sss

Сережа просто не знает, как. Как вообще можно было так крупно попасть, потому что сама по себе любовь - это так не по-пацански, и уж тем более к другому парню, еще и к черту, еще и к соседу, еще и…

Бесконечная череда всевозможных «и», в которую никак не удается вклинить хоть одну адекватную причину все оборвать, разрушить, уничтожить до самого основания. Это выводит из себя. Это злит до побелевших костяшек, до скрежета зубов, до задиристых «that´s gay», из-за которых потом так больно, потому что видеть ответный хмурый взгляд таких больших, умопомрачительных глаз практически невыносимо. А Сережа, и правда, не знает, что делать. Он просто не умеет, да и до сих пор сомневается, а должно ли быть так, должен ли испытывать эти чувства, или нужно попросить Волыну выбить из башки всю эту дурь под названием «Кирилл» и больше не мучиться.

А с каждым днем становится только хуже.

Сергей просто не может контролировать эти постоянные порывы выйти на лестничную клетку одновременно с Кириллом и не завести разговор, от которых челкастый всегда дергается и старается побыстрее свалить куда подальше, что получается далеко не сразу и далеко не всегда.

- Слышь… соус есть?

- Че? – бледное лицо становится каменным.

- Ну… чураско там… - Кирилл всегда такой бледный и такой худой, что хочется узнать, хорошо ли он питается, не нуждается ли в чем-нибудь, не нужны ли ему деньги на карманные расходы, а Кирилл, конечно же, все понимает неправильно, безропотно выворачивает карманы и отдает все, что есть, после чего спасается бегством, перепрыгивая сразу через три ступеньки, видимо, боясь огрести, и Сережа снова ненавидит себя за собственную непроходимую тупость.

И, кажется, дальше так продолжаться уже не может.

И Сережа стоит перед дверью его квартиры и старается тщетно унять собственное сердцебиение, и сводит с ума мысль, что ему не откроют, и уже невозможно выносить секунды, издевательски терзающие его своим ожиданием.

- Эй, блять, ты пустишь меня или как?! – и Сережа чуть не попадает кулаком по бледному изумленно-растерянному лицу в желании со всей дури долбануть по разделяющей их двери, и чувствует себя до ужаса неловко, и даже не знает, что теперь говорить и что делать. На случай, что Кирилл реально откроет, плана не было. – Ну, я тут короче… у меня еда кончилась…

- Тебя покормить? – тихо спрашивает Кирилл, и внутри все замирает, сжимается и щекочет от звука этого тихого, мягкого голоса. Его голоса.

И Сережа переступает через порог, и сам закрывает дверь, и находит кухню, и тут же по-хозяйски изучает содержимое холодильника, чтобы хоть как-то охладить кровь, стукнувшую в голову, из-за чего щеки, кажется, горели со страшной силой.

- Чет у тебя тут как-то… нихуя, - изрекает Сережа, а Кирилл вдруг оказывается совсем близко, тоже смотрит внутрь, будто бы никогда туда и не заглядывал, и уже невозможно контролировать порыв коснуться его, просто коснуться, просто поверить, что это взаправду, по-настоящему, и этот брюнет с косой челкой – не очередная его фантазия, не отпускающая ни днем, ни ночью.

- С… Сереж? – Кирилл замирает, забывая как дышать, никак не ожидая теплых мягких рук, легших ему на талию, от которых становится и тепло, и так страшно одновременно.

- Худой такой, еба… ты жрешь вообще?

И Сережа не понимает, зачем стаскивает с него толстовку, зачем снова касается руками бледной, почти белоснежной, такой мягкой кожи, зачем скользит по угловатым плечам и зачем склоняется, целуя тонкую шею.

- Сереж… - голос тихий, сдавленный, дрожащий, как и рука, несмело легшая на сильное плечо. – Ты же… голодный…

- Ну так хуль не кормишь… Я гость... Значит и еда моя...

Глаза в глаза, в которых, кажется, скрываются ответы на все невысказанные вопросы… а после поцелуй – такой жадный, несколько грубый, горячий, Сережа прижимает к себе столь желанное тело и совершенно не понимает, почему Кирилл с такой силой обнимает его в ответ, почему так откровенно жмется, и почему кажется, что ничего важнее этого ни сейчас, ни в целом мире просто нет.

- Вкусно? – такой тихий выдох ему в губы, и Сережа просто не может отвести взгляда от этих глаз, впервые светящихся с ним рядом таким счастьем, от этой мягкой полуулыбки на тонких губах, не может справиться с мурашками от ощущения пальцев, тихонько поглаживающих по спине.

- Спрашиваешь? – и снова поцелуи в шею, и руки, бесконечно скользящие по светлой коже, и одежда остается где-то в коридоре, и Сережа, наконец, может вжать объект своей страсти и желания в застиранную простынь кровати, полностью пропахшую Кириллом, отчего хочется лишь сильнее, быстрее, резче, послать к чертям (о ирония) все мыслимые и немыслимые пределы и просто взять, силой, так, как Сережа всегда все получал в своей жизни, но нельзя, и Сережа осыпает каждую чувствительную точку на теле брюнета своими грубоватыми, но все равно нежными поцелуями, старается растягивать осторожно, не спеша, и это чертовски сложно, поэтому сдерживать рыки не получается совершенно, а Кирилл лишь доверчиво жмется и тоже целует, в шею, скулы, губы, куда придется, потому что невозможно поверить, что это и правда происходит, что это не сон, что Сережа, о котором он мечтал так долго, рядом с которым всегда щемило сердце, сейчас здесь, рядом и дарит ему такие умопомрачительные чувства, что слезы наворачиваются на глаза.– Больно? Ох, епт, ну и наигрался в лабиринты ж ты…

- Тебе не нравится? – Кирилл жмурится, когда Сережа сцеловывает слезы – от ощущения мягкости чуть шершавых губ, от тепла, от света, окончательно вытесняющего всю тьму страхов и сомнений…

- Нравится… и ты мне нравишься… чертенок мой ненаглядный…

И тонкие пальцы до боли впиваются в мягкие волосы, когда Сережа осторожно входит в это худое, но такое до дрожи восхитительное тело, и Кирилл громко протяжно стонет, выгибаясь, снова жмурится, смаргивая слезы, и выдыхает тихое «давай», потому что, даже несмотря на боль, невозможно сдерживать эту жажду ощутить его, почувствовать его еще сильнее, и Сережа больше не может держаться, он срывается, снова и снова выбивает из Кирилла громкие стоны, кусает его, целует, просто теряет счет времени, а дальше еще мгновение, еще одно движение внутри, и кажется, что мир реально взрывается тысячью искр, потому что все это взаимно, и всегда было взаимно, и даже и не могло быть иначе. Кирюша… теперь уже точно его Кирюша…

- Сережа… а ты, ну… откуда такой прошареный?

Кирилл немного смущается, но все равно задает этот вопрос, глядя на то, как Сережа пытается что-то сварганить из имеющегося в холодильнике, и до сих пор старается унять это щекочущее ощущение того, что они теперь вместе. А то мало ли… да и просто интересно.

- Ну… типа… я аниме смотрел, вот… всякое там разное…

- Яой что ли?

- Ну а если и яой, то че?!

- Да нет, ничего, - и Кирилл с все еще несколько робкой улыбкой, потому что ну правда, ну так не бывает, подходит к Сереже и обнимает его за шею, примирительно целуя в кончик носа. Кто же знал, что этот гопник, который, казалось, его ненавидит, будет сейчас готовить ему пельмеши и смущаться тому, чему смущаться совсем не стоит? – Может… тогда посмотрим вместе?

- А не боишься? – и Кирилл просто тает от ощутимого укуса в плечо и рук, с чувством сжавших ягодицы, а еще от стояка, упершегося ему прямо в бедро. – Фак… че-то мне уже опять есть хочется.

И снова этот вопрос, от которого Сереже опять сносит крышу:

- Мне тебя покормить?

Кажется, аниме сегодня смотреть точно никто не будет.