В добрый путь
Очнувшись, я протер глаза и выглянул в окно трамвая, в котором оказался, как пришлось полагать, только по воле рока. На меня смотрел угрюмый Ленин, во взгляде которого читалась некая обреченность, сопровождаемая неспобностью указывать, как когда-то это было, в светлое будущее по причине отсутствия как указывающей туда правой руки, так и некоторых других конечностей. Я оглянулся вокруг. Трамвай был залит алыми закатными лучами, которые мягко растворялись в запотевших после проливного дождя огромных окнах, наполняя собой пространство. Всюду были развешаны листовки и плакаты, которые то напоминали о стоимости проезда, то призывали отдать долг Родине, а иногда и просто предлагали купить гараж. Происходящее за окном понималось мало. Трамвай шел медленно и непонятно куда, то и дело покачиваясь и словно подпрыгивая от изумления, как лодка, плывущая на другой берег Стикса.
Вокруг практически ни души. Рядом оказался только пожилой алкаш с бутылкой «Жигулей» в руках, так сильно напоминавший мне Артюра Рембо, что я даже протер глаза, сосредоточился, а когда посмотрел вновь, то с уверенностью решил, что в его гордом профиле есть и черты поэта Бродского. Попивая свое пиво, Рембо-Бродский пристально смотрел на меня с неодобрением. Тогда я посмотрел с еще большим неодобрением в ответ, и его лицо почему-то сразу подобрело и оживилось. Он сел рядом, протянув мне бутылку.
— А куда мы едем? — спросил я, сделав пару смачных глотков. — Ничего не пойму.
— Не скажу, — с застенчивостью сказал старик, — как-нибудь сам поймешь, туда все едут. Недалеко тут осталось.
Ответ не был исчерпывающим, но внутренняя чуткость и доброта старика подкупали.
— Есть курить?
Так мы пошли в конец вагона и открыли маленькое окно, из которого открывался вид на все еще неизвестный ландшафт. Там я узнал о юности моего собеседника, проведенном на машиностроительном заводе, а еще услышал пространную речь о том, какие хохлы, оказывается, гондоны. Затем Рембо-Бродский стоял молча, испытывая, видимо, приятную меланхолию, когда внутри меня все кипело: я ждал ответ на главный вопрос моего существования. Но, выдержав долгую паузу, он сам вдруг спросил:
— А ты кто, бля, такой?
— Я — студент филфака. Так куда мы едем-то, мужик? В какую сторону? — переспросил я настойчиво, передавая бутылку обратно. — В ответ он ехидно улыбнулся. Сакральное уважение к личности в этот момент совсем угасло, и когда бутылка вновь оказалась у меня, я вдруг разозлился, плеснул пивом в его старую морду и неожиданно для себя закричал: — Пидор старый! Да мало вас что ли развелось, поэтов, блядь!
Поэт расстроился и сел на свое место, кажется, чуть заплакав. Я же рвал и метал, продолжая бранить его себе под нос, пока трамвай не остановился.
Со скрипом и грохотом дверей, ликуя и радуясь концу рабочего дня, толпой зашел рабочий класс во главе с маленькой горбатой и чересчур накрашенной женщиной, явно обеспокоенной, куда бы сесть, и наконец выбрала место рядом с толстой, которая предпочитала естественную красоту и сидела прямо передо мной. Тишина вдруг сменилась радостным гулом; толстая с горбатой, как и все остальные, весело болтали о своем, а мой товарищ-поэт успел получить сумкой, потому что не хотел уступать место. И все стало спокойно, мир обрел первобытную гармонию, мысли, что недавно еще съедали меня, казалось, бесследно ушли.
...Пока трамвай вновь не затормозил и в него не вошли двое полицейских, чьи лица запоминались слабо, так как целиком выражали принадлежность к профессии, и в голову приходил лишь один эпитет. Они долго смотрели на меня из головы вагона, о чем-то переговариваясь с женщиной-водителем, а затем подошли. Один – тот, что подсел ко мне вплотную и дружелюбно обнял за плечо – оказался в стельку пьяным. За вторым, который сидел напротив и составлял протокол, чьи глаза так часто и быстро моргали, что напоминали крылья бабочки, такого не наблюдалось (в дальнейшем он так и молчал).
— Ну-с, — начал первый почти интеллигентно, — составляем, гражданин?
Перед глазами пронеслась если не вся жизнь, то по крайней мере последнее, что хватало сил вспомнить. И я вспоминал, не наблюдая в памяти ничего незаконного. Совсем растерявшись, оставалось только молчать.
— Как же так можно, Леша? — продолжал мент. — Я иногда жалею, что сейчас не тридцать седьмой. Я бы таких, как ты...у-ух, блядь... — Последовала долгая пауза, призывавшая включить во мне нравственные ценности. — Ты же все просрал, дорогой.
— За что? — осмелился спросить я, посмотрев сначала одному, а затем и второму в глаза, когда на своих уже появились слезы.
— А за все хорошее! За все хорошее, что ты не сделал, паскуда. Все же мы ответственность несем, и ты, надеюсь, понесешь. А пока мы тебя прощаем.
На этих словах они, словно пловцы-синхронисты, встали и вышли вон, оставив меня наедине с мыслями о собственной ничтожности. А трамвай все так же плыл в неизвестность, находясь на границе миров, вне времени и пространства, соединяясь с чем-то вечным, делая мое бытие все более туманным, призрачным и менее объяснимым.
Подобие улыбки проступило на лице, когда я увидел Максима. Может, друг все прояснит, подумал я. Мы поздоровались, и я спросил, куда он держит путь.
— На твои поминки, — ответил свет моей надежды так непринужденно, что волосы на голове встали дыбом.
— Куда-куда?
— Поминаем тебя. Ну, типо кафе, стол, родственники, друзья. Смотри, даже сигареты за твой упокой везу, да? — он рассмеялся (сам не курил). — Вот твоя душа здесь и встречает что-угодно напоследок, перед тем, как уйти. Ты сейчас проходишь через все идеалы, страхи и тому подобное, даже, возможно что-то уже не помнишь. Дальше? Дальше – хуй знает, – я тебе не Вергилий. Ты уж как-то сам.
Я глубоко задумался и начал искать в этой истории библейский смысл. Но получилось лишь уснуть.
Я очнулся второй раз, когда все исчезли, а трамвай благоухал и наполнялся розовым светом, проливавшимся жидкостью из каждой трещинки разваливающегося трамвая. В проходе стояла Она. Такая же узкогубая, черноволосая, с недовольным круглым лицом и большим носом – такая, как была и тогда, в моменты нашего счастья. Как же прекрасно очерчено ее лицо! И как прекрасен ее устремленный ввысь взгляд! И как нежна ее рука, которая ищет мою, чтобы вести дальше!
В миг все исчезло. И в миг все стало ясным.
16.07.18