Туман

А на заре как пробужусь, там и жить по-новой начинаю. Зарядку сделаю и за дела рутинные. В обед за рукопись сяду, к вечеру баньку крохотную протоплю, воды с озерца натаскаю, смою спарю с себя все городское, все цивилизованное, вот теперь я снова лесной человек!

Вот так и жил-поживал, почитай, четвертый год как пошел, пока не случилась в моей жизни затворной интересная перемена!

Та весна уж больно-то спозаранку наступила. К апрелю уж и снег сошел, и подснежники проклюнулись, а в конце месяца и вовсе по-майски жарко стало. Порой, бывало, с Белоречки туман застилал, влажный такой, густой, осязаемый. Вот в таком тумане и явилась ко мне однажды лесная дева.

Я-то на завалинке сидел, да рыбацкую сеть починял, когда как из тумана и появился ее силуэт. Пес верный, сторож мой, Амур даже и ухом не повел, что на него и не похоже было. А она и не напугалась жилища моего и вида бородатого, шагала себе, словно и дорогу знала и к другу близкому в гости шла.

Людей у меня окромя Ильи-то и не бывало вовсе, кто ж в такую таежную глушь забредет, а уж женщин дивных так я и вовсе давно не видел. А посему визит сей меня взволновал и смутил. Как был, встал я, встречая незнакомку, что сеть, да нити клубок, да челнок, с колен моих так и свалились под ноги. Я же этого не заметил, во все очи на невиданную красу глядел.

— Здравствуй, дева! — спохватился я, да было руку к косматой голове поднес, но припомнил на полпути, что шапки на мне нет и снять то нечего.

Она же встала, молчалива, улыбается только, да на меня глядит. А я на ее.

Ветерок небольшой пряди волос ее медовых шевелит, да одежды странные.

Она вроде и молчит и ...

рта не раскроет, а вроде и вся речь ее у меня в голове отзывается. Поприветствовала меня, да просила воды холодной испить с пути долгого, а если не стеснит, так и отдохнусь час с дороги дальней, чтоб сил набраться.

Я же кивнул доверительно, да жестом в избу проводил, досадуя на бардак холостяцкий, да обстановку спартанскую. Так что ж, пошел первый, дверь раскрыл, оглянулся, незнакомка моя идет навстречу, ветерком овеваемая. Глядь, а на улице и туман совсем развеялся и солнышко сквозь кроны поляну яркими пятнами раскрасило.

Прошла она мимо меня и приятным ароматом от нее пахнуло, травами свежими да цветами полевыми, да таежной душистой земляникой, да молоком парным, и медом липовым.

В избе-то свет только от оконца, а она словно и светится изнутри вся. Одежд на ней только туника из грубой ткани домотканой, вроде и свободная, а все нежные изгибы девичьей фигуры облегает, и ясно становится, что одежд больше на ней никаких и нет. Туника, аккурат повыше коленок будет, я по белым гладким ножкам взором скользнул, а обуток-то на ней не надето, как есть босиком. А ножки чистые, аккуратные, словно и не апрель на дворе, словно и не шла она по тропкам замшелым, да веткам ломаным, словно и не сбивала ножки о пни да коряги крученые. Чистые да белые ноженьки, словно в баньке распарены, да росой утренней омыты.

Вроде и одним только взглядом девушку окинул, а глядь и вечность прошла, спохватился я, да так и стою посреди избы с раскрытым ртом, деву разглядываю. Да вот не только глазам моим та дева приглянулась, и сердечко мое бешено зашлось, и естество мужское погорячело, да напряглось от мыслей срамных.

Но и меня ведь винить нельзя. Я не монах, не ради веры в затворники ушел, и желания и тоска по женскому телу у меня есть. Я бы может и привел в дом свой бабу какую, да только какая согласится душа в душу с отшельником на краю мира жить, в тайге глухой, без ванны, да шампуня, без телевизора, да плиты газовой. Вот потому и привык сам. Да и мысли плотские со временем утратил, увлекая себя трудом домашним, да прочими заботами. Но организм не обманешь, как бабу увидал, так и возжелал ее. Да почему и нет, с виду косматый, да бородища по лицу стелется, а по годам то мне едва в марте сорок стукнуло!

Я же наваждение стряхнул, да мысли пошлые подальше загнал, развернулся на каблуках, да и выпорхнул в сени, возвратясь с большим ковшом воды родниковой. Благо, заминки моей, да мыслей срамных не заметила лесная незнакомка, любознательная она, непугливая, едва порог переступила, как сразу украшениями стен заинтересовалась. Ну а там у меня и картины мои развешаны, не бог весть что, но мне нравится, несколько фото, друзья армейские, да люди близкие. Илья-то с Феофаном даже иконку мне сладили. Без Бога, говорят, в тайге никак нельзя! А мне что бог? Я не верующий, привык на себя да на свой карабин полагаться. Ежели хворь какая, то на травы лечебные, а если грусть-печаль, то и тут средств немало! Но подарок я принял да в красном углу приладил.

Я когда с водой заходил, незнакомка моя как раз до иконы добралась. Верующий люд обычно крестится на нее, она же глядела с интересом, слегка голову набок склонив, а потом словно медленным кивком бога поприветствовала и дальше двинулась. Ну, у ей может вера своя, свои и обычаи.

— Я вот... воды испить... принес, — пересохшими губами проговорил я, и дева на мой голос обернулась.

Солнца лучики через окошко в ее медовые волосы вплелись, от чего заблестели они да засияли. А незнакомка улыбнулась, беленькие зубки обнажив, плавно подошла, и так же беззвучно отблагодарив, взяла из рук моих ковш.

Я ненароком (а может и нарочно) пальцев ее коснулся, когда ковш передавал. Проверить хотел, не видение ли это ко мне пришло. Но нет, пальцы были вполне осязаемые, теплые (не призрак значит — вывел я). А гостья моя тем временем водицу маленькими глотками пила, капельки с ковша ей на шейку капали и солнышком искрясь, стекали вниз, под платье, между грудок горячих, на плоский животик.

Напилась она, ковш возвратила. Губки влажные в улыбке поблескивают. Глаза янтарные на меня поглядывают, что у меня от взгляда такого и мураши, и тепло по всему телу разливается, и кончики пальцев словно током пощипывает.

— Может, отобедать с дороги? — наконец вымолвил я, пересилив завораживающий взгляд.

Тут и зазвучал в моей голове голос незнакомки.

«Не голодна я, голодом утробным, но голод плоти хочу с тобой утолить, милый мой! Чую и ты того же желаешь! Так к чему желаниям своим противиться, плотским да естественным».

Продолжение ...