Стыд

Из подъезда вышли двое: ребенок лет пяти и старик.

Малыш углубился в палисадник, где росло его любимое дерево. Для взрослого человека дерево было размером с хороший куст, а ребенку приносило радость, что можно достать до листьев – такое поразительное карликовое дерево. Он навязывал на ветки ленты и бусины, снимал их и перевешивал, срывал с соседних кустов лозу, очищал её от листочков и медленно стаскивал шкурку до липкого ядра, пробовал переплетать мелкие цветочки, долго что-то говорил своим игрушкам, копался в сухой земле, бродил по лабиринту из кустарников.

Когда ещё слабое весеннее солнце дошло до зенита, стало жарче, захотелось домой. Ребенок подошёл к старику, который с самого начала сидел на корточках у одного из кустов и выкуривал сигареты одну за другой. Старик любил накинуть черно-белую тюбетейку, чапан в цветную полоску и выйти во двор, сесть на корточки, чтобы покурить.

– Деда, я всё, пошли домой, – ребенок потряс старика за плечо.

Тишина.

Старик будто заснул, он лежал на боку, свернувшись калачиком. И тут из каких-то фильмов или рассказов всплыли картинки про то, что у живых всегда бьётся сердце. Малыш пробрался поближе к груди своего деды, замер.

Тишина.

Во дворе никого и дома никого. Малыш испугался: тому, что один и тому, что истории про биение сердца – не выдумка.

Он побежал домой, оставив входную дверь нараспашку. Забежал к себе в комнату и совсем, совсем не понимал, как ему быть. От страха он залез под кровать и спрятался за коробками. Малыш, кажется, не плакал. Ему было страшно и стыдно, что он бросил своего любимого деда там, на улице, на земле, а сам спрятался под кроватью.

Прошло какое-то время, и малыша окликнула соседка. Потом она ругала ребенка за то, что старик лежит на улице, что ребенок никому ничего не сказал. Подтянулись другие соседи. Все они что-то хотели: «Где мама? Не знаю. Какой у неё номер на работе? Не знаю. Сестра мамы, позвони ей».

Малыш пытался вспомнить семь цифр от телефона. Он проходил их в садике и часто звонил тёте, но цифры всегда были написаны на бумаге или рядом была мама. Малыш неумело выводил цифры на листочке. Какие же цифры там были и как писались эти знаки? «Быстрее, давай быстрее», подгоняли соседи. «Это неправильный номер! Когда мама придёт? Во сколько она приходит?». Наконец, малыш вспомнил.

Вокруг было много ног, они беспорядочно ходили туда-сюда, были голоса, все что-то говорили; в квартиру зашла растерянная мама, и ребенка отнесли к соседям.

Спустя время, на лысую голову малыша надели калапушку и завели домой. На полу во всех комнатах были расстелены курпачи, на них сидели женщины и мужчины. Звуки были приглушенными, а голоса переходили в шёпот, и над всем этим пульсировала молитва, произносимая муллой.

Зеркала покрыли тканью. На входной двери, снятой с петель, лежал дедушка. Красивый, в тюбетейке. Он спал…

Из окна соседей на четвертом этаже открывался вид на всю дворовую улицу. Она была заполнена людьми, которые пришли проводить старика в последний путь. Малыш видел, как мужчины несли на плечах деревянную коробку с белым коконом внутри. И тогда он заплакал. Он рыдал так, что из маленького тельца, казалось, не может выйти столько горя. Слёзы не прекращались, но это не было истерикой. Это было безысходное прощание с любимым человеком, дорогим дедушкой…

Ещё много лет я продолжала нести в себе стыд за то, что оставила дедушку одного на улице, на земле. Но когда в пять лет ты один на один с чьей-то смертью, это сложно понять.