Время

Недалеко от Смоленска. Лето 2010 года.

«Это пряжка, — говорит Саша, осторожно разрезая перочинным ножом комок черной спрессованной земли, который я только что вытащил из своего раскопа.  — …обычная солдатская. Грязи налипло много, и коррозия сыграла свое…»

Ещё весной я, студент второго курса истфака, записался в поисковый отряд. Позавчера мы приехали в Смоленск, вчера двинули на место, где 41-м шли тяжёлые бои. С утра занимаемся раскопом. С нами 10 человек. Среди них отставной сапер, которого мы называем товарищ капитан. Это не воинское звание, наш сапер ушел из армии майором, просто приклеилось к нему, и все зовут его капитаном, прибавляя уважительное «товарищ».

Товарищ капитан заранее проверяет, чтобы мы не наткнулись на мину или неразорвавшийся снаряд. Саша успокоил нас — за многие годы еще никто не подорвался, мы и так спокойны.  Мне 19 лет и это первое лето вдали от родителей.

Моя находка — кусок сбитой в плотный ком земли. Тут песчаная почва, копать легко, мешают только корни деревьев. Спустя минуту я почувствовал плотность, и первое, что выкопал, отдал Саше. Мне стало не по себе. Я только сейчас начал задумываться, что, по сути, мы копаем чью-то могилу или могилы. Я боялся найти кости или череп. Никогда до этого не видел настоящие кости и тем более не держал в руках череп.

«Оставь, потом разберемся», — бросил Саше товарищ капитан. Тот положил мою находку на целофановую пленку, которую мы расстелили недалеко от края раскопа.

Через час ребята выкопали из волнистого слоя земли несколько костей, череп, истлевший ствол винтовки, даже подошва советского кирзового сапога вышла из-под черного песка.

Моя пряжка  принадлежала Вермахту, ее носил какой-то фриц. Немцы свои трупы на поле не бросали, потому мы нашли советского солдата и только пряжку от немецкого ремня, тоже солдатскую. Она неплохо выглядела для своих лет, даже сохранились  фрагменты ременной кожи, больше напоминающие куски грязи. Ребята ее отчистили и зачем-то передали мне, будто трофей.

Вечером сели ужинать. Разожгли костер, и вдруг стал накрапывать мелкий майский дождь — первый в этом месяце. Пришлось разбрестись по палаткам. Остались только двое дежурных и товарищ капитан, они занимались уборкой. Я одел кофту и залез в свой спальник.

— Интересно, кому она принадлежала, спросил я Сашу, разглядывая пряжку

— Зачем тебе это, спросил он, уткнувшись в дисплей своего маленького телефона.

— Просто интересно…

— Ну узнаешь ты, что она принадлежала какому-нибудь  Гансу Брауну из Дрездена. Что тебе это даст?

Саша считался у нас самым умным, я побаивался его, потому пожал плечами: «Просто хочу узнать».

— Ты не ездил с нами в прошлом году, почему сейчас решил поехать, спросил он.

— Интересно стало, вы так круто все рассказали, фотки «Вконтакте»…Ну и к тому же я патриот своей страны. У меня прадед на войне погиб…

— Пацаны, не мерзнете? — товарищ капитан стоял напротив наших палаток. — Если хотите, можете махнуть для согрева. У меня есть чуток.

Командир предлагал не водку, как мне показалось сначала, а коньяк. Очень немного – на донышке походной пластмассовой рюмки каждому. Я не стал пить, а Саша и еще двое-трое махнули. Всё же мы уважали товарища капитана и хотели показать себя лучше, чем были на самом деле.  Хотя алкоголь прятали в своих вещах почти все.

— А почему поехал ты, спросил я, когда Саша вернулся.

— Мне интересно, тут я могу думать, коротко ответил он.

— О чем?

— О нашей жизни, об истории.

Он положил телефон (все равно здесь не было интернета), посмотрел на меня и продолжил.

— Зачем  я здесь? Я мог бы тебе начать зачесывать как капитан про патриотизм, про долг, про деда, который воевал. Мой дед, кстати, не погиб, он умер на даче, когда мне было пять лет. Жара была, не выдержало сердце…На самом деле нет ничего более непатриотичного, чем то, что мы здесь делаем…

— Зачем так говоришь? — я испытал, что-то вроде возмущения. Ведь перед поездкой нам прочли целую лекцию о долге и любви к Родине.

— А ты подумай сам. Когда мы поднимаем на поверхность кости наших солдат, мы показываем, какой уродской была и остается наша страна, которая бросила своих здесь как скотину. Самым патриотичным было бы  забыть это и сделать вид, что ничего не существует. Ходить на парады 9 мая, пить водку…

Разговор закончился. Саша заметил мое раздражение.  А я чувствовал досаду, потому что мне нечего было возразить ему.  Мы замолчали.

— Слушай, а у тебя есть, —шепотом спросил Саша. —Капитан, блин, налил три капли, а я бы ещё махнул и лег спать.

У меня не было, но я знал, что есть у Дениса Абдуллина. Он как раз дежурил.

— Я щас, — ответил Саша и открыл палатку.  Внутрь зашел прохладный влажный воздух, пахнувший хвоей  и прошлогодней листвой. Через минуту Сашка вернулся довольный и веселый.

— Чувствуешь какая тут энергетика? — Саня заметно повеселел, и его хмурое выражение сменила улыбка.   

— Я иногда чувствую…ну, как бы страх, потому что мы ходим по могилам, сказал я шепотом.

— Я не боюсь могил…

— Я тоже, просто как-то не по себе. А какую энергетику ты тут чувствуешь?

— Войну. Она здесь жива. Не в каком-то там иносказательном смысле. А по-настоящему. В городе этого не почувствовать. Много народу. А тут можно сосредоточится и поймать волну.

— Какую?

— Ну, смотри. Вот пряжка твоя. Ганс, который ее носил наверняка погиб тут, или потерял свою амуницию, что маловероятно. Неважно на самом деле. В тот день он был сосредоточен на мысли о смерти. Думал, как бы выжить. Весь проживал в одном моменте. Не как люди обычно делают, размазывают свое существование по прошлому и будущему: типа, что я буду делать завтра, куда пойду, зачем я так вчера напился…

Саша тараторил словно давно заученный текст, бухло разогрело ему мозг. Он говорил и  улыбался.

…А Ганс? Ганс так не думал. Он хотел одного выжить. Смотри. Ты держишь его пряжку и думаешь о нем. Ты тоже сосредоточен на этом моменте. Потому что тебе тут стрёмно, ты боишься могил…в каком-то смысле, ты тоже хочешь выжить.

— Я не боюсь могил…просто не по себе…

— Ну, без разницы, тебе стрёмно и все. Ты думаешь об этой пряжке и о её хозяине. Ты сосредоточен на этом моменте. И у Ганса нет ничего, кроме этого момента. Все что вас разделяет — это 70 лет. Но поскольку Ганс о них не знает, а для тебя эти годы чисто умозрительны, то вы с ним находитесь в одной точке. В этом самом настоящем. Когда я говорю, Ганс с этой пряжкой и  шмайсером бежит по лесу и стреляет по нашим и одновременно ты держишь эту пряжку в своих руках…

— Похоже на триллер, усмехнулся я.  

— А ты подумай сам, почему в нашей стране история вызывает так много споров, как будто все произошло не сто лет назад, а сейчас. Помнишь, как капитан спорил о Сталине в гостинице. Дай ему автомат, он бы всех, кто с ним не согласен, перестрелял. А ведь Сталин помер 60 лет назад. А люди о нем говорят, будто он жив до сих пор. Он на самом деле жив…Ладно, давай спать.