В детстве у меня была «книга снов», куда я каждое утро записывал свои сны.
Я начал писать с отчаянным усердием — думаю, я нормально не спал несколько лет. Так было до тех пор, пока я не обнаружил, что виски помогает мне расслабиться. Я был слишком молод — пятнадцать лет, — чтобы самому его купить, но мои друзья постарше любезно мне помогли, и вскоре я заполучил целый чемодан всевозможных бутылок — от ежевичного бренди до бурбона.
Я понимал, что хочу стать писателем, но не был уверен, что стану им, пока мне не исполнилось пятнадцать. Тогда я начал беспардонно посылать свои рассказы в журналы. Однажды, когда мне было семнадцать, я получил первый, второй и третий положительный ответ с одной и той же утренней почтой. Я чуть с ума не сошел от счастья.
Представьте, что целую неделю вы едите только яблоки. Несомненно, вы потеряете к ним аппетит и досконально будете знать их вкус. К моменту написания истории я не испытываю к ней чувства голода, но я в полной мере знаю оттенки ее вкуса.
Доля стресса по мере приближения к сроку сдачи рукописи идет мне на пользу.
Я читаю все подряд, в том числе этикетки, рецепты и рекламные объявления. У меня страсть к газетам — читаю все нью-йоркские ежедневные издания, все воскресные выпуски и несколько иностранных журналов. Те, что не покупаю, — читаю у прилавка.
В среднем за неделю я проглатываю по пять книг, а средней величины роман прочитываю за пару часов.
Я помешан на стиле — типы вроде меня славятся своим ревностным отношением к расстановке запятых и точек с запятой. Это помешательство отнимает у меня кучу времени и доводит до белого каления.
Есть такой зверь, как писатель без стиля. Но это не писатель, это потный печатальщик, изводящий тонны бумаги своими бесформенными, слепыми, глухими посланиями.
Перфекционизм — это болезнь. Я написал бы в пять раз больше, если бы ею не болел.
Одно время я использовал блокноты для сюжетных набросков. Но я понял, что это умерщвляет идею в моем воображении. Если образ достаточно хорош, если он действительно твой, то ты его не забудешь — он будет тебя преследовать, пока ты его не запишешь.
«Голоса травы» — единственная автобиографичная вещь из всех, что я написал, и, разумеется, все подумали, что она вымышленная.
После выхода произведения в свет я хочу слышать только похвалу.
Никогда не опускайтесь до дискуссии с критиком. Пишите письма его редактору в воображении, но не на бумаге.
Я никогда не пишу, просто физически неспособен писать тексты, за которые мне могут не заплатить.
Журналистика — самый недооцененный и неизведанный литературный жанр.
Двенадцать лет назад я начал учиться записывать интервью без диктофона. Друг читал мне отрывки из книги — а я позже записывал их и сравнивал с оригиналом. После полутора лет практики у меня получалось записать 95% оригинального текста.
Люди не любят, когда их описывают в книгах. Я показал несколько кусков «Хладнокровного убийства» пяти его героям — и каждый из них ужасно хотел что-то поменять. Я внес только одну правку — это была какая-то глупость, но человек искренне верил в то, что вся его жизнь пойдет наперекосяк, если я этого не сделаю.
Рассказ мне видится самой сложной и требовательной прозаической формой, дошедшей до наших дней. Рассказ может погубить неверный ритм в предложении — особенно если ошибка ближе к концу — или неправильное деление на абзацы, даже знак препинания.
В литературе есть свои законы перспективы и светотени, как в живописи или в музыке. Если они вам понятны с рождения — отлично. Если нет, выучите их. После этого можете переделывать правила под себя.
Я стараюсь писать по пять часов в день, но я трачу два из них на ерунду. Я один из величайших точильщиков карандашей в мире.
