Волк с Уолл-стрит

Волк с Уолл-стрит

Джордан Белфорт

Я не шучу, Патриция. Я и сейчас такое могу. А мои приятели еще даже не умели читать! Впрочем, это было слабым утешением. Я рыдал, как младенец, когда подходило время ложиться спать. Вот до чего я боялся своих панических приступов. Отец даже приходил в детскую, ложился со мной и пытался успокоить меня. И мать тоже. Но обоим надо было утром на работу, и они не могли находиться рядом со мною всю ночь. Так что в конце концов я оставался один, наедине со своими мыслями.

С годами панический страх, связанный с нарушениями сна, поутих, но так до конца и не прошел. Он все равно накатывает на меня каждый раз, когда голова опускается на подушку – в виде упорной бессонницы, ужасной, ужасной бессонницы.
Всю жизнь, Патриция, я пытаюсь заполнить яму, которую, похоже, заполнить не могу. И чем настойчивей я пытаюсь, тем больше она становится. Я трачу больше времени, чем…

Слова сыпались с моего языка, словно я сплевывал яд, разъедавший на части мои органы. Быть может, я пытался в тот день спасти свою жизнь – или хотя бы свой рассудок. Оглядываясь назад, я понимаю, что сами обстоятельства располагали к тому, чтобы излить душу, особенно душу такого человека, как я. Ведь на крошечном острове под названием Великобритания не было ни Волка с Уолл-стрит, ни «Стрэттон Окмонт» – они остались за океаном. А здесь был только Джордан Белфорт – напуганный маленький мальчик, который однажды прыгнул выше головы, и теперь его личный успех быстро превращался в орудие саморазрушения. Единственный вопрос, который меня по-настоящему интересовал, был следующим: что случится раньше – я загоню себя в гроб моим образом жизни или ФБР схватит меня, прежде чем я использую этот шанс?

Стоило Патриции вызвать меня на разговор, и остановиться я уже не мог. Каждый человек, наверное, испытывает неодолимое желание исповедаться в своих грехах. На этом желании основаны все религии. И многие царства были завоеваны ради обещанного отпущения грехов.

Вот и я исповедовался два часа кряду. Я отчаянно пытался избавиться от горькой желчи, которая разрушала мое тело и мой дух и побуждала меня совершать неправильные поступки и предпринимать действия, которые – я это знал – должны были неминуемо привести меня к самоуничтожению.

Я рассказал Патриции всю историю своей жизни – начиная с неудовлетворенности, которую я испытывал, когда рос в бедности. Я рассказал ей об умопомешательстве отца и о том, как я обижался и негодовал на свою мать за то, что она не могла защитить меня от его неистовой вспыльчивости. Я признался Патриции, что на самом деле понимал: мать делает все, что может. Но почему-то продолжал смотреть на все эти эпизоды глазами ребенка, а значит, так до конца и не простил ее. Я рассказал Патриции о сэре Максе и о том, что он все время был рядом со мной во время панических атак и что это тоже усугубило мою обиду на мать за то, что, в отличие от него, она не всегда была рядом.

И я признался Патриции в том, что до сих пор, невзирая на все это, любил свою мать и очень уважал ее, хотя она год за годом выносила мне мозг на предмет того, что единственный способ разбогатеть – это стать врачом. Я рассказал Патриции, как взбунтовался против этого, начав из чувства протеста курить травку уже в шестом классе.

Я рассказал ей, как проспал экзамен, потому что накануне перебрал наркоты, и в результате оказался не в медицинском институте, а на курсах зубных техников. Я рассказал Патриции о своем первом дне на этих курсах и о выступлении их директора перед новичками. В приветственной речи он объяснил нам, что золотой век протезирования давно позади и что если мы хотим стать дантистами только ради денег, то нам лучше не тратить время и силы, а сразу уйти. И я так и сделал – прямо у всех на глазах встал и вышел и больше туда не возвращался.

А потом я рассказал Патриции, как этот уход в конце концов привел к тому, что я начал заниматься торговлей мясом и морепродуктами, а это, в свою очередь, привело к знакомству с Дениз. Когда я дошел до этого момента, мои глаза наполнились слезами, но я продолжал:

– …И когда я потерял все свои деньги, то я думал, что Дениз меня бросит. Она так молода и так красива, а я оказался неудачником. Я никогда не доверял женщинам, Патриция, что бы ни думала ты или кто другой. Начав зарабатывать бабки на мясе, я думал, что это все изменит. Потом, когда я встретил Дениз, я стал думать, что она полюбила меня за мою тачку. У меня тогда был маленький красный «порш» – реально круто для двадцатилетнего юнца из бедной семьи.

Говорю тебе – впервые увидев Дениз, я совершенно потерял голову. Она была словно волшебное видение. Просто великолепна! Мое сердце буквально замерло, Патриция. Я приехал в тот день на своем грузовичке, чтобы попытаться продать что-нибудь владельцу парикмахерской, в которой работала Дениз. Я ходил за ней по пятам по всему салону и раз сто попросил у нее номер телефона, но она не дала. Тогда я помчался домой, влез в свой «порш», снова подъехал к парикмахерской и стал поджидать Дениз на улице, чтобы она увидела мою тачку, когда выйдет!

На этих словах я смущенно улыбнулся Патриции:
– Можешь себе такое представить? Какой уверенный в себе мужчина будет так чудить? Каким идиотом я все же был тогда! А самое смешное то, что с той поры, как я основал «Стрэттон», каждый юнец в Америке думает, что уже по праву рождения может претендовать на «феррари» в двадцать один год! – я укоризненно покачал головой и закатил глаза.
Патриция улыбнулась и сказала:

– Я подозреваю, мой дорогой, что ты – не первый мужчина на свете, который, увидев красивую девушку, тут же решает, что надо непременно показать ей свою красную машинку. Подозреваю, что и не последний. Посмотри, вот эта разбитая копытами дорожка называется Роттен-роу. Тут молодые люди меряются своими породистыми лошадьми в надежде, что какая-нибудь прелестная молодая леди однажды клюнет на эту наживку. Так что не ты придумал эту игру, мой дорогой!
Я засмеялся:

– Ладно, согласен. И все же я до сих пор чувствую себя немного дураком. Ну, а продолжение той истории ты знаешь. Ужасно было, что, когда я бросил Дениз ради Надин, газеты устроили невероятную шумиху. Какой кошмар, должно быть, пришлось пережить Дениз! Двадцатипятилетняя жена брошена ради юной горячей модели. А газеты еще выставили ее стареющей светской львицей, растерявшей всю свою сексуальную привлекательность!

Ужасно, правда? Но такое случается сплошь да рядом на Уолл-стрит: большинство разбогатевших мужей норовят избавиться от своих первых жен. Так устроена Уолл-стрит, и не я, как ты выражаешься, «придумал эту игру». Но с тех пор все в моей жизни начало ускоряться. Я словно проскочил свой третий и четвертый десяток и оказался сразу в пятом.

Ведь именно к этому возрасту в жизни мужчины уже произошли все события, в которых был выкован его характер, правда? Всякие там трудности, Патриция, через которые каждый мужчина вроде бы должен пройти, чтобы понять, что это значит – быть настоящим мужчиной… А я никогда и не сталкивался ни с какими трудностями. Я просто подросток в теле взрослого мужчины. Бог наградил меня способностями, я с ними родился, но мне всегда недоставало эмоциональной зрелости, чтобы правильно ими пользоваться.

Бог дал мне половину дара – способность управлять людьми и понимать некоторые вещи так, как другие люди их понимать не в состоянии. Но Он не наградил второй половиной – скромностью и терпением, чтобы правильно распоряжаться своими талантами.

И вот, люди тыкали пальцем в Дениз и шептались за ее спиной: «Смотри, это старая жена Джордана Белфорта, которую он бросил ради девчонки из рекламы „Миллер Лайт“». Я знаю, Патриция, меня бы следовало выдрать ремнем за то, что я сделал с Дениз. И не важно, что «на Уолл-стрит все так делают». Я – мерзавец, я сделал непростительную вещь. Я бросил добрую, красивую женщину, которая была со мной и в радости, и в печали, она ни разу не предала меня, невзирая ни на какие трудности, она крепко связала со мной свое будущее. А когда я, наконец, разбогател, я предал ее. За одно это мне вечно гореть в аду, Патриция. Ничего другого я не заслужил.

Я глубоко вздохнул:
– Ты себе представить не можешь, как усердно я искал оправдания тому, что я сделал, как пытался свалить часть вины на саму Дениз. Но у меня не выходило. Некоторые вещи неверны, неправильны по самой своей сути, и ты можешь рассматривать их под каким угодно углом, но они от этого не станут правильными. И я неизменно выносил себе один и тот же приговор: я – мерзкий негодяй, который бросил свою первую, свою верную жену ради более длинных ножек и чуть более смазливой мордашки.

Послушай, Патриция, я понимаю, тебе, быть может, нелегко сохранять в данном случае беспристрастность, но я подозреваю, что женщина с таким характером, как у тебя, сможет судить о вещах так, как о них и следует судить. Все дело в том, что я никогда не смогу доверять Надин так, как доверял Дениз. Да и никто вообще никогда больше не сможет завоевать мое доверие. Возможно, лет через сорок, когда мы постареем и поседеем, тогда, быть может, я начну доверять ей. А сейчас не рискну.

– Я полностью согласна с тобой, – сказала на это Патриция. – Слепо доверять женщине, которую ты встретил при подобных обстоятельствах, не стоит. Но и смысла мучить себя тоже нет. Так ты можешь провести всю жизнь, изучая Надин прищуренным глазом и изводя себя вопросом «А что если…?» И в конце концов сам накликаешь беду. Когда все сказано и сделано, то бумеранг, который мы бросили в пространство, частенько возвращается к нам. Это закон Вселенной, мой дорогой.

А с другой стороны, знаешь, как говорят: чтобы доверять кому-то, нужно доверять себе. Ты себе-то доверяешь, мой мальчик?
Ох, вот это вопрос! Я загрузил его в свой ментальный компьютер, и ответ, который он выдал, мне совершенно не понравился. Чтобы немного продлить паузу, я поднялся со скамейки и сказал:

– Я должен встать, Патриция. Моя левая нога просто в гроб меня загонит, если я так долго буду сидеть. Может, прогуляемся еще немного? Давай двинемся в сторону отеля. И еще я хочу увидеть Уголок ораторов. Может быть, там кто-нибудь как раз стоит и громко критикует премьер-министра!
– Давай пойдем, мой дорогой, – согласилась Патриция.
Она тоже поднялась со скамейки и взяла меня под руку. Мы пошли по дорожке в направлении отеля. Деловитым тоном Патриция сказала:

– Прежде чем мы станем слушать, что там вещают ораторы, ты должен ответить мне на последний вопрос, хорошо, мой дорогой?
– Ладно, Патриция, ладно! Я знаю, на какой вопрос ты хочешь услышать ответ! Так вот, изволь, отвечаю: я – гнусный лгун и мошенник, и мне переспать с проституткой – раз плюнуть, особенно если я под кайфом, а под кайфом я почти все время. Но даже когда я не торчу, я все равно обманщик и плут. Вот так! Теперь ты все знаешь! Ты довольна?

Патриция только рассмеялась в ответ на мою маленькую вспышку, а потом не на шутку напугала меня, сказав:
– Ах, мой дорогой, да все знают о проститутках, даже твоя теща – моя сестра. Об этом уже легенды ходят. Но, думаю, Надин решила жить по принципу «нет добра без худа». На самом же деле я хотела спросить тебя совершенно о другом: была ли у тебя когда-нибудь

серьезная
связь с другой женщиной? С женщиной, к которой ты испытывал

настоящее
чувство?

– Нет, конечно же, нет! – выпалил я с облегчением. А затем, уже с меньшей уверенностью, начал копаться в памяти, чтобы убедиться, что говорю правду. Неужели я никогда не изменял Надин? Да нет, вроде бы действительно не изменял. Во всяком случае, в том смысле слова, какой вкладывает в него Патриция. Ай да тетушка! Какой же все-таки она славный человек!

И все же эту тему я бы предпочел побыстрее замять. Поэтому я снова стал жаловаться на свою спину… на то, как эта хроническая боль доводит меня до безумия. Я рассказал Патриции об операциях, после которых мне стало только хуже… и объяснил ей, почему я принимал болеутоляющие, любые болеутоляющие – от викодина до морфина, и как все они вызывали у меня тошноту и вгоняли в депрессию… А чтобы избавиться от тошноты и депрессии, я принимал прозак… А от него у меня дико начинает болеть голова, поэтому я принимал еще и адвил, а от него, в свою очередь, страшно болит желудок, и поэтому приходилось принимать еще и зантак, но он плохо влияет на печень… Так что я вынужден был глотать еще и салаген, не говоря уже об экстракте коры йохимбе… Но в конце концов я отказался от всего этого, потому что, объяснял я Патриции, единственное средство, которое мне помогает, – это кваалюд. Так, по крайней мере, мне кажется.

Мы как раз подходили к Уголку ораторов, когда я сказал с печалью в голосе:

– Боюсь, я уже крепко подсел на наркотики, Патриция, и даже если бы моя спина не болела, я все равно продолжал бы их принимать. У меня уже случаются провалы в памяти, и я совершаю поступки, которых потом не помню. Это ужасно, Патриция. Как будто бы часть твоей жизни просто куда-то улетучивается – фьюить! – и навсегда исчезла. Я только что спустил все свои запасы кваалюда в унитаз, но сейчас мне до смерти хочется принять хоть еще одну таблеточку. И я собираюсь попросить свою помощницу в Нью-Йорке, чтобы она купила моему водителю билет на «Конкорд», чтобы он срочно доставил сюда хотя бы несколько таблеток кваалюда. Билет на «Конкорд» туда и обратно обойдется мне примерно в двадцать штук баксов. Двадцать штук за двадцать колес! И все-таки я подумываю об этом.

Что мне сказать тебе, Патриция? Я – наркоман. Я никогда и никому не признавался в этом раньше. Но я знаю, что это так. И все в моем окружении, включая мою жену, знают, но боятся сказать мне. Так или иначе все они зависят от меня. И потому они молчат и не перечат мне.

Вот такая история. Не слишком-то радужная картина, правда? Я проживаю самую бессмысленную жизнь на планете. Я – успешный неудачник. Мне тридцать один, а чувствую я себя, как будто мне все шестьдесят. И сколько еще я протяну на этой грешной земле, одному богу ведомо. Но я люблю свою жену. А к своей маленькой дочке испытываю такие чувства, на которые вообще не думал что способен. И она удерживает меня в мире. Только Чэндлер. Она для меня – все. Но я поклялся, что завяжу с наркотой, когда она родилась, – и что? Я не могу обходиться без кайфа, во всяком случае более или менее продолжительное время.

Интересно, что Чэндлер подумает, когда узнает, что ее папочка – наркоман? Интересно, что она подумает, когда вырастет и прочитает все эти статейки о похождениях ее папочки со шлюхами? Я страшусь этого дня, Патриция, честно, страшусь. А в том, что такой день придет, я не сомневаюсь. Все это очень печально, Патриция. Очень, очень печально…

На этой ноте я закончил. Я рассказал о себе все, вывернул себя наизнанку, как никогда раньше не выворачивал. Стало ли мне легче от этого? Увы, нет. Я чувствовал себя так же, как раньше. И моя левая нога все так же гудела, несмотря на то, что я уже давно не сидел.

Я ждал в ответ каких-нибудь мудрых слов, но Патриция молчала. Похоже, духовникам и правда иногда лучше помолчать. Все, что она сделала, это крепче сжала мой локоть и чуть сильнее прижала меня к себе, давая понять, что она все равно любит меня и всегда будет любить.

В Уголке ораторов никто не выступал. Большинство выступлений, пояснила Патриция, проходят по выходным. Но это было даже к лучшему. В ту среду и без того много слов было сказано в Гайд-парке. И на короткое время Волк с Уолл-стрит вновь стал простым Джорданом Белфортом.
Но лишь на короткое. Впереди уже виднелся отель «Дорчестер», возносивший свои девять этажей над оживленными лондонскими улицами.

И единственное, о чем я мог думать, так это о том, как скоро «Конкорд» вылетит из Штатов и как быстро он доберется до Британии.


Все материалы, размещенные в боте и канале, получены из открытых источников сети Интернет, либо присланы пользователями  бота. 
Все права на тексты книг принадлежат их авторам и владельцам. Тексты книг предоставлены исключительно для ознакомления. Администрация бота не несет ответственности за материалы, расположенные здесь

Report Page