Теория

Дверь Ваня проверял трижды — и трижды он видел только пустоту коридора снаружи. Отель сиял излишней новизной, только отгроханный, едва обжитый, бликующий чистотой, свежестью и бирками из магазинов. Даже пылью припасть успел только строительной.

Громить его казалось хуевой идеей даже в голове, но взведённые с концерта нервы подсказывали только такой выход. Громить. Крушить. 

Разъбать хоть что-то, чтобы не разъебывало его самого. 

Вместо этого Ваня с трудом пытался уснуть: мешали шаги в пустом коридоре, дёргающаяся ручка двери, за которой никого не было, и мутные тени в зеркале. Полный набор для херового фильма ужасов, не хватало разве что какой-нибудь девчонки в шортах и задрота рядом. 

Когда ручка дёрнулась в четвёртый раз, Ваня голов был уебать за розыгрыши любого — отсидеть срок в каком-то богом забытом сральнике, набивая дикие порты всяким уёбкам, которые хотя бы убивали людей не за шалости с дверью, и выпустить после выхода самый хуевый блатняк в истории русского шансона. 

Но за дверью стоял Мирон. 

— Я чувствую дружелюбие, — сказал он как заправская гадалка. — Чаем угостишь? 

— У тебя, блядь, в номере чая нет? 

Мирон посмотрел на него без всякого выражения и только кивнул на проход. Посторонившись, Ваня всё равно выглянул в коридор, до того воровато, что самому стало смешно — будто впускал в дом любовницу, когда жена вышла на маникюр. В дальнем углу мигнула лампочка и что-то прошелестело, а по загривку тут же прошибло холодом. Ваня захлопнул дверь.

— А где все? 

— Я ебу? 

— Ну ты, очевидно, не ебешь, — с предельной серьёзностью ответил Мирон, — а они, вероятно, да. 

Он уже устроился на одной из кроватей и выглядел при этом чуть более мёртвым, чем сам Ваня. От рефлекторной заботливой паники останавливало только то, что мёртвым Мирон был и до концерта — переебало его с самого утра. Варианта тут было два: или переждать шторм в отдалении (как поступили разумные участники их олимпийской сборной по нахерачиванию в туре), или вляпаться вместе с Мироном. 

По уровню заразности его настроение было где-то между зевками в вагоне метро и ветрянкой в детском саду, а Ваня как раз относился к тем, кому и маска не помогает, и профилактические витаминки. 

Его, в общем, тоже переебало — разве что с разницей в пару часов по Гринвичу. 

— Ты вроде спать собирался? Тяжелый концерт, хуевый зал, самоубийственные порывы, — Ваня даже пальцы загибал, перечисляя, — что там ещё в списке было? 

— Да вроде всё учёл.

— Ну точно, суповый набор для «отрубиться, чтобы этот день быстрее закончился». И?

Выразительности Ваниного взгляда не хватало — нужное кунг-фу было только у Жени. Всё остальное Мирон умело игнорировал, можно было даже не пытаться. В одном только их хуевые характеры сходились — упорства хватало у обоих. 

Край шторы затрепало, и Ваня подавил желание прикрыть окно — уже в который раз за сегодняшний вечер. Окно и без того было плотно закрыто.

У двери никто не ходил. В зеркалах ничего не мелькало.

— У меня есть теория, — сказал Мирон. 

Он тоже смотрел на штору.

— Валяй. 

Ваня устроился напротив — отзеркалил позу, раскинулся на кровати, подмяв под себя подушку, и подтянул телефон на сколько хватало провода. Слушать Мирона было лучше, чем слушать пустующий коридор, но обновлять ленту инстаграма не мешало ни одно, ни другое. 

Рутина помогала даже в самых отстойных ситуациях, а ничего более убивающего мозг, чем бесконечный скролл социальных сетей, в мире не существовало. Куда там вязанию и вышивке. 

— Здесь кого-то убили. Случайно или специально, не уверен. Поэтому неупокоенный дух шароебится по всему отелю. 

— У Кинга лучше получается разгонять, — заметил Ваня. — Не хватает саспенса. 

— А я, блядь, не пытаюсь разгонять. 

Стоило Ване зажмуриться, как он представил оплывшее лицо кого-то за сорокет: обычный такой мужик, который пытался вырваться из пешек в дамки, но забуксовал где-то в Воронеже. Невыразительная славянская внешность, невыразительная советская жизнь, невыразительный секс только по большим праздникам, бетонный пол вместо гроба из-за какой-то глупой ссоры после пьянки. 

Дверь вздрогнула. Звук был такой, будто кто-то медленно потянул ручку вниз, а потом так же медленно её отпустил. 

Ваня открыл глаза. 

— Я видел какую-то срань в зеркале. И дверь у меня тоже шатает. — В голосе Мирона послышалось удивленное восхищение. — Но нужно было проверить. 

— А на сквозняки и хуевую архитектуру ты, конечно, не подумал, мистер Уоррен? Срань в зеркале — это твоё лицо. Знакомься. Как ты только сегодня всех фанатов не перепугал. 

Вымученная улыбка Мирону откровенно не шла: лицо у него тогда становилось будто пластилиновым, перегнанным через десяток фотошопных фильтров неумелым фотографом. Глаза вообще казались стеклянными, и всё это пугало Ваню на порядок больше, чем ебанувшаяся дверь и зеркала. 

Мирон верил в то, о чём говорил. 

Блядская ветрянка. 

— Так, — сказал Ваня. 

— Только не паникуй. 

— Тебе никто не говорил, что нет фразы хуевей, чем «не паникуй»? Как не думай о белом слоне, только про нервы. 

Ване захотелось встать, но ноги стали как свинцовые. Его немного повело — в углах комнаты померещилась сгущающаяся тьма, накатывающая кругами. Он несколько раз шумно вздохнул и посмотрел на костяшки. 

Локальный Нолан: вспомни где ты и кто ты по татуировкам на теле. Нет ничего более реального, чем ты сам. 

— Иди ты нахуй со своими призраками, — заявил Ваня через мгновение. — Похоронили здесь, блядь, кого-то. Проклятие, блядь, Аннабель. 

— В этом и суть. Не похоронили. — Мирон щелкнул пальцами, привлекая внимание. — Человека не похоронили — и он стал призраком. Лучшие места для призраков? Зеркала. Пороги. Тени. Любые пограничные состояния. Классика: зеркала нужно закрывать, когда в доме мертвец, на порогах в принципе стоять не советуют. Люди знали, о чём говорили. 

Если бы люди знали, о чём говорили, то половины происходящей в мире херни не случилось бы, подумал Ваня. Спорить он не хотел, а все доводы в собственной голове звучали как-то жалко. Что такое законы физики перед убежденным в собственных выводах Мироном? 

Какой-то полубезумной частью своей натуры, Ваня даже хотел, чтобы всё это было не простой игрой воображения двух переутомлённых долбоёбов. 

— И делать с этим что? 

— А зачем что-то делать? — удивился Мирон. — Нужно только пережить эту ночь. 

— Точно. Что может быть проще. 

Проще было бы лечь спать сразу, не вникая в шорохи и лишние звуки. Проблема была в том, что они обожали игнорировать все простые пути. 

К трём часам ночи Ваня готов был распотрошить всю соль, до которой мог добраться, и нарисовать огромный круг и ждать с Мироном рассвета именно в нём.

Все разговоры затухали через несколько фраз, а на бессмысленных ютубовских видео не удавалось сосредоточиться. Любое их начинание, любая попытка отвлечься приводила в одну и ту же точку — они замолкали. Тишина врезалась в уши. Пропадало всякое желание хоть что-то делать. 

Ничего не происходило: никаких голливудских спецэффектов и полупрозрачных фигур. Простыни не поднимались в воздух, лампочки не мигали, а из-под кроватей не лезли чудовища. Спокойствие окружало почти колыбельной. 

Ване просто было страшно до истерики. 

Сердце колошматило о рёбра, нешуточная такая тахикардия на ровном месте. Ладони взмокли, а ткань футболки прилипла к спине. 

Мирон казался бледным до синевы. Пальцы у него подёргивались, но бит в судорожных движениях не угадывался. Его попросту колотило. 

Больше всего пугала покорность, с которой они это принимали. 

— Так, — выдавил Ваня. — Нахуй. Пойдём. 

— Куда? 

— В холл. В кафе. В снегу поваляемся. Какая, блядь, разница, куда, Мирон. 

Он почти просил. 

Мирон ухватился за его ладонь и поднялся. Хватка у него была болезненной, пальцы вжимались в кожу, будто сведённые судорогой. Можно было идти, но они снова застыли. 

В комнате было темно, хотя никто не выключал свет, а по ногам хлестало холодом как в минус сорок. Холод парализовал, а темнота сжималась. 

Номер казался тесным, хотя тесным не был, и Ваня инстинктивно ссутулился. 

Дверь в ванную была открыта — из-за края двери был виден чёрный провал зеркала над белым кафелем умывальника. Взгляда было не отвести — Ване казалось, что оно становится немного ближе каждый раз, как он моргал. 

Огромная тёмная стена, в которой с трудом можно было разглядеть силуэт. 

Когда провернулась дверная ручка, Ваня ощутил это всем телом, будто нажимали прямо сквозь него. 

Мирон выкрутил ему руку — и боль была получше любой пощечины. Ваня отступил на полшага и сморгнул, всё резало, будто кто-то разом потянул все рубильники, отвечающие за свет и звук. 

От обычных лампочек шпарило теплом, как от навороченных студийных софитов. 

— Блядь, — заключил Мирон. 

Ваня не мешкал — стянул его за запястье и отпустил уже только когда они выбрались в коридор. Чувствовал он себя так, будто пробежал стометровку с десяток раз, сдавая школьные нормативы, и всё равно проебался. 

Снова замирать на месте не хотелось, но Мирон вдруг прислонился лбом к его плечу и обхватил поперёк. Сдавил рёбра в объятиях. 

Ваня положил ладонь ему на затылок и тоже выдохнул. 

Его понемногу отпускало. 

Рикка спустился к ним к шести утра. Выглядел он нервным, несколько раз оглядывался и всё приглаживал волосы на затылке. 

— Что такое? Ты только что понял, что ни одна часть дневников не сохранилась? 

— Приснился кошмар про ещё один год на Версусе? — подхватил Мирон. 

— Идите нахуй оба. Нихера не выспался, такой жестяк происходил. 

Ваня переглянулся с Мироном. 

Была у них одна теория на этот счёт.