У кошки девять жизней

Они уходят ночью или под утро. Чаще ночью. Заранее зная, что уйдут.

Некоторые не могут смириться. Они задают вопросы. Кому? Никто им не ответит. Все ответы находятся в них самих.

Я сижу в обшарпанном кожаном кресле, жмурясь на свет галогеновых ламп коридора. В воздухе пляшут невидимые пылинки и чьи-то сны, полные кошмаров.

- Ну-ка, иди отсюда, - шикает на меня дежурная медсестра Сонечка. Она хочет казаться взрослой кошкой, но пока еще котенок.

И она плачет иногда в раздевалке, я видела. Ничего, привыкнет. Они все привыкают.

Я лениво потягиваюсь и спрыгиваю на пол. Этот драный линолеум давно пора поменять.

Кажется, сегодня уйдет тот парень, который выбросился с балкона. Люди не умеют падать на лапы, у них нет хвоста. Дурачье.

Пойду, проведаю. Пусть ему не будет страшно в пути.

- Соня, где Максим?

- Он в ординаторской. Чай пьет.

- Операционную! Срочно! Готовьте плазму, большая кровопотеря. Четвертая плюс.

- Бегу, Олег Николаевич.

- Соня! Почему у нас в коридоре бродит полосатая кошка?!

- Какая кошка?

- Тут только что сидела кошка… Черт, вторая ночь без сна.

Коридор наполнился вдруг звуками – топотом ног, звяканьем металла, негромкими голосами. Из палат выглянул кто-то ходячих больных и тут же мигом шмыгнул обратно.

- Господи боже…

- Соня, перестань. Ты мешаешь, вместо того, чтобы помогать.

- Олег Николаевич, она же вся…

- Я вижу. Тампон. Соня! Не спи в операционной.

- Простите, Олег Николаевич.

- Ты как будто вчера увидела человеческое тело в разрезе.

- А меня даже хотели отчислить с первого курса. За профнепригодность. Я в морге в обморок падала.

- Уфф… Как же он ее испластал. Как свиную тушу. Максим, что с давлением?

- В пределах нормы. А кто был нападавшим, известно?

- В полиции разберутся.

- Кс-кс. Иди сюда, Мурка.

Я приветливо машу хвостом старушке из двухместной палаты, но проскальзываю мимо. Некогда, некогда. А у вас просто бессонница. Попросите потом Соню, она вас спасет маленькой розовой таблеточкой.

В реанимации всегда пахнет мышами. Не могу понять, почему. Стерильно, вымыто с хлоркой, белым-бело, но пахнет мышами. Никогда не видела на этаже ни одной мыши. Наверно, это мыши, которые едят жизни. Грызут потихоньку человека изнутри, грызут… Когда я прихожу, они затихают. Ждут, когда уйду, чтобы выйти из темных нор и приняться за свое.

Парень еще здесь, я чувствую его присутствие, но он так слаб. Хотя люди сильны. Сильнее, чем они себе в этом признаются.

Я ложусь ему в ноги и всматриваюсь в туннель, откуда за ним придут. Не бойся, я с тобой.

Спустя месяц.

- Соня, я опять видел сейчас на окне у столовой кошку. Какого хрена?

- Олег Николаевич, ну какая кошка?

- Какая, какая… Полосатая, с хвостом. Вы ее прячете, что ли, всем младшим персоналом?

- Олег Николаевич, я понятия не имею, о чем вы говорите.

- Я вас всех уволю, к такой-то матери… Что вы улыбаетесь? Через полчаса обход.

Выглядываю из-за угла столовой. Кажется, хирург ушел, можно продолжать свой обход.

Я знала таких людей по прошлым жизням. Громогласные, ворчливые, но совершенно безвредные. Помогут, попутно обложив матом. Не все понимают разницу между формой и содержанием. Лучше спасти с матом, чем столкнуть в пропасть, ласково при этом улыбаясь.

А вот о форме… В палате номер шесть лежит девушка, которую изнасиловали, изрезали ножом, а потом бросили в лесу, недалеко от дороги. Бедняга выползла к утру на железнодорожное полотно, где ее и нашли обходчики. Врачи удивлялись, как она смогла выжить. Вопреки всем законам биологии.

Я много знаю про законы биологии, а еще больше про отсутствие этих законов там, где они не нужны.

У девушки восьмая жизнь. Предпоследняя.

- Кс-кс, Кошка, - зовет меня она.

- Мрр.

- В больницах не может быть животных, - удивляется девушка. Она сидит в кресле, в дальнем тупиковом коридоре у окна, в теплом байковом халате. Кутается в него, словно мерзнет.

- Мрр.

- Какая ты пушистая. Посиди со мной, Кошка.

- Мрр.

Девушка гладит меня по спине, безучастно глядя в глухую стену, покрашенную в унылый синий цвет.

- Зря я выжила, - вдруг говорит она спокойно, словно раздумывая.

Я укладываюсь на колени, обтянутые веселой тканью в горошек, потому что надо слушать.

- Вот я читала в интернете, что умирающие видят жизнь, которая проносится перед глазами в последние минуты. А потом их затягивает в тоннель… Сияющий, как звезда или солнце. Ты слышишь?

- Мрр.

- А я видела не свою жизнь. Вернее, много не своих жизней. Сначала я вроде бы стояла по колено в ледяной бегущей воде и держала за руку маленького мальчика. А потом оступилась и выпустила его руку… Он закричал и ушел с головой под воду. А я не прыгнула за ним. Потом я видела горящий город и мечущихся людей. В каком-то из домов горел мой отец, а я не знала – в каком именно. Это было ужасно. Потом я оказалась в толпе ярко одетых женщин. Они смеялись, задирая юбки, и хватали за рукава проходящих мимо мужчин. И я тоже…смеялась. А в одном видеокадре я насыпала в суп яд. Кажется, я хотела убить своего мужа…

Эти картинки сменялись перед моими глазами, словно в детской игрушке. У меня была такая в детстве – калейдоскоп. Можно было сложить мозаику как угодно красиво. Правда, в том калейдоскопе, что мне снился, складывались только страшные узоры. И ни одного… ни одного светлого и радостного.

На мою макушку между ушами вдруг капнуло. Я потерлась головой о безучастную руку девушки, подталкивая ее носом, чтобы она меня погладила.

Девушка шмыгнула, вытирая бегущие по лицу слезы.

- Уж лучше быть кошкой, правда? – спрашивает она меня, улыбаясь сквозь слезы.

Правда. Будешь еще. Если повезет. А не повезет, так начнешь цикл заново.

Поплачь, поплачь. Я тоже когда-то плакала. Когда умирали мои дети на руках. Когда меня разрывало на части снарядом. Когда сжигали на костре, и когда убивали за преступление, которого я не совершала.

Сейчас человеческая память мне ни к чему. Да и короткая она. У нас, кошек, куда длиннее.

- Я теперь не смогу родить. Никогда. Интересно, если женщина не замужем, она сможет взять ребенка из детского дома, как думаешь?

- Мрр.

Я вижу бегущую по коридору Соню. Она ищет свою подопечную, и она сердита.

- Казанцева, вы знаете, что давно пора на вечерние уколы?

- Простите. Тут… с кошкой вот…

Сонечка воровато оглядывается и гладит меня по спине.

- Давайте мне Муську, а сами бегом в процедурную. Понятно?

Больная кивает и уходит в направлении процедурного кабинета, а медсестра берет меня на руки, подносит к груди, чешет за ухом.

- Ах ты ж… полосатая морда. Пойдем в столовую, там сегодня была творожная запеканка. Тебе оставили пару кусочков.

- Соняяяя! Опять эта кошка! Немедленно выбросите ее в окно!

- Олег Николаевич, какая кошка?

- Вы издеваетесь, да?

- Нет, я вас люблю, Олег Николаевич.

Я улепетываю по коридору в сторону столовой. У дверей старушки с бессонницей останавливаюсь, насторожив уши. Эти звуки ни с какими другими не спутать, ведь в окно палаты осторожно скребется клювом поздняя гостья - смерть.

Просачиваюсь через приоткрытую дверь в комнату, запрыгиваю на кровать. Пожилая женщина так хрупка и мала, что под тонкой шерстью одеяла совсем не ощущается ее тело.

- Привет, Мурка, - улыбается она. – А у меня что-то так сердце щемит. Хочется очень увидеть внука… А он гриппом заболел. Но мне дали его послушать по телефону. У меня такая чудная невестка. И сын золотой. Приносили вчера торт, апельсины… Хочешь колбаски?

Я слушаю холодное шуршание в окне и мурлыкаю, мурлыкаю, заглушая скрип форточки, куда протискивается костлявая лапка. Ох уж эта девятая жизнь.

Нет ничего хуже одиночества в такие минуты.

Поэтому я рядом.

паласатое