Ну штош,

Все люди, рок-музыканты!AU.

TW: нецензурная лексика, насилие.

ᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠ
***

— Ты, сука, ахуевший, блять, полудурок!

Костя, которого вопль застаёт склонившимся над раковиной тёмного туалета со слишком громоздким и вычурным для маленькой комнаты зеркалом в тщетной попытке прилизать водой волосы и остудить горящий лоб, честно, не думал, что всё ещё умеет так быстро бегать.

— Что, правда-матка глаза режет? — хрипло язвит прокуренный голос за поворотом коридора, а следующий за ним звук подозрительно напоминает пренебрежительный плевок на плитку. Воздух подвального помещения липнет к вискам тошнотным вишнёвым ароматизатором, потом, дымом, металлическим привкусом и инородным запахом ядрёных специй — час поздний, трезвым здесь делать давно уже нечего, но отчего-то Костя с ребятами никак не могут уйти. Неизвестная девушка визжит одновременно с новым глухим толчком. На пять минут оставить никого нельзя.

— Вы совсем ебанутые?! — кричит Аня, и её звонкий голос буквально сквозит яростью в купе с разочарованием. Она первая, чью небольшую относительно парней вокруг фигурку Костин взгляд выхватывает из мутно-зеленоватой дымки, и в её глазах, когда она оборачивается, скребутся полчища драных котят.

— Какого чёрта? — холодно рубит Костя, заставляя пару голов повернуться в его сторону, и так и застывает в дверях с глубокой тенью на лице.

Действительно, что же здесь могло произойти?

Тот парень из прошлого, Руслан Енисейский, неприятно хихикает и хрустит шеей в попытке размять мышцы, фактически прибитый к стене подрагивающей от бешенства рукой. Отсюда Косте не видно Юриного лица, зато отлично видно, как ходят ходуном его угловатые плечи и как напрягается опорная нога, а воображение в ту же секунду на ура дорисовывает затопленные чернотой радужки и лихорадочную испарину у кромки волос. Кто-то из собравшегося вокруг стада пьяных зевак отпускает шутку, несколько человек срываются на громкий ржач, поодаль в чьих-то руках пестрят чехлами прямоугольники телефонов. От охраны ни слуха ни духа, может, ей просто плевать, может, хочется хлеба да зрелищ; Руслан приветливо вскидывает короткие брови вверх, за что незамедлительно получает новый, по-прежнему только предупредительный пинок по голени, что благополучно пропускает мимо внимания, разлепляя влажные губы:

— Оу, все друзья в сборе, что за прелесть.

Аня снова дёргается, её возбуждённая мимика так и грозится вырваться за пределы лица, из причёски повсеместно выбились длинные локоны, на одном плече, не скрытом мутно-белой майкой, горит яркий след от ремня гитары, пока за второе её крепко удерживает широкой ладонью взлохмаченный после шоу, неожиданно серьёзный для себя Илья.

— Вы что, здесь, блядь, устроили? — повторяет вопрос Костя и слабо приподнимает левую руку не то для переговоров, не то для начала решительных действий.

— Дрищи-фронтмены сцепились по-пьяне, каждую пятницу одно и то же, — выкрикивает неизвестный в толпе, по головам снова проходится тупорылый смех, на секунду вспыхивает и тут же гаснет фонарик вспышки.

— Повтори, что ты только что сказал, — цедит сквозь зубы Юра, игнорируя всеобщий восторг, встряхивая и крепче вжимая Руслана в серо-болотную штукатурку. Тот клюёт вниз подбородком, чтобы избежать удара затылком, возвращает зрительный контакт и легко пожимает плечами:
— Я сказал то, что думаю.
— Говори! — рявкает Юра почти рот в рот, и Руслан брезгливо морщит нос от их близости: в ней нет ни грамма интимного, только волной подкатывающее, вывёртывающее наружу преддверие тошноты. Костя медленно приближается на два шага, мягко касается покрасневшего Аниного плеча, не отрывая напряжённого взгляда от бледного лица. Никаких резких движений, только убедить, разнять, растащить. С самого начала, оно того не стоило. Не стоило слушать Илью, не стоило соглашаться играть в этой дыре, которую кто-то удосужился назвать клубом, пусть даже хоть на два месяца вперёд не предвиделось другого шанса вернуться на сцену, не стоило оставаться на афтепати, не стоило испытывать судьбу и связываться с тусовкой, где в хэдлайнерах вечера – отморозки из Клеветы, не стоило слушать Юру, который об заклад бился, что всё пройдёт мирно, не стоило…

Руслан снова улыбается, хлопнув махровыми ресницами.

— Я лишь сказал, что не ожидал увидеть вас всех… в добром здравии.

— Нет, ты не это сказал, — напирает Юра с кромешной чернотой в голосе. Руслана это веселит.

— А что, большая разница? — хмыкает он, опять вытягивая светлую с бутылочного цвета мазками потолочного плафона шею вбок, чтобы с интересом заглянуть в лицо Кости через плечо. — Я по вам соскучился. Это ведь ваше первое появление после хиатуса? Слышал, что это правда, будто вы тогда чуть глотки друг другу не перегрызли посреди чащобы в три сосны. Не напомните, как это было?

— Не лезь, куда.., — начинает Аня, но тут же оказывается одёрнута с двух сторон. Руслан довольно, мстительно щурится, прикусывая щёку изнутри.

Костя помнит, как. Помнит, как в старшей школе двое его одноклассников облюбили лбами все дверные косяки, слишком увлечённые подаренной Илье барабанной установкой и горячечными планами по реализации заветной мечты, как подбадривал неловкую и ярко чуть что вспыхивающую щеками, но твёрдую в своих намерениях учиться Аню, как помог развить и срифмовать пару текстов, когда Юра хорошо попросил, и как сам оказался на необжитом, чуть текущем крышей чердаке его дедушки с басухой в руках после того, как пал под встречным огнём трёх пар щенячьих глаз. Как все топтались вокруг и кашляли, фыркали, галдели и суетились, но упрямо бойкотировали респираторы, пока он, топчась на косой трёхногой табуретке, вырисовывал на небрежно обшитой досками стене новое лого Тригонометрии; как их впервые пустили куда-то кроме истёртого Татищевской задницей пешеходника, как Илья оказался не таким уж и пропащим пустоголовым парнем, как на глазах расцветала всегда неприметная Аня, как светился, глядя на неё, отпустивший волосы Юра, как под Костиной юрисдикцией ввиду «общей адекватности и творческой нерукожопости» очутился генеральный контроль над текстами, а с ним — закономерно — горький, но не менее соблазнительный карт-бланш на практически безнаказанное самовыражение, как музыка обволакивала, несла вперёд, сбивала с ног и топила в долгожданном ощущении свободы, как связи рождённого для витья верёвок Томина начали таскать их по всем екатским святым местам, как при виде их лиц начала салютовать половина универа, какой добрый смех звучал на их посиделках во славу не сорвавшейся студийной записи и как щемяще хотелось, чтобы этот сон никогда не заканчивался. Помнит, каким испытанием стало смотреть друг другу в глаза, как накренилась не лезущая в горло учёба, как Юра и Аня гоготали и целовались-целовались-целовались на репетициях, а потом истошно крыли друг друга у мусорных баков за очередным клубом, как эластичный Томин влезал в историю за историей, как пиво вдруг стало цвета и вкуса водки, как второй альбом стал чем-то сродни второй ветки метро, с какой скоростью Саша крутил пальцем у виска, услышав идею забрать документы и начать по новой в СПбГУ, и с каким туманом в головах они, сидя на всё том же чердаке, решали отдохнуть от музыки и друг от друга заодно.

Как совсем недавно, практически два года спустя, начали списываться чуть чаще раза в неделю-две, как на удивление непринуждённо встретились на уютной веранде летнего кафе, как клялись уверенно, что всё давно в прошлом, задобрив недешёвым немецким пивом огромного комнатного слона, и как осторожно, мелкими шажочками собирались с мыслями для реанимации смиренно ожидавшей под аппаратами, любимой нежно до сих пор Тригонометрии.

— Тебе какое дело? — сухо говорит Костя, чувствуя напряжение в каждой клетке. — Да, мы снова играем и сыграем столько сетов, сколько нужно, нравится тебе это или нет.

На руке Юры на секунду особенно ярко прорисовываются синюшные вены.

— Правда, проваливай лучше, Рус, — советует Томин, — он же тебе реально рожу начистит.

«Не начистит, — думает Костя, рассматривая затаившиеся средь пьяных лиц длинные волосы и белобрысую макушку, — он хочет только посмеяться».

— Забавные вы, — зевает широко Руслан, и ничего не дрогает в его посмеивающихся гаденько изумрудных глазах, когда он так пристально жжёт ими то ореховые Костины, то медные Анины, не отрываясь и не мигая, — неужели вы и правда на что-то надеетесь, м? Протянуть так ещё хотя бы годик? Сколько хотите, чтобы простоял дом, где каждый кирпичик держится на чьих-то честных соплях?

Шипящий выдох на конце фразы за долю секунды вспыхивает красной тряпкой. Зелёные глаза вдруг округляются впервые за вечер, когда хватка резко смещается с ворота чёрной рубашки на тонкое, полупрозрачное горло и алый затылок с громким стуком встречается со стеной. Енисейский ошарашенно хрипит, амбал Ангарский отталкивает какого-то хилого парня, прочищая дорогу, Юра корчит лицо в уродливую гримасу и заносит кулак с выпирающими костяшками, когда Костя кидается вперёд. Толпа кричит и улюлюкает, сильные пальцы сжимаются на стонущей от натяжения ткани, Аня визжит, Илья за спиной пыхтит и стискивает её белые плечи почти что до хруста.

— Отпусти меня, блять! — орёт Юра, брыкаясь и пачкая жёстким протектором Костину штанину, бесцельно машет в воздухе кулаком и ужасно, надрывно сипит, когда его руку заламывают. — Отпусти, дай я его смазливое ебало расхуячу!

— По голове себе расхуячь, болван! — рычит Костя, прижимая его к груди, оттаскивая назад и пропахивая носом короткие волосы на макушке. Юрино предплечье отвратительно зажато между их телами, должно быть, это больно, но нельзя, нельзя было допустить, чтобы дело сегодня дошло до рукоприкладства.

— Пацифист хуев, — шипит Юра, — ты вообще слышал этого мудака?!

Костя стискивает зубы и предательски молчит, волоча прочь по плитке упирающуюся пару ног. Руслан у стенки, прочухавший, что его изящному носу больше ничего не угрожает, тут же заметно храбреет, лениво упирается в имитацию кирпичной кладки плечами и едко растягивает губы в дразнящей усмешке.

— И не поймёшь главное, кто быдлос-хозяин, а кто щеночек бешеный, — непринуждённо тянет он, в глубине зала кто-то присвистывает, и Косте самому так остро хочется ему вмазать, но он лишь продолжает стискивать дёргающегося Юру в стальной хватке рук и бессильно сверлить Енисейского глазами. Тот медлительным движением отлипает от стены, отряхивает джинсовку и небрежно поворачивается к оппонентам спиной.

— Мои поздравления вашему реюниону, — бросает он перед тем, как протолкнуться в торопливо расступившуюся перед ним толпу и скрыться из виду среди моря крашеных макушек.

Карьера возобновлена, дальнейшие действия?

создано в рамках проекта Повесть временных лет: мемуары.

ᅠᅠᅠᅠ