Сыктывкарма, брат
в ад им
Пишу месседж подруге и кидаю ссылку на заметку в местном информагенстве с моей фоткой у заголовка. На фото стою в бесформенной чёрной футболке и шапке на фоне электрической будки.
– Ань, я тут прошёл отбор конкурса молодых журналистов, прикинь.
– Реал можешь поехать в Ригу (главный приз – путёвка в «школу Медузы»)?
– Ага, но ты же меня знаешь. Надо сначала сгонять в Сыктывкар.
– Мне кажется, они такие: «Вадим выигрывает поездку в Ригу и будет проходить стажировку в Медузе!» А ты такой: «Ой хоспади... можно пивчик и в баньку?»
– Я тоже думал над этим. Скажу, чтобы купили мне лучше новые наушники, а то мои сломались.
Прячу телефон в кармане и двигаю на работу. Вечером поезд, думаю на ходу, всё ли запихал в рюкзак? Палатка, спальник, носки, трусы, книга про националистов, блокнот с Бутусовым на обложке, обгрызенный карандаш, анорак с надписью «Survival», старый мамкин фотик – вроде всё. Пыхчу до вечера в офисе, доделываю полосы газеты.
На вокзале друг Артём предлагает нашить карман на трусы, чтобы прятать в поезде деньги и паспорт, мама приносит мне бутылку воды и два пирожка в дорогу. Она делает общее фото у перрона, целует, я целую её в ответ и ныряю в вагон.
В купе напротив сидит мужик и разгадывает сканворд, я смотрю в окно на удаляющиеся дома, деревья и не верю в увиденное – лес сливается в одну гущу, и к реальности меня возвращает только бутылка воды.
Последний раз на поезде я ездил в детстве с отцом в Казань. Он мне в дорогу покупал судоку, после третьей страницы я валился спать под укачивающий стук. Отец любил железную дорогу, дома у нас постоянно лежала стопка проездных билетов – ему их выдавали на работе за 15 лет работы путейщиком. Он таскал шпалы, рельсы, вечерами ломило спину. А спина у отца широкая, жилистая, вся усыпана родинками, по ней можно ползать, как по песочнице.
Поезд, метро, аэроэкспресс, самолёт – немного мучений и я в странном городе Сыктывкаре стою у аэропорта и пытаюсь покурить. Вокруг куча ребят из разных городов уже о чём-то разговаривают, я не спрашиваю у них ни слова, только вглядываюсь в лица, каждое мне почему-то знакомо, будто это старые одноклассники, которых я случайно встретил спустя десять лет.
Роллтон, грязь, какая-то незнакомка
Перед поездкой я решил взять с собой блокнот, чтобы фиксировать мелочи, но в итоге не сделал ни одной записи, а все вспоминания слились в одно, как тот лес в окошке поезда.
Тусовку молодых журналистов поселили в хостеле на границе города, где заканчиваются кирпичные дома и начинаются районы, полностью застроенные сталинскими деревянными бараками. Я пытался заглянуть хоть в один такой дом, но видел лишь своё отражение – мутное, грязное, в паутине. Сквозь эти окна не проходил свет и всегда было темно. Смог разглядеть только швабру приставленную к раме, горшок на подоконнике и коричневатого цвета шторы.
В этих дворах попадаются злые местные ребята в чёрных куртках, которые ходят толпой и сразу узнают приезжих. Проходя мимо, что-нибудь пробурчат про себя, типа: «Чё они тут забыли?»
Наружная реклама, названия улиц, вывески – почти всё переведено на красивый язык Коми. На Коми я выучил только слово «тоска», оно переводится как «щёг».
Блуждая меж мутных домов, с перерывами на лекции про судьбу современных медиа, мы добрались до леса и разбили палатки. Сотни людей приехали сюда, чтобы накормить комаров, промокнуть под дождём, поговорить друг с другом и постараться пережить ночь.
Илья Жегулёв, рассказывающий про Медузу, медиасрачи и расследования, бродил в дождевике по сырой траве, а потом нашел под навесом местечко, упал на пакет и стал пить кофе в позе русской журналистики. Илья – отражение каждого гостя этого «весёлого леса», а я – лошадь за забором, которая жевала траву и смотрела за горизонт.
Мы с Кириллом (парнем из Екатеринбурга) катались на качелях, ели плов, который намешивал на огне мужик армянской наружности. Осматривали избушки вокруг и хотели дойти до пруда, но чуть не утонули в лужах и вернулись обратно, на лекцию Артёма Лоскутова, создателя монстрации.
Он стоял, пожимал плечами и бормотал в микрофон историю, как полиция хотела задержать участников первой акции:
Второй раз в этот день Артёма я видел только ночью, когда он стоял с анархистом, у которого на плече нашивка группы Химера. Они обсуждали полицаев: кого вяжут, кого не вяжут. Я послушал, посмеялся и свалил. Анархисты были смешные, они сидели за одним столом, пока мы компашкой журналюг пытались придумать новый формат медиа. Один панк взял руку другого, достал широкий нож и стал бить им вокруг пальцев о стол.
Под вечер я достал всё своё пиво, устроился у импровизированного костра, что-то без конца говорил и в конце каждой мысли отчаянно махал рукой. Когда кончилось пиво, кончились и слова – я поднялся и пошёл искать ещё одну банку, шастал, как в тумане. Вдруг кто-то схватил меня за руку и уверенно повёл «говорить». Это темноглазая 18-летняя девчонка из Сыктывкара, которая хочет стать журналистом, но ей почему-то не удаётся.
В ту ночь я рассказал ей, кажется, всё, что только мог: от школы до того момента, как я в обеденный перерыв сижу в столовой и покупаю котлету к макаронам (если мне выдали аванс). Закончилась эта пьяная лекция моей идеей справедливости: если ты делаешь что-то искренне и честен с самим собой, то всё остальное придёт само. Она обняла меня после этой фразы и назвала меня хорошим. «Да ладно», – посмеялся я, постоял немного на улице, послушал местных музыкантов и поплёлся в палатку. Там уже спал Кирилл, я завернулся в спальник и превратился в подобие червяка.
Утром я подумал, что меня парализовало: земля пропитала кости насквозь, потому что я забыл подложить пенку. Но заварил роллтон, попил кофе и вроде остался жив.
В автобусе, который вёз нас из этого леса обратно в город, сидели два мальчика и их дед. Ребята играли в слова:
– Бам! Тебе на М.
– Мама-ама криминал!
– Но ведь криминал был уже.
– Криминал был, а мама-ама криминала не было.
Дед задал им загадку про какой-то французский город, которую я сам не смог отгадать. «Ладно, – говорит, – всё равно не поймёте, дам подсказку, этот город начинается на букву Р».
– Рязань?
– Рыба?
– Самара?
– Она на С...
– Русские?!
– Русские, точно!
Пацаны задумались над этим словом и молча посмотрели в окно.
И хватит
Почти каждый вечер мы ходили на экскурсии в сыктывкарские бары: везде тесновато, но уютно. В такой один вечер из бара я еле добрался до хостела.
День разбора работ на конкурс. Номинация текстовый репортаж. На экране мой текст. «А это, друзья, пензенское гонзо», – сказала Софья Крапоткина, ред издания 7x7, а я стал красным. Она добавила, что жюри придумали новый жанр к моим текстам: пензо. Короче чуваки подарили мне наушники, как я и загадал перед поездкой. Гран-при я, конечно, не выиграл, девчонка из Новой обогнала меня – ну, я и не думал с ней толкаться, кто я такой-то? Всё равно через пару дней возвращаться в свою газетёнку, а в понедельник сдача и опять мучиться до полуночи, верстать надоевшие 32 полосы и биться об стол.