Странная история доктора Джекила и мистера Хайда

Странная история доктора Джекила и мистера Хайда

Роберт Стивенсон

Глава II. Что принес Аросу разбитый корабль

Когда я вышел к морю напротив Ароса, уже начался прилив, и мне оставалось только свистом вызвать Рори с лодкой, а самому ждать на дальнем берегу. Повторять сигнал не было нужды. Едва я свистнул, как в дверях появилась Мэри и помахала мне платком, а старый длинноногий слуга, ковыляя по песку, поспешно спустился к пристани. Как он ни торопился, бухту он пересек не так уж скоро: несколько раз он клал весла, нагибался над кормой и внимательно вглядывался в воду. Когда Рори приблизился к берегу, мне показалось, что он сильно состарился, исхудал и как-то странно избегает моего взгляда. Ялик подновили – на нем появились две новые скамейки и несколько заплат из редкостного заморского дерева, названия которого я не знаю.

– Послушай-ка, Рори, – сказал я, когда мы отправились в обратный путь, – какое хорошее дерево! Откуда оно у вас?
– Не больно-то оно поддается рубанку, – с неохотой пробормотал Рори. Бросив весла, он наклонился над кормой точно так же, как когда он плыл за мной, и, опираясь на мое плечо, стал с выражением ужаса вглядываться в волны.
– Что случилось? – спросил я, растерявшись.
– Опять эта рыбища, – ответил старик, берясь за весла.

Больше мне ничего не удалось от него добиться – на все мои вопросы он только таинственно на меня поглядывал и зловеще качал головой. Поддавшись необъяснимой тревоге, я также стал всматриваться в воду за кормой. Она была прозрачной и зеркальной, но тут, на середине бухты, очень глубокой. Некоторое время я ничего не видел, но потом мне почудилось, будто что-то темное, может быть, большая рыба, а может быть, просто тень, настойчиво следует за яликом. И тут я вспомнил один из суеверных рассказов Рори о том, как в Морвене на переправе, во время какой-то кровавой усобицы между кланами, невиданная прежде рыба несколько лет провожала паром, так что в конце концов никто уже не осмеливался переправляться на другую сторону.

– Она поджидает… знает кого, – сказал Рори.

Мэри встретила меня у самой воды, и мы поднялись с ней вверх по склону к аросскому дому. И снаружи и внутри я заметил много перемен. Сад был обнесен оградой из того же дерева, какое пошло на починку лодки, на кухне стояли кресла, обтянутые чужеземной парчой, на окне висели парчовые занавески, на комоде красовались часы, но они не шли; с потолка свисала медная лампа; накрытый к обеду стол щеголял тонкой скатертью и серебряной посудой. Все эти новые богатства были выставлены напоказ в убогой, так хорошо мне знакомой, старой кухне, где все еще стояли скамья с высокой спинкой и табуреты, а в нише – кровать Рори; где солнце светило сквозь широкую трубу на тлеющий в очаге торф; где на полке над очагом лежали трубки, а на полу стояли треугольные плевательницы, наполненные вместо песка ракушками; где каменные стены ничем не были украшены, а на простом деревянном полу лежали три половичка, прежде единственное украшение кухни, – три ковра бедняка, невиданные в городах, сплетенные из холстины, черного сукна воскресных сюртуков и грубой дерюги, залоснившейся оттого, что она долго терлась о лодочные скамьи. Эта кухня, как и весь дом, славилась в этих краях – такой она была чистенькой и уютной, и теперь, увидев эти нелепые, недостойные ее добавления, я возмутился и даже почувствовал гнев. Если вспомнить, зачем я сам в этот раз приехал в Арос, то подобное чувство следовало бы назвать неоправданным и несправедливым. Но в первую минуту оно опалило мое сердце огнем.

– Мэри, – сказал я, – я привык звать это место моим родным домом, а теперь я его не узнаю.
– А для меня это место всегда было родным домом, – ответила она, – домом, где я родилась и где я хотела бы умереть. И мне тоже не по душе эти вещи, не по душе, как они попали к нам, и все то, что они принесли с собой. Лучше бы им сгинуть в море, чтобы теперь над ними плясали Веселые Молодцы.

Мэри всегда была серьезной – это, пожалуй, была единственная черта, унаследованная ею от отца, – однако тон, которым она произнесла эти слова, был не только серьезным, но даже мрачным.
– Да, – сказал я, – я так и опасался, что вещи эти принесло кораблекрушение, то есть смерть. Правда, когда скончался мой отец, я вступил во владение его имуществом без угрызений совести.
– Твой отец умер чистой смертью, как говорится, – ответила Мэри.

– Верно, – продолжал я, – а кораблекрушение подобно божьей каре. Как называлось это судно?
– Оно звалось «Христос-Анна», – прозвучалс голос позади меня, и, обернувшись, я увидел в дверях дядю.

Это был невысокий угрюмый человек с длинным лицом и очень темными глазами; в пятьдесят шесть лет он был еще крепок и подвижен и с виду походил не то на пастуха, не то на матроса. Ни разу в жизни я не слышал его смеха. Он постоянно читал Библию, много молился, как в обычае у камерониян, среди которых он рос; он вообще представляется мне во многом схожим с этими горцами – проповедниками кровавых времен, предшествовавших революции. Однако благочестие не принесло ему утешения и даже, как мне казалось, не служило опорой. У него бывали припадки черной тоски, когда он изнывал от страха перед адом, но в прошлом он вел не очень-то праведную жизнь, о которой все еще вспоминал со вздохом, и по-прежнему оставался грубым, суровым, мрачным человеком.

Пока он стоял на пороге, солнце освещало шотландский колпак на его голове и трубку, заткнутую в петлицу куртки, а когда он вошел в кухню, я заметил, что он, как и Рори, постарел и побледнел, что его лицо избороздили глубокие морщины, а белки глаз отливают желтизной, точно старые слоновьи клыки или кости мертвецов.
– «Христос-Анна», – повторил он, растягивая первое слово. – Кощунственное название.

Я поздоровался с ним и похвалил его цветущий вид, сказав при этом, что я опасался, не был ли он болен.

– Плоть моя здорова, – ответил он резко, – да, здорова и грешна, как и твоя. Обедать! – крикнул он Мэри, а затем вновь повернулся ко мне. – Неплохие вещи, а? Часы-то какие! Только они не ходят, а скатерть самая что ни на есть льняная. Хорошие, дорогие вещи! Вот за такое-то добро люди нарушают заповеди господни; за такое-то добро, а может, даже и похуже, люди восстают на бога и его заветы и горят за это в аду; потому-то в Писании и называется оно проклятым. Эй, Мэри, – вдруг раздраженно крикнул он, – почему ты не поставила на стол оба подсвечника?

– А к чему они нам среди бела дня? – спросила она.
Однако дядя ничего не желал слушать.
– Мы будем любоваться на них, пока можно, – произнес он.
И пара массивных подсвечников чеканного серебра была водружена на стол, убранство которого и так уже не подходило простой деревенской кухне.

– Их выбросило на берег десятого февраля, часов так в десять вечера, – начал рассказывать мне дядя. – Ветра не было, но волна шла крупная, ну, Гребень их и затянул, как я полагаю. Мы с Рори еще днем видели, как они старались выйти к ветру. Не слишком-то он слушался руля, этот «Христос-Анна», все уваливался под ветер. Да, тяжеленько им пришлось. Матросы так и не слезали с реев, а холод стоял страшный – вот-вот снег пойдет. А ветер-то чуть подымется и тут же стихнет, только подразнит их надеждой. Да, тяжеленько, тяжеленько им пришлось. Уж тот, кто добрался бы до берега, мог бы возгордиться.

– И все погибли? – воскликнул я. – Да смилуется над ними бог!
– Ш-ш, – сказал он строго, – я не позволю молиться за мертвецов у моего очага.
Я возразил, что в моем восклицании не было ничего папистского, а он принял мои извинения с несвойственной ему покладистостью и тут же заговорил о том, что, по-видимому, стало для него излюбленной темой:

– Мы с Рори отыскали его в Песчаной бухте, а все это добро было внутри. В Песчаной бухте порой бывает толчея – то воду гонит к Веселым Молодцам, а то, когда идет прилив и слышно, как у дальнего конца Ароса ревет Гребень, обратное течение заворачивает в Песчаную бухту. Оно-то и подхватило этого «Христос-Анну» и понесло кормой вперед – нос лежит теперь куда ниже кормы, и все днище открылось. Ну и треск был, когда его ударило о камни! Господи, спаси нас и помилуй! Нелегко живется морякам, холодная у них, опасная жизнь. Я сам немало времени провел над пучиной морской. И зачем только господь сотворил эту скверную воду! Он создал долины и луга, сочные зеленые пастбища, тучную красивую землю…

И ликуют они и поют,
Ибо радость ты им даровал,
как говорится в стихотворном переложении псалмов. Не то чтобы от этого они стали благочестивее, но зато красивы, да и запоминать их легче. «Кто в море уходит на кораблях», – как в них еще говорится,
И трудится над бездной вод,
Тому господь свои труды
И чудеса узреть дает.

Ну, говорить-то легко. Давид, наверно, не слишком хорошо знал море, а я одно скажу: да не будь это напечатано в Библии, так я бы уж подумал, что не Господь, а сам проклятый черный дьявол сотворил море. От него не жди ничего хорошего, кроме рыбы. Ну да Давид небось думал о том, как Господь несется на крыльях бури. Ничего не скажешь – хорошенькие чудеса дал Господь узреть «Христос-Анне». Да что там чудеса! Кара это была, кара во тьме ночной посередь чудищ морской пучины. А души их – ты только подумай! – души их, может, не были еще готовы! Море – проклятое преддверье ада!

Я заметил, что в голосе дяди слышалось неестественное волнение, и он подкреплял свою речь жестами, чего прежде никогда не делал. При этих последних словах, например, он наклонился, оперся о мое колено растопыренными пальцами и, побледнев, заглянул мне в лицо, и я увидел, что его глаза горят глубоким огнем, а у рта залегли дрожащие складки.

Вошел Рори, и мы приступили к обеду, но это лишь ненадолго отвлекло дядю от прежних мыслей. Правда, он задал мне несколько вопросов о моих успехах в колледже, но я заметил, что думает он о другом, и, даже когда он произносил свою импровизированную благодарственную молитву (как всегда, длинную и бессвязную), я и в ней услышал отзвуки все той же темы, ибо он молился, чтобы Господь был «милосерден к бедным, безрассудным, сбившимся с пути грешникам, всеми покинутым здесь, у великих и мрачных вод». Затем он повернулся к Рори.

– Была она там? – спросил дядя.
– Была, – сказал Рори.
Я заметил, что они оба говорили как бы между собой и с некоторым смущением, а Мэри покраснела и опустила взгляд. Отчасти желая показать свою осведомленность и тем рассеять неловкость, а отчасти потому, что меня снедало любопытство, я вмешался в их разговор.
– Вы имели в виду рыбу? – спросил я.

– Какую еще рыбу! – вскричал мой дядя. – Он про рыбу говорит! Рыба! У тебя мозги зажирели. Только и думаешь, что о плотских желаниях. Это злой дух, а не рыба!
Он говорил с большой горячностью, словно рассердившись. Должно быть, мне не понравилось, что меня так резко оборвали, – молодежи свойственна строптивость. Во всяком случае, насколько помню, я возразил ему и с жаром стал обличать детские суеверия.

– А еще учишься в колледже! – язвительно произнес дядя Гордон. – Одному богу известно, чему они вас там учат. Что же, по-твоему, в этой соленой пустыне нет ничего – там, где растут морские травы и копошатся морские звери, куда солнце заглядывает изо дня в день? Нет, море похоже на сушу, только куда страшнее. И раз есть люди на берегу, значит, есть люди и в море – может, они и мертвецы, но все равно люди; а что до дьяволов, так нет ужаснее морских дьяволов. Если уж на то пошло, то от сухопутных дьяволов нет большого вреда. Давным-давно, когда я еще был мальчишкой и жил на юге, так в Пиви-Мосс водился старый лысый дух. Я своими глазами его видел – сидел он на корточках в трясине, а сам серый, что могильный камень. Жуткий такой, вроде жабы, только трогать он никого не трогал. Ну, конечно, шел бы мимо распутник, от которого Господь отвернулся, какой-нибудь там нераскаявшийся грешник, так эта тварь на него набросилась бы – а вот в пучине морской водятся дьяволы, которые и доброго христианина не пощадят. Да, господа хорошие, коли бы вы утонули вместе с беднягами на «Христос-Анне», вы бы теперь на себе испробовали милосердие моря. Поплавай вы по нему с мое, так ненавидели бы его еще лютее, чем я. Да гляди вы глазами, которыми вас одарил Господь, так поняли бы всю злобу моря, коварного, холодного, безжалостного, – и всего, что водится в нем с господнего соизволения: крабы всякие, которые едят мертвецов, чудовища-киты и рыбы – весь их рыбий клан – с холодной кровью, слепые, жуткие тва

Эта неожиданная вспышка потрясла нас всех, а дядя после последнего хриплого выкрика погрузился было в свои мрачные мысли. Однако Рори, любитель и знаток всяческих суеверий, вывел его из задумчивости, задав вопрос:
– Да неужто вы видели морского дьявола?

– Видел, только неясно, – ответил дядя. – А коли бы простой человек увидел его ясно, так, наверное, он и часа не прожил бы. Приходилось мне плавать с одним пареньком – звали его Сэнди Габарт, – так вот он дьявола увидел. Ну и пришел ему тут же конец. Мы семнадцать дней как вышли из Клайда – и пришлось нам тяжеленько, а шли мы на север с зерном и всякими товарами для Маклеода. Ну, добрались мы почти до самых Катчалнов – как раз прошли Соэу и начали длинный галс, думая, что так и дотянем до Копнахау. Я эту ночь никогда не забуду: луна была в тумане, дул хороший ветер, да не очень ровный. А еще – жутко же это было слушать – другой ветер завывал наверху, среди страшных каменных вершин Катчалнов. Ну так Сэнди стоял у стакселя, и нам его не было видно с грот-мачты, где мы крепили парус. Вдруг он как закричит! Я потянул сезень, точно с ума свихнулся, потому что мне почудилось, будто мы повернули на Соэу. Да только я ошибся – был это смертный крик бедняги Сэнди Габарта, ну, может, предсмертный, потому что умер он через полчаса. И успел еще сказать, что у самого бушприта вынырнул морской дьявол, или, может, морской дух, или еще какая-то морская нечисть, и этот дьявол посмотрел на него холодным жутким взглядом. И когда Сэнди помер, мы поняли, какой это знак и почему ветер выл на Катчалнах. Тут он и обрушился на нас – и не ветер это был, а гнев божий. И всю эту ночь мы работали как сумасшедшие, а когда опомнились, смотрим: мы уже в Лох-Ускева и на Бенбекуле поют петухи.

– Это небось была русалка, – сказал Рори.
– Русалка?! – вскричал дядя с невыразимым презрением. – Бабьи россказни! Никаких русалок нет!
– Ну а на что он был похож? – спросил я.
– На что он был похож? Упаси бог, чтобы нам довелось это узнать! Была у него какая-то голова, а больше Сэнди ничего не мог сказать.

Тогда Рори, уязвленный до глубины души, поведал несколько историй про русалок, морских духов и морских коней, которые выходили на берег на островах или нападали на рыбачьи суда в открытом море. Дядя, несмотря на свой скептицизм, слушал старика с боязливым любопытством.
– Ладно, ладно, – сказал он, – может, оно и так, может, я и ошибся, да только в Писании про русалок ни слова не сказано.

– И про аросский Гребень там тоже небось ни словечка не сказано, – возразил Рори, и его довод, по-видимому, показался дяде убедительным.

После обеда дядя повел меня на холм позади дома. День был безветренный и очень жаркий, зеркальную поверхность моря не морщила даже легкая рябь, и тишину нарушали только привычное блеяние овец да крики чаек. Не знаю, подействовала ли разлитая в природе благость на моего родича, но, во всяком случае, он держался более разумно и спокойно, чем раньше. С интересом, почти даже с увлечением обсуждая мое будущее, он только время от времени возвращался к погибшему судну и к сокровищам, которые оно принесло Аросу. Я же слушал его в каком-то тихом оцепенении, жадно впивая глазами столь хорошо знакомый мне пейзаж, и с наслаждением вдыхал морской воздух и дымок от горящего торфа – это Мэри развела огонь в очаге.

Миновал час, и мой дядя, который все это время исподтишка поглядывал на маленькую бухту, встал и позвал меня за собой. Тут следует упомянуть, что мощная приливная волна у юго-западной оконечности Ароса вызывает волнение у всех его берегов. В Песчаной бухте на юге в определенные часы прилива и отлива возникает сильное течение, но в северной бухточке (бухте Арос, как ее называют), у которой стоит дом и на которую теперь глядел дядя, волнение возникает только перед самым концом отлива, да и тогда его бывает трудно заметить, настолько оно незначительно. Когда дует ветер, его вообще не видно, но в тихие дни, выпадающие не так уж редко, на зеркальной поверхности бухты появляются странные, непонятные знаки – назовем их морскими рунами. Подобное явление можно наблюдать в сотнях мест по всему побережью, и, наверно, есть немало юношей, которые забавы ради пытались найти в этих рунах какой-нибудь намек на себя или на людей, близких им и дорогих. На эти-то знаки и указал мне теперь дядя, причем с какой-то неохотой.

– Видишь вон ту рябь на воде? – спросил он. – Там, возле серой скалы? Видишь? Ведь верно, что она похожа на букву?
– Конечно, – ответил я, – я сам это часто замечал. Похоже на букву Х.
Дядя испустил тяжкий вздох, словно мой ответ горько его разочаровал, и еле слышно произнес:
– Да, да… «Христос-Анна».
– А я, сэр, всегда полагал, что этот знак послан мне и означает «храм».

– Значит, ты его и раньше видел? – продолжал он, не слушая меня. – Дивное дело, страшное дело. Может, он поджидал здесь, как говорится, изначала века. Странное, страшное дело. – Тут он добавил другим тоном: – А еще такой знак ты видишь?
– Вижу, – ответил я, – и очень ясно. У того берега, где дорога спускается к воде, – большое У.
– У, – повторил он вполголоса и, помолчав, спросил: – А как ты это толкуешь?

– Я всегда думал, что это указывает на Мэри, сэр: ведь ее второе имя – Урсула, – ответил я, краснея, так как не сомневался, что вот сейчас должен буду объявить ему о своих намерениях. Однако мы думали о разном и оба не следили за ходом мыслей собеседника. Дядя вновь не обратил ни малейшего внимания на мои слова и угрюмо понурился. Я решил бы, что он просто ничего не слышал, если бы следующая его фраза не прозвучала как отголосок моей.

– Мэри лучше ничего об этих письменах не говорить, – сказал он и зашагал вперед.

По берегу бухты Арос тянется полоска травы, удобная для ходьбы, и я молча следовал по ней за моим родичем. Признаюсь, я был немного расстроен тем, что лишился столь удобного случая сказать дяде про мою любовь. Однако гораздо больше меня занимала происшедшая в нем перемена. Он никогда не был добродушным, общительным человеком в буквальном смысле этого слова, но то, каким он бывал прежде даже в самые черные минуты, все же не подготовило меня к столь странному преображению. Одно, во всяком случае, было несомненно: его, как говорится, что-то беспокоило. И я принялся мысленно перебирать слова, начинающиеся с буквы «у», – «уныние», «успех», «удача» и все в том же духе, как вдруг словно споткнулся о слово «убийство». Я все еще размышлял над зловещим звучанием и роковым смыслом этого слова, когда мы достигли места, откуда открывался вид на весь остров – позади виднелись бухта Арос и дом, впереди расстилался океан, усеянный на севере островками, а на юге – синий и ничем не ограниченный. Тут мой проводник остановился и некоторое время молча смотрел на бесконечный водный простор. Затем он повернулся ко мне и сильно сжал мой локоть.

– По-твоему, там ничего нет? – спросил он, указывая трубкой на океан, и тут же вскричал с каким-то диким торжеством: – Послушай, что я тебе скажу! Там все дно кишит мертвецами, как крысами.
Тут он повернулся, и мы направились к дому, не сказав друг другу больше ни слова.

Я мечтал остаться с Мэри наедине, но только после ужина мне наконец удалось улучить минуту, чтобы поговорить с ней. Я знал, что нас скоро могут прервать, а поэтому не стал тратить времени и сразу высказал все, что было у меня на душе.

– Мэри, я приехал в Арос, чтобы проверить одну свою догадку. Если я не ошибся, то мы сможем уехать отсюда, не заботясь более о хлебе насущном; я сказал бы и больше, только не хочу давать обещания, которые могут оказаться опрометчивыми. Но я лелею надежду, которая для меня важнее всех богатств в мире. – Тут я помолчал. – Ты ведь знаешь, о чем я говорю, Мэри.
Она молча отвела глаза от моего лица, но и это меня не остановило.

– Я всегда думал только о тебе, время идет, а я думаю о тебе все больше, и ты мне все дороже. Без тебя мне в жизни нет ни счастья, ни радости. Ты зеница моего ока.
Она по-прежнему не смотрела на меня и ничего не ответила, но мне показалось, что ее рука дрожит.
– Мэри! – вскричал я со страхом. – Может быть, я тебе не нравлюсь?
– Ах, Чарли, – сказала она, – разве сейчас время обсуждать это? Не говори со мной пока, ни о чем меня не спрашивай. Труднее всего будет ждать не тебе!


Все материалы, размещенные в боте и канале, получены из открытых источников сети Интернет, либо присланы пользователями  бота. 
Все права на тексты книг принадлежат их авторам и владельцам. Тексты книг предоставлены исключительно для ознакомления. Администрация бота не несет ответственности за материалы, расположенные здесь

Report Page