Уважаемый господин М.

Еще Лодевейк устроил так, чтобы на похоронах, после двух французских песен, гроб не исчезал в полу. Ему объяснили, что это стандартная процедура: когда заканчивается последний музыкальный номер или последняя речь, гроб уходит вниз. Опускается этажом ниже, где находятся печи для кремации. Но это показалось Лодевейку слишком театральным. «Да нет, даже не театрально, – сказал он. – Чистый китч». Ему вспомнились слова матери о том, что он такой, какой есть. Сам. Не было никаких речей. Когда отзвучала песня «Под небом Парижа», все медленной процессией прошли мимо гроба и вышли на улицу. День стоял погожий, все были рады снова оказаться на воздухе; как вспоминала Лаура, там росли толстые старые деревья и свистели птицы. Где-то недалеко за кладбищем послышался сигнал железнодорожного переезда, а потом шум проходящего на высокой скорости состава. В траурном зале можно было что-то выпить и закусить, но почти все быстро схватили свои бокалы и чашки кофе и вышли наружу. Там они еще немного поговорили, стоя под деревьями. Кое-где уже смеялись. Кроме их дружеской компании, было несколько дальних родственников матери Лодевейка, сестра и какие-то племянники и племянницы, несколько коллег из администрации музыкальной школы, где она работала последние шесть лет, после смерти мужа. От Лауры не ускользнуло, что они украдкой посматривают на ее отца. Само известное лицо, как всегда, делало вид, что этого не замечает. Было еще полдвенадцатого, а Лаурины родители – только они одни из всех присутств

Сначала была договоренность, что Лодевейк переедет к сестре своей матери, но эта сестра жила в Арнеме, в городе, где «должно быть, никто не захотел бы жить», как это сформулировал Лодевейк. Если бы он переехал в Арнем, ему пришлось бы пойти в новую школу, а что, вероятно, еще хуже – он оказался бы на непреодолимом расстоянии от своих друзей. А друзья, как постепенно поняла и его тетя, были очень нужны Лодевейку в это тяжелое время – возможно, гораздо нужнее, чем дальняя родственница, которую он видел разве что в детстве, когда его четыре раза в год водили к ней в гости по воскресеньям. Тогда тетя решила было временно переселиться в Амстердам, но вскоре, к немалому облегчению Лодевейка, отказалась от этой затеи – от этого «ужаса», как он сам это назвал, – ввиду ее непрактичности.

Ближе к концу похорон, когда почти все уже готовились ехать обратно в Амстердам, Лаура стояла рядом с Лодевейком, а тетя подошла к нему попрощаться. Как и мать Лодевейка, это была маленькая женщина, поэтому она встала на цыпочки, чтобы расцеловать его в обе щеки.
Только она от него отвернулась, как Лодевейк вытер щеки тыльной стороной руки и состроил Лауре рожицу.
– Мать ее, – сказал он тихо, но Лауре показалось, что все-таки слишком громко. – Избавился, слава богу.
Лаура невольно рассмеялась.

– И что теперь? – спросила она. – Что ты собираешься делать?
Лодевейк шагнул к ней и обнял обеими руками:
– Лаура, я теперь бедный сирота. Ты будешь хорошо обо мне заботиться?
Он положил голову ей на плечо, прижимая ее к себе, но потом снова посмотрел на нее. На его лице была широкая улыбка – она выражала в первую очередь облегчение, поняла Лаура.
– Ты же знаешь, что всегда можешь прийти к нам, – сказала она. – Поесть, переночевать – места хватит.

– Спасибо. Но сначала посмотрю, как пойдет дело в одиночку. Открою окна. Прежде всего надо избавиться от этого больничного запаха.
Через несколько дней после похорон Лаура зашла к Лодевейку, и ей бросилось в глаза, как светло стало в доме, гораздо светлее, чем когда его мать была еще жива. На столе в гостиной стояли коробки из-под пиццы, а в коридоре громоздились десятки мусорных мешков.
– Что в них во всех? – спросила Лаура.

– В основном мамина одежда. И все эти кофты и свитеры, которые она мне вязала.
Лаура взглянула на него, она хотела что-нибудь сказать, но не нашлась.
– Это нужно сделать сейчас, – сказал Лодевейк. – Потом, может быть, я стану сентиментальным. Тогда я могу привязаться не к тем вещам. Хочу начать с чистого листа. Еще пахнет?
– Что?
– Больничный запах. Он засел везде. В занавесках, в постельном белье, даже в моей одежде. Но я все вымыл и трое суток спал с открытыми окнами.

Лаура принюхалась; она что-то чувствовала, но это был запах не больницы, а скорее моющих средств и мыла – и легкий запах лука, который, наверное, исходил от коробок из-под пиццы.
– Все еще не можешь выкинуть из головы Германа, да? – внезапно спросил Лодевейк.
– Что? – сказала Лаура. – О чем ты говоришь?
«Не краснеть, – мысленно приказала она себе. – Сейчас не краснеть».

– Лаура, дорогая моя, не надо передо мной прикидываться дурочкой. Я же видел, как ты смотрела на него на похоронах. Как ты все время на него смотрела. И не могу с тобой не согласиться. Он немножко тощий, и это точно не Мик Джаггер, но на твоем месте я бы знал, что делать. Да и на
своем
тоже. Этот тип. Не совсем мужественный. Чудесный! Я мог бы смотреть на него часами.

Лаура посмотрела Лодевейку в глаза и увидела что-то, чего еще никогда не видела: нового Лодевейка, Лодевейка, который больше не будет носить никаких вязаных кофт, который отныне, как заклинала его мать, будет таким, какой он есть; который изгнал больничный запах и будет самим собой.

– Рон только что спросил тебя, почему ты назвал этот фильм «Жизнь ради смерти», – сказала Мириам. – Мне это тоже любопытно.

– Очень рад, что ты задаешь этот вопрос, – ответил Герман, который тем временем снова уселся за обеденный стол. Сначала было похоже, что он подтрунивает над Мириам, – по крайней мере, он сделал наигранно серьезную мину и зажмурился, – но потом опять открыл глаза и улыбнулся ей. – Что
вы
задаете этот вопрос. Нет, правда. Жизнь ради смерти. Потому что это так и есть, это то, что мы видим. Двое взрослых людей, которым больше нечего сказать друг другу, просто продолжают жить. Они остаются вместе

ради детей
, как это принято называть. Но единственный ребенок в доме – это я. Меня они ни о чем не спрашивали. А жаль. Я вижу все это со стороны. Я мог бы дать им совет.
– Но ведь у твоего отца есть другая? – сказала Мириам. – Ведь может быть так, что он больше всего хочет уйти к этой другой женщине, но не решается. Именно потому, что у него есть ребенок. Потому что у него есть ты.

Лаура увидела, как взгляд Германа внезапно стал жестче; это продолжалось, может быть, не дольше секунды, Лаура огляделась вокруг, посмотрела на остальных, но она была почти уверена, что никто, кроме нее самой, этого не заметил.

– Если бы отец поинтересовался моим мнением, я бы ему настоятельно посоветовал как можно скорее проваливать к своей славной новой подруге, – сказал Герман. – Мне не доставляет никакого удовольствия, что он продолжает сидеть за столом с таким непроницаемым, скучным лицом. Возможно, Мириам, у тебя родители веселые? Не знаю. Наверное, такие бывают. Я знаю нескольких таких. У Лауры, например, хорошие родители.

Услышав свое имя, Лаура испугалась; она не решалась посмотреть на Германа, но потом все-таки посмотрела. И Герман посмотрел на нее. Она сосчитала до трех, потом отвела взгляд. И сразу почувствовала жар на лице; она провела пальцами по щекам в надежде, что никто этого не увидел. Как он на нее смотрел! Так на нее еще никогда не смотрел ни один мальчик. Она хорошо разбиралась в широком спектре взглядов, которые бросали на нее мальчики: томные взгляды, требовательные взгляды, безнадежно влюбленные взгляды, но прежде всего – обреченные взгляды; да, если что-то объединяло их все, то это, наверное, признание, которое в них читалось, – что у этих мальчиков нет ни малейших шансов. Что она, Лаура, для большинства из них просто на недосягаемой высоте.

Герман смотрел иначе; если разобраться, он никогда не бросал на нее безнадежных взглядов, как она впервые поняла только сейчас. С самого начала. С тех пор, как заговорил с ней возле пустого стола на вечеринке у Давида («Ну, значит, ты Лаура»), до объяснения в любви, произнесенного среди молчания на берегу всего несколько часов назад.

«Если бы мы были здесь одни, – сказал он за те три секунды, пока удерживал ее взгляд, – мы бы знали, что нам делать. Нам пришлось ждать этого долгие месяцы, Лаура, мы многое упустили».
– И все-таки «Жизнь ради смерти» заставляет думать скорее о чем-то позитивном, – сказала Мириам. – Не о том, что ты уже мертв и просто продолжаешь жить, но как раз о том, чтобы выжать из жизни все, прежде чем умрешь. Понимаешь, что я хочу сказать?

Герман смотрел на нее; на этот раз его взгляд не стал жестче, а на лице появилась веселая улыбка.
– Видали, как это просто? – сказал он накануне вечером Стелле и Лауре, после того как извинился перед Мириам.
Они стояли под лестницей, ведущей на чердак, Мириам пошла в ванную, чтобы смыть самые ужасные следы рыданий.
– Она не так уж умна, – сказал Герман. – Она просто слишком чувствительна, и мне это даже нравится.

Позже в тот же вечер Мириам устроилась на диване со сборником кроссвордов. Герман поднял брови, потом подтолкнул Михаэла, а за ним Лодевейка и Рона.
– И что же это мы делаем, Мириам? – спросил он, явно не в силах больше сдерживаться.
Мириам так углубилась в свой кроссворд, что не сразу услышала его вопрос.
Лаура вспомнила, как напряженно все замолчали, когда после этого Герман саркастическим тоном выкрикнул:
– Кроссворд! – А потом еще раз, с другим ударением: –
Кросс
ворд!

– Да, а что с ним не так? – спросила Мириам.
– Ничего, – ответил Герман. – Совсем ничего. Кроссворды существуют, это данность, с которой нам приходится жить. Пока кто-то испытывает потребность их решать, все в порядке.

– Что опять за трепотня, Герман? Это тоже, что ли, запрещено? Как и все остальное? Телевизор, газеты и – как ты это называешь-то? – «несамодельная музыка»? Можно только читать очень интересные книги? Ну, лично я не люблю читать, а телевизора здесь нет. Так, может быть, мне все-таки разрешается сделать что-нибудь для себя самой, чтобы не скучать? Или только сидеть тихо и погружаться в размышления?

Лаура бросила быстрый взгляд на Германа, а потом на остальных. Давид снова изучал что-то на штанине своих джинсов. Рон и Михаэл сидели по бокам от Германа, сложив руки на груди; они смотрели на Мириам почти с укором, словно она сделала что-то такое, чего нельзя терпеть; Лодевейк сидел в удобном кресле возле печки и читал или делал вид, что читает, Стелла сидела за обеденным столом и что-то писала – наверное, письмо: регулярно, через два дня на третий, она писала длинные письма маме.

Герман же смотрел на Мириам без всякого укора, казалось, что он просто забавляется.
– Мириам, – сказал он, – ты не должна сразу принимать все на свой счет. Но ты сама это говоришь. Мне от тебя ничего не надо. Но размышления явно наводят на тебя скуку. По крайней мере, ты так говоришь. Правильно? Тебе скучно, когда ты размышляешь?
Мириам опустила сборник кроссвордов на колени, она глубоко вздохнула и постучала ручкой по верхним зубам.

– Герман, что не так с кроссвордами? Ты все еще не можешь этого объяснить.
– Да все с ними так, я уже сказал. Я только спрашиваю себя, что происходит в голове у того, кто ищет синоним для слова «парусник». Из семи букв. Ничего не могу с этим поделать, но, по-моему, это значит убивать время. А время не надо убивать. Время – наш друг. Пока мы учимся его переживать.
И тут Мириам удивила Лауру – а может быть, и всех – тем, что разразилась громким хохотом.

– Ой, Герман! – сказала она. – Как замечательно! Мы получили урок йоги. Или медитации? Какие именно упражнения надо делать, чтобы пережить время? Нашего
друга
время?
Но, может быть, еще удивительнее была реакция Германа; полсекунды он молча таращился на Мириам, а потом тоже расхохотался.
– Извини, – сказал он со смехом. – Да, я теперь тоже это слышу. Как сам говорил. Я попробую еще раз – с твоего позволения, Мириам. Что происходит в твоей голове, когда ты решаешь кроссворд?

Лауре снова показалось – но на этот раз она была не так уверена, – что, кроме нее, никто не заметил полсекунды полной паники в глазах Германа, когда Мириам над ним смеялась. Он очень быстро овладел собой, это верно, за полсекунды он нашел выход из положения.
– Я думаю о всяких вещах, – сказала Мириам. – Над чем-то ломаю голову. И тогда принимаюсь за кроссворд. Уже через десять минут я забываю, о чем думала, о чем беспокоилась. Я занята, я что-то решаю. Что-то
вне меня самой

. Что-то, что не имеет никакого отношения ни ко мне, ни к моему ограниченному образу мыслишек. Через час кроссворд решен. И я совсем забыла, над чем ломала голову. Всем советую.
– О’кей, – сказал Герман. – Ясно.
Мне
совершенно ясно.
Хотя в его словах все еще звучало какое-то сомнение или двусмысленность, тон его больше не был саркастическим – он улыбался Мириам.
– Больше не буду тебе мешать.

Это было накануне вечером. Лаура вспомнила, что от этого внезапного взаимного уважения между Германом и Мириам ей стало совсем не по себе. Между этими двумя не должно быть такой приязни. Она спросила себя, так ли уж глупа Мириам, как расценил ее Герман, – и не понял ли тем временем он сам, что ошибался.
В конечном счете Лаура предпочла бы, чтобы произошло новое столкновение и истерика, она даже подумала, не спровоцировать ли их, – но решила, что это было бы шито белыми нитками.

Теперь она была рада, что промолчала. За один вечер из «
самой глупой

» девочки в компании Мириам превратилась в союзника. Это еще может пригодиться впоследствии, когда Герман расскажет все Стелле. Других ей бояться нечего, подумала она. Михаэл и Рон во всем, что они делали или говорили, прежде всего оглядывались на Германа. Давид как был, так и оставался лучшим другом Германа, хоть и бесхребетным. Если разобраться, то один Лодевейк продолжал думать независимо. Лодевейк всегда прямо говорил, что думает, – а зачастую еще и не подумав, – и он несомненно стал сильнее с тех пор, как умерла его мать.

Лаура посмотрела на Стеллу, которая сидела рядом с Германом, небрежно обняв его за плечи. Вскоре после ужина Герман объявил, что пойдет в сад выкурить сигаретку, а Лаура со стопкой грязных тарелок пошла на кухню, и на ходу он слегка тронул ее за руку.
Лаура нашла его за сарайчиком.
– Я скажу ей сегодня же вечером, – сказал он.
– Когда сегодня вечером?
– В любом случае до того, как пойдем спать. Это мучительно. Это становится ужасно. Но все-таки странно, что… ну да, это просто странно.

Лаура наклонилась к нему. От него пахло сигаретным дымом, он и в самом деле был ужасно тощий под футболкой, через кожу она ощущала выступающие сбоку кости, а потом, когда кончики ее пальцев скользнули вверх по его телу, – ребра. Но его язык был не таким неловким, как она ожидала после подробных отчетов Стеллы.
– Все, идем в дом.
Он с мягкой настойчивостью оттолкнул ее от себя, он дышал тяжело.
– Если кто-нибудь нас так увидит… если они нас тут застукают…
Он слегка потянул ее за волосы.

– Будет нехорошо, – сказал он.

Было уже за полночь. Они еще немножко поболтали о фильме, в котором Герман снял своих родителей. В конце концов Герман согласился с Мириам, что «Жизнь ради смерти», возможно, не самое удачное название. Потом он еще что-то рассказал о сценарии более длинного фильма, который они начали вместе с Давидом. Игрового фильма о восстании в средней школе. Восстание поднимется после того, как учитель несправедливо выгонит из класса девочку, но, конечно, брожения среди школьников начнутся уже задолго до этого. Сначала это будет чисто идеалистическое восстание, бунт против несправедливости, но постепенно пройдут дни и недели – восставшие завладеют всей школой, учителей запрут в спортивном зале, здание школы окружат полиция и военные, – и лидеры бунтовщиков столкнутся с необходимостью принимать все более трудные решения. Чтобы доказать свою силу, они заставят учителя с завязанными глазами встать у окна одного из классов.

– Все остальные окна заклеены газетами, – сказал Герман. – И тогда есть несколько вариантов. Или школьникам некуда отступать, и они должны что-то сделать с этим учителем, потому что иначе будет неправдоподобно, или учитель с завязанными глазами станет для военных сигналом к штурму школы. Восстание будет подавлено с применением грубой силы.
И в эту самую минуту Стелла встала и потянулась.
– Думаю пойти наверх, – сказала она. – Ты идешь? – обратилась она к Герману.

– Я тут подумал… – начал Герман, но умолк.
– Что? – спросила Стелла.
– Не сходить ли нам… Не знаю…
Он тоже встал, на Стеллу он не смотрел.
– Вообще-то, мне хочется прогуляться перед сном. Просто вдвоем с тобой.

Все материалы, размещенные в боте и канале, получены из открытых источников сети Интернет, либо присланы пользователями  бота. 
Все права на тексты книг принадлежат их авторам и владельцам. Тексты книг предоставлены исключительно для ознакомления. Администрация бота не несет ответственности за материалы, расположенные здесь