Трио

Обращение ты, сознательно использовано в истории, как обращение к самому себе, — своему внутреннему я.

Трио.

Вечер. Овеянный таинственным сумраком дикий пляж. Мгла еще не покрыла небо, звезды еще не успели высыпать, а луна уже появилась на нем, бледная, едва уловимая взглядом, как призрак. Одинокий всплеск лижущей камни волны. Насвистывания в ухо блуждающего по побережью ветерка. Три человека: мужчина, женщина, и третий лишний, а вместе с ним его извечный компаньон револьвер. Все, застывшие на месте, как на картинке, как на плохой, семейной фотографии, где все расплывчато и неудачно и которую давным-давно, надо было выкинуть в мусорное ведро.

Он:

Забавно! А ведь все, так хорошо, начиналась. Жизнь катилась к черту, картины не продавались, денег всегда не хватало, уже начал пить и подумывать, а прелестях суицида, и вдруг, на горизонте появилась она. Появилась, как появляются героини в хороших, голливудских фильмах, словно из ниоткуда, вся такая неповторимая, красивая, к тому же не без мозгов и не без обаяния души. Таких сейчас мало. Черт! Кто мог знать что роман вытекший из ничего, из ее слов: молодой человек а у вас шнурки развязались, кончится всем этим... А ведь были встречи в кафе, при романтической обстановке, были разговоры на отстраненные темы (как же приятно было слушать все ее милые глупости), был ваш первый секс, лучший в твоей жизни.

Она смогла заставить тебя поверить в себя: вставать по утрам с улыбкой, не забывать бриться каждый день, забыть заманчивый смог кабаков, снова начать работать. Вместе с ней у тебя появилась цель. А без цели нельзя прожить в этой жизни, тем более, такому как ты, — художнику.

Когда она появлялась ты оживал, когда уходила ты чувствовал таску, — ее стальной кулак всякий раз сжимался на мышце твоего сердце. Наверно это и называется любовь, но не просто любовь, любовь — дружба, живущая в рутине обыденных дней, нет, самая настоящая страсть, граничащая с исступлением. Когда ты ходишь по квартире ночами заложа за спину руки, все меряя и меряя шагами площадь собственной спальни и не можешь заснуть. Когда вслушиваешься в тишину дня, ожидая, когда ее потревожит звонок твоего телефона. Когда ревнуешь к человеку, который имеет, куда большее право самому ревновать.

Она ведь не когда не скрывала что у ней есть муж. Она всегда была честна с тобой. Плохой человек, — так она его называла. Интуитивно ты чувствовал, что она боится его, а следует, он и впрямь был опасен. Ведь девушку, в которую ты волей случая, оказался, влюблен ни как нельзя было назвать трусихой. Хотя до последнего момента ты и не подозревал, насколько действительно опасен, этот плохой человек. Ну что же, теперь ты знаешь причину ее страхов, теперь он стоит перед тобой, почти на голову ниже тебя ростом, с его хищного, бледного лица не сходит усмешка, зрачки мертвы, но не как у покойника что прячет свой взгляд в могиле под крышкой гроба... нет, нет, как психопата, — человека который не чувствует в сердце разницы при словах весна и топор. Видели ли вы глаза психопата? Его глаза. Чувствовали ли холодное и короткое как пасть бульдога дуло упирающегося тебе в щеку револьвера. Осознавали ли, что этому человеку, которого ты немножко обидел, украв у него самое дорогое, и от которого теперь зависит, проснешься ты завтра или нет, уже давным-давно на все наплевать.

А ведь все так хорошо начиналось!

Она:

Когда тебе шестнадцать лет, твое настоящее застыло в неловкой позе между похотью твоего отчима и потрескавшимися стенами коммуналки ты готова влюбится в кого угодно: в черта, старика, урода, даже Гари Потера, если такой конечно найдется, лишь бы этот человек, кем бы, он не был, вытащил тебя из этой трясины. Он не был не первым, ни вторым, ни третьим, он не был сопливым, прыщавым юнцом, который уже хочет, но еще не знает как, он был парнем что надо, пусть и старше тебя на двенадцать лет. У него был потертый бумер, татуировка паука между большим и указательным пальцем и золотой зуб. Он был парнем, что надо, парнем, а которых, мечтают многие девушки из рабочих кварталов. Ни блатной... ни хам... странный конечно немножко, но это ему шло. Он умел говорить красиво, смотря тебе прямо в глаза, но самое главное он умел делать, просто и ясно как дважды два. Не все мужчины умеют вбивать в доску гвозди с первого раза. Ты поняла это еще тогда, уже много лет тому назад, когда он попросил тебя выйти из квартиры, а сам остался поговорить наедине с папай, — так этот хлыщ просил тебя, его всегда называть. После этого короткого разговора отчим как то очень обиделся, и ушел, раз и навсегда. Больше ты некогда не видела этого человека в своей жизни и не чувствовала под юбкой его похотливых, и мокрых от пота ладонь.

Он дарил тебе подарки, стоило только сказать: Алик я хочу это, я хочу то. Он некогда не жадничал. Ему как человеку пережившему многое, познавшему лишение, голод, нищету, доставляло какое-то, почти, что патологическое удовольствие публично хрустеть капустой. Покупать тебе дорогую шмотку, а которой ты не могла даже мечтать, таскать тебя по бутиком, водить тебя по модным клубом, и главное каждый раз радоваться твоей улыбки рождавшийся на твоем лице при виде какой ни будь новой безделушки, будь то часики или браслет. Не все мужчины способны разделить простое девичье счастье, — это редкость. А как он был хорош в постели, до встречи с ним, ты и представить не могла, что секс это секс, а ни к примеру какой-то экзотический овощ. Да конечно рост метр шестьдесят девять сантиметров не самый подходящий для мачо. Но в этом сухопаром и жилистом теле жила сила волка, ярость носорога, какой-то завораживающий по-настоящему животный трепет... инстинкты. Иногда конечно он был жесток в своих играх, иногда он был даже груб, ему нравилось больно хватать тебя за волосы притягивать к себе вплотную и нашептывать в это время на ушко грязные словечки. Это заводило его, — это заводила и тебя, правда до тех самых пор пока ты не догадалась, что эта вторая, темная сторона Алика, на самом деле это его первая сторона, а хорошая, светлая какую ты в нем любила, всего лишь на всего мираж. Он казался слишком обаятельным человеком, что бы, оказаться таким и в самом деле.

Еще не было обручальных колец и свадьбы, на которой гулял весь дом, — в коммуналках все люди родственники. Еще не было того ужаса когда ты впервые заглянула в его маленький, черный чемоданчик и обнаружила на его дне три паспорта, с разными именами но с одним и тем же лицом, — его лицом. Ты еще не постигла искусство гримера в замазывание синяков, которые все чаще стали покрывать твое тело. Ты еще не слышала как он, вернувшись поздней ночью домой насвистывает веселую мелодию смывая в умывальник в это время с рук чью-то липкую кровь, или как, запершись у себя начинает с кем то говорить, громко, яростно, ожесточено... а ты сидишь в это время, в туалете поджав под себя ноги и осознаешь, что за той самой дверью откуда доносятся все эти слова, все эти странные диалоги кроме него и большого зеркало больше некого нет.

За все приходится платить.

Третий лишний и его извечный компаньон:

Воскресный вечер, по телику сейчас футбол, а ты вынужден тут распинаться перед этой шлюхой и ее хахалем.

У тебя была сложная жизнь, единственное завещание доставшееся тебе от папаши (храни господь его смутную душу) так это его любимые слова которые он произносил с одинаковой пристрастностью и потрезвеку и по пьяне: сына если хочешь вбить гвоздь в доску, долго не думай, просто вбей его и все. Тебе не исполнилось еще 14 лет, а его не стало. Ты остался абсолютно один в холодном и безразличном мире, если конечно не считать твою тетку оформившую опекунству над тобой или вернее над твоей трехкомнатной квартирой. Сам ты ей был не слишком нужен.

Улица. Серые подворотни. Грязные подвалы. Твои мечты умершие на мостовой, выплюнутые на нее вместе с кровью и твоими зубами. Девочки с наклонностями хватавшие тебя при ...

любом поводе за запястье и тащившие впервые попавшиеся кусты, мотивируя это тем, что в темноте им якобы страшно писать. Все это было. Умей ты писать, как умеют делать это не которые слюнтяи, торговцы сомнительных истин, писатели, ты мог бы начирикать не один роман, но мало кто из твоих читателей поверил бы, что это не твоя фантазия, а всего лишь краткие перечни биографических данных. К своим двадцати годам ты уже знал, что почем в этом мире. Знал человек человеку волк, и что иметь друзей себе дороже. К своим двадцати ты съел не одну собаку, ты стал стариком, — одиночкой.