Выпускной

из «родительниц» и попытался выяснить причину, по которой они собираются так

жестоко обломать кайф своим любимым чадам. Ответ поразил меня своей лаконичностью.

— Некогда гулять, заниматься надо, скоро в институт поступать.

Я хотел спросить, прямо ли сейчас, непосредственно по приходу с

выпускного вечера, в третьем часу ночи, их дети засядут за учебники и начнут готовиться к поступлению в институт или побегут ловить машину, чтобы доехать до репетитора, но, взглянув в каменное лицо неприступной мамаши, понял, что все это будет бесполезно. Если человек идиот, как говорил герой Анатолия Папанова в известном фильме, то это надолго.

Надо ли говорить, какой это был удар для меня. Однако, дальше было еще круче. Через пару минут выяснилось, что часть ребят из параллельного класса вознамерилась отделиться от всех остальных и пойти к кому-то из них на квартиру, чтобы продолжить веселиться там.

Таким образом, нас осталось всего человек пятнадцать. Никакие мольбы, никакие убеждения не помогли изменить намерения преподавателей, решивших прекратить столь прекрасно начинавшийся вечер. Результатом того, что я встал на колени перед военруком, отвечавшим за закрытие школы после завершения выпускного вечера на колени, было то, что он, сжалившись надо мной, пустил скупую мужскую слезу (видимо, я был первым в его долгой жизни, кто просил его о чем-то подобным образом) и разрешил нам потанцевать еще полчаса.

Догадываетесь, какую кассету я поставил? На первые же звуки медленной песни прибежала Машка. Я схватил ее с такой силой, что она поначалу даже испугалась.

— Ты чего? — спросила она, заглядывая мне в глаза.

Я рассказал «чего». Она многозначительно промолчала, подняв брови. Мы

протанцевали несколько песен, целуясь при этом еще жарче и страстнее, чем до этого. Украдкой посмотрев на часы и отметив, что осталось нам целоваться еще минут пять, я с огромным трудом оторвался от Машки и прошептал ей на ушко:

— Давай уйдем отсюда куда-нибудь.

Она молчала. Я испугано посмотрел ей в глаза и срывающимся голосом

произнес:

— Я тебя обидел? Извини, я, честное слово, не хотел.

— Да нет, — произнесла Машка, подумав, — ты-то меня не обидел. Это скорее я тебя сейчас обижу.

Я приготовился получить пощечину. Однако, произошло то, что было

намного ужаснее, чем какая-то несчастная пощечина, полученная от самой красивой девушки школы.

— Прости меня, — сказала она, — но я должна буду сейчас уехать. За мной приедет мой ухажер, и мы поедем в ресторан. Мы с ним договорились еще вчера об этом. Еще за мамой надо будет заехать...

— Он точно приедет? — спросил я, еще до конца не поняв, что сегодняшний день можно смело отнести в разряд «обломных».

— Должен, вообще-то, — задумчиво протянула Машка. — Но, вот если он не приедет, я сбегаю маму проверю и вернусь...

«К тебе» она сказать не успела — ее прервал грохот, заставивший всех

присутствовавших вздрогнуть. Наш дорогой шибко восприимчивый к алкоголю отличник не рассчитал крепости замка двери, на которую он опирался в течение последнего часа, замок сломался, и дверь открылась вовнутрь. Не меняя блаженного выражения лица, отличник ввалился в класс, издавая тот самый грохот, не давший Маше договорить. Вечер выпускников закончился.

Слабая надежда на то, что Машин ухажер забудет про свою возлюбленную, естественно, не оправдалась. Он подъехал к школе на какой-то темной иномарке, взял Машку за руку и повел к машине. В темноте мелькнула ее блузка, Машка в последний раз взглянула на меня. Дверь машины закрылась. Они уехали.

Ко мне подошел Димка и молча, наверное, хорошо понимая мое состояние,

похлопал меня по плечу. Подошедший вместе с ним Мишка подмигнул и сказал:

— Да ладно тебе... Пойдем лучше накатим.

Была темная ночь с 21 на 22 июня 1993 года. Через два двора от нас

находилась еще одна школа, там дискотека только началась. Музыка была слышна даже возле нашей школы.

— Нет, ну почему, все, как нормальные белые люди, отмечают самый счастливый свой день в школе, а мы... как... , — я был зол не на шутку.

Музыка из соседней школы еще больше подливала масла в огонь.

Из школы вышли последние выпускники с родителями, и, как будто так и

надо, сели в машины и разъехались по домам. Димка с Мишкой сплюнули. Мы вышли на Кутузовский и в палатке, на последние деньги купили бутылку водки. Сесть решили в соседнем со школой дворе, где располагалась детская площадка. Справедливо решив, что в третьем часу ночи мы навряд ли помешаем проводить досуг невинным детям, мы сели под навесом на лавочку. Тут встал вопрос о закуске. Мы с Димкой уговорили Мишу сбегать домой (он жил в соседнем со школой доме) и принести что-нибудь «занюхать». Тут, как назло, стал накрапывать дождь. Мишка взял мою куртку, накрыл ею голову и побежал за закуской. Через десять минут он вернулся, принеся в клюве грамм двести сыра и краюху бородинского. Стаканов не было — пить пришло из горла по очереди. Водка на меня не действовала, впечатления от прошедшего вечера были намного сильнее даже некачественного алкоголя. Я ошарашено таращился в черноту ночи, вспоминая и заново переживая все, что случилось в последние два часа. Ребята догадывались о моем состоянии и, как могли, пытались успокоить меня. Все было бесполезно — я их даже не слышал. И вдруг, с того берега Москва-реки раздался грохот салюта. Небо над нами осветилось. Впервые за долгие годы в Москве с такой помпезностью отмечали выпускную ночь. Отмечали весело, задорно. Отмечали все, кроме нас. То есть, конечно, мы тоже отмечали, но по-своему, по-семейному, так сказать. Ребята, решив, что меня лучше не трогать, разговаривали о чем-то, что-то весело обсуждали.

Через полтора часа, когда бутылка была допита, сыр с хлебом доедены, мы встали со скамейки и пошли гулять по ближайшим дворам. По пути нам попадались ребята, которых не пустили в их школы на празднование. Как правило, они занимались тем же, чем и мы на скамейке в детском дворике, но с заметно большим успехом. Мои друганы о чем-то с ними говорили, а я ходил, как во сне, ничего не видя и не слыша, практически ничего не соображая, несмотря на то, что был абсолютно трезвый. Дурман в моей голове имел иное происхождение.

По прошествии нескольких лет, совершенно случайно я встретил Машку на остановке. Мы присели на ближайшую лавочку и стали вспоминать про школьные годы. Конечно, я не мог не напомнить ей про выпускной. Мы долго ходили «вокруг да около», наконец, я собрался с духом и спросил Машу, глядя ей в глаза:

— Слушай, зачем тогда все это было?

Несмотря, на некоторую кажущуюся абстрактность вопроса, Машка

поняла, что я имею в виду.

— Понимаешь, — задумчиво сказала она, как будто стараясь вспомнить все детали тогдашнего нашего короткого общения, — просто мне было очень хорошо, и мне захотелось, чтобы ты почувствовал то же самое, что и я.

Сначала мне показалось, что она просто издевается надо мной, но в ее

глазах так неприкрыто светилось «прости», что для меня стало ясно, что она не врет.

— Знаешь, — улыбнулся я, — а ведь тебе удалось.

Мы засмеялись.

Прошло уже шесть лет с того дня. Что я испытываю сейчас, вспоминая

свое прощание со школой? Да ничего плохого, что удивительно. Что я чувствую по отношению к Маше? Только чувство благодарности. Мне действительно было хорошо, по крайней мере, намного лучше, чем тем, кто в тот вечер праздновал выпускной вечер, в моей школе.

Да, и еще, дерево, под которым мы курили с Машкой, в ту ночь упало, не выдержав своего собственного веса. Внутри оно было совсем гнилое... 12/10/99

Романтика