Так говорил Заратустра

Самый безобразный человек

И опять несли Заратустру ноги его по горам и лесам, а глаза его непрестанно искали страждущего в великой беде и взывающего о помощи и нигде не находили его. Однако всю дорогу радовался он в сердце своем, исполненном благодарности. «Сколько хорошего подарил мне сегодняшний день в награду за то, что он так скверно начался! Каких необычных собеседников повстречал я!

Теперь долго буду я пережевывать речи их, словно хорошие хлебные зерна; и зубы мои должны как следует измолоть и истолочь их, пока не потекут они в душу мою, как молоко!»

Но вот дорога вновь обогнула скалу, местность внезапно изменилась, и Заратустра вступил в царство смерти. Словно в оцепенении, застыли здесь черные и красные выступы скал: не было ни травы, ни деревьев, не слышалось пения птиц. Ибо это была долина, которой избегали все звери, даже хищные; только змеи одной породы — безобразные, толстые, зеленые — приползали сюда умирать, когда приходило их время. Поэтому пастухи и называли эту долину «Смертью Змей».

Заратустра погрузился в мрачные воспоминания: ему казалось, что однажды он уже был здесь. И много тяжелого нахлынуло на него, так что шел он все медленнее и медленнее и, наконец, остановился. Но вот, подняв глаза, увидел он у дороги что-то похожее с виду на человека, но едва ли то был человек, — нечто неописуемое и невыразимое. И тотчас охватил Заратустру сильный стыд оттого, что пришлось ему увидеть подобное своими глазами: покраснев до самых корней седых волос своих, он отвернулся и хотел было уже покинуть это злосчастное место. И вдруг мертвая пустыня огласилась звуками: что-то заклокотало и захрипело из земли, подобно тому, как ночью хрипит и клокочет вода в засорившейся водопроводной трубе; наконец, эти звуки обратились в человеческий голос и речь, и таковы были слова ее:

«Заратустра! Заратустра! Разгадай загадку мою! Скажи ответ! Что такое —
месть свидетелю?
Я предостерегаю тебя, здесь — гладкий и скользкий лед! Смотри, будь внимателен, чтобы гордость твоя не переломала ноги!
Ты мнишь себя мудрым, гордый Заратустра! Так разгадай же эту загадку, ты, разгрызавший и самые твердые орехи! Разгадай загадку, которую я представляю самим собой! Ответь: кто я?»
Но когда Заратустра услышал слова эти, — как вы думаете, что случилось с душой его?
Сострадание овладело им

; и он пал на землю, словно дуб, долго сопротивлявшийся усилиям многих дровосеков, — дуб, что падает грузно, внезапно, пугая даже тех, кто хотел свалить его. Но тут же он снова поднялся, и лицо его стало суровым.
«Конечно же, я узнаю тебя, — произнес он ледяным тоном, — ты —
убийца Бога!
Дай мне пройти.
Ты
не вынес
видевшего тебя, — всегда видевшего насквозь — тебя, самого безобразного человека. И ты отомстил этому свидетелю!» 

Так говорил Заратустра и хотел было отправиться дальше; но тот, кому нет названия, ухватился за край его одежды и снова стал клокотать и хрипеть, подыскивая слова. «Останься! — проговорил он наконец,
— останься! Не проходи мимо! Я угадал, что за топор свалил тебя: хвала тебе, о Заратустра, что ты вновь поднялся!
Я вижу, ты хорошо разгадал душу убийцы — душу убийцы Бога. Останься! Присядь ко мне, ты не пожалеешь об этом!

К кому стремился я, как не к тебе? Останься, сядь! Но не смотри на меня! Почти этим безобразие мое!
Теперь ты — мое последнее прибежище, ибо преследуют меня. Но преследуют не ненавистью своей и не ищейками — о, я смеялся бы над таким преследованием, я бы радовался ему и гордился бы им!
Разве успех не был всегда на стороне преследуемых? А тот, кто преследует добросовестно, кончает тем, что становится последователем, — раз уж он следует по пятам! Но от их сострадания,

— от их сострадания бегу я и прибегаю к тебе. О Заратустра, защити меня, ты — последнее мое прибежище, ты — единственный, кто разгадал меня:
— ты разгадал, каково приходится тому, кто убил
Его
. Останься! А если хочешь уйти, нетерпеливый, не ходи той дорогой, которой шел я.
Эта
дорога губительна.
Ты сердишься, что я слишком долго выворачиваюсь наизнанку? Что я уже советую тебе? Но знай, что у меня, самого безобразного,

— громадные тяжелые ноги. Там, где я прохожу, — путь испорчен. Всякую дорогу запечатлеваю я смертью и позором.
Но по тому, как ты хотел молча пройти мимо меня, по тому, как покраснел ты, — а я и это заметил — я узнал в тебе Заратустру.
Всякий другой словом и взглядом бросил бы мне милостыню — сострадание свое. Но я не настолько нищ, чтобы принять его, — и ты разгадал это,
— я даже слишком
богат
, богат величайшим и ужаснейшим, безобразным и неизреченным! Твой стыд, о Заратустра,
почтил
меня!

С трудом вырвался я из толпы сострадательных, чтобы найти того единственного, кто ныне учит: „Сострадание назойливо“, чтобы найти тебя, о Заратустра!
— будь это божеское или человеческое сострадание — оно всегда противно стыду. И нежелание помочь может быть благороднее, чем иная добродетель, тотчас подскакивающая на помощь.
Но как раз сострадание и называется сегодня добродетелью у всех маленьких людей: нет у них благоговения к великому несчастью, великому безобразию, великой неудаче.

Через головы их смотрю я вдаль, как смотрит собака через спины овец, сбившихся в кучу. Все они — маленькие, доброжелательные, мягкошерстные серые людишки.
Как цапля, закинув голову, глядит с презрением на мелкие пруды, так смотрю я на копошащуюся безликую массу ничтожных желаний и душ.
Давно уже признано право за всеми этими маленькими: так что они, наконец, получили и власть и теперь поучают: „Добро — это то, что считают добрым маленькие люди“.

А „истиной“ признают ныне то, о чем проповедовал тот странный святой и заступник всех маленьких, который и сам вышел из них и свидетельствовал о себе так: „Я есмь истина“.
[5]
Это из-за его нескромности давно стали надуваться от важности все мелкие и ничтожные; он не поучал какому-то ничтожному заблуждению, когда учил: „Я есмь истина“.
Ответил ли кто-либо учтивее этому гордецу? Но ты, о Заратустра, прошел мимо и сказал: „Нет! Нет! Трижды нет!“.

Ты предостерегал от этого заблуждения, ты первый предостерег от сострадания — конечно, не всех, но себя и тех, кто сродни тебе.
Ты стыдишься стыда того великого страдальца; и поистине, когда говоришь ты: „От сострадания надвигается на людей тяжелая туча, берегитесь же!“;
— когда поучаешь ты: „Все созидающие безжалостны, всякая любовь выше сострадания“: тогда думаю я — как хорошо изучил Заратустра все признаки бури!

Но и сам ты — берегись своего собственного сострадания! Ибо многие уже в пути и направляются к тебе, много страждущих, сомневающихся, отчаявшихся, утопающих, замерзающих.
Остерегайся же и меня. Ты разгадал лучшую — и в то же время худшую из загадок моих, — ты разгадал меня самого, и то, что совершил я. Я знаю, какой топор может свалить тебя.
Но Он —
должен был умереть
: своим всевидящим оком видел Он
все
глубины и основания человека, весь его скрытый позор и безобразие.

Сострадание его не знало стыда: он проникал в самые грязные закоулки мои. Он должен был умереть — тот, кто был столь любопытен, назойлив и так охотно сострадал.
Он постоянно
видел меня
: и я возжелал отомстить такому свидетелю — или не жить самому.
Бог, который видел все,
даже человека
: этот Бог должен был умереть! Ибо
невыносимо
для человека, чтобы был у него подобный свидетель».

Так говорил самый безобразный человек. Заратустра же встал и собрался уйти: ибо холод пронизывал его до самых костей.
«Ты, кому нет названия, — сказал он, — ты предостерегал меня от дороги, которой ты шел. В благодарность за это я советую тебе свою. Взгляни, вон там, наверху, пещера Заратустры.

Обширна и глубока она, и много в ней укромных уголков; даже самый скрытный найдет там убежище. А рядом с пещерой — множество расселин и нор, в которых живут всевозможные звери; те, что прыгают, порхают и ползают.
Ты, изгнанник, изгнавший сам себя, ты не хочешь жить среди людей и их сострадания? Ну что ж! Поступай, как я! Так и научишься у меня; научается только тот, кто действует.

А сначала и прежде всего поговори со зверями моими! Самый гордый зверь и самый мудрый — пусть они будут лучшими советниками нашими!»
Так говорил Заратустра и продолжал путь свой еще задумчивее и медленнее, чем прежде: ибо о многом спрашивал он себя и нелегко давались ему ответы.
«Однако, как все-таки жалок человек, — думал он в сердце своем. — Как безобразен он, как хрипит и как много в нем скрыто стыда!

Говорят, что человек любит себя: о, сколь велика должна быть эта любовь к себе! Как много презрения противостоит ей!
И этот, встретившийся мне, он тоже любил себя, презирая себя, — велика была любовь его, и велико презрение.
Я еще не встречал никого, кто глубже презирал бы себя самого: и это — тоже высота. Увы, может быть, он и был тем самым высшим человеком, крик которого слышал я?
Я люблю тех, кто способен на великое презрение. Однако человек есть нечто, что должно преодолеть».

Все материалы, размещенные в боте и канале, получены из открытых источников сети Интернет, либо присланы пользователями  бота. 
Все права на тексты книг принадлежат их авторам и владельцам. Тексты книг предоставлены исключительно для ознакомления. Администрация бота не несет ответственности за материалы, расположенные здесь