня и вселенную:
— Я верю в судьбу.
— Значит, испытаем судьбу, — говорю я, чувствуя себя ее десницей. Как там говорят? На бога надейся, а сам не плошай? Вот и я «плошать» не буду. — До свидания, Боярин. Если судьбе угодно, пересечемся.
Сбрасываю звонок, выхожу на балкон и запускаю в голубое небо бумажный самолетик.
29.03.20