Сон

Глава 1

В ночь на 13-ое февраля бледная луна наполнилась кровью и как-то странно приблизилась к земле, будто что-то рассматривала. В усадьбе Барышниковых ни с того ни с сего зажегся свет. Удивиться было чему, ведь усадьба эта без малого шестьдесят лет находилась в запустении и медленно рушилась от старости и собственного веса. Еще большей странностью было то, что объект этот, усадьба, находился под наблюдением, и в ту ночь наблюдение даже было, но абсолютно ни один из выпивох охранников, отогревавшихся в красной “ниве” света в окнах не увидел.

Доселе из усадьбы неоднократно прогоняли местных бездомных, любопытных школьников и бродячих собак. Нужно ли говорить, что нынешние посетители не являлись ни кем из вышеперечисленных. На вид было невозможно определить сколько первому лет. Не было ни намека на морщины, кожа подтянута и свежа. Единственное, что его выдало - седина, ну уж очень подходящая к голубым глазам, словно подобранная специально. Волосы вились, и напоминали серебряную стружку.

Всем видом гость выражал недовольство. Прохаживаясь по имению хозяйской походкой с занесенными за спину руками, он глядел на ободранные высокие стены и осыпавшийся потолок. Голос звучал вопреки его настроению - бодро и весело.

-Абсурд! Просто абсурд! Забросить Такие Дома — он выделил два последних слова —  и переселиться в замызганные многоэтажки, ну не глупы ли они, сын?

-Они безнадежны, а это страшнее, отец. — второй голос прозвучал где-то рядом, хоть его обладатель и находился в противоположном крыле и если бы все было по-настоящему, то услышать они друг-друга никак уж и не смогли.

-А знал бы ты на что они готовы за эти квадратные метры — только успел мужчина закончить фразу, как звучно засмеялся и смех этот холодный и пронзающий не пропустил ни единого уголка в здании — Глотки друг другу перегрызут, черта оправдают! — Каждый новый раскат смеха зажигал в темных комнатах свет, вот правда источника у этого света не было. На облупленных потолках не висело ни единой лампочки, восковых свечей тоже не было. Простой дневной свет, словно бил из окон, но в окнах была жгучая темнота, и лишь гигантская красная луна заглядывала в усадьбу.

***

Проснулась в этот день Катерина (так её часто называли одноклассники, за скучный характер) тяжело, еще тяжелее встала с кровати, накинула на плечи разогретое, но колючее одеяло, под которым спала: “Ну и колотун”- подумала она, обхватила свои плечи маленькими ручками и двинулась на кухню, чтобы включить чайник. До начала занятий оставалось еще два часа. Заварив себе невкусный чай, Катя без желания делала маленькие глотки и морщилась черному утру в окне.

За стенкой слышался мамин голос, она имела привычку разговаривать с утра. С кем ? Со своим ухажером, он просыпался раньше нее на час, чтобы успеть на первый, самый ранний автобус в Смоленск - там он работал подсобным рабочим до пяти часов вечера, а уже к шести забирал маму с квартиры и приводил её назад поздно, да еще и нетрезвую.

 Кате этот новый персонаж сразу не понравился, а последнюю неделю она открыто призналась в своей ненависти к нему после того, как мама объявила, что в конце недели он переедет к ним, так как зарплату ему задерживают и платить за съемное жилье нечем. В порыве злости дочка потеряла сдержанность и пригрозила своим побегом, если дядя Миша (так его попросила называть мама) переедет к ним. Угрозы своей девочка, конечно, не сдержит. Дядя Миша уже собрал сумки и прибрался в съемной комнате, чтобы можно было сдать ее владелице. После работы он вызовет такси, чтобы не тащить тяжести в ручную, Кате придется свыкнуться с новым жильцом и разделить с ним зал, превратившийся отныне в общую спальню.

Одна радость - в этот день не зададут домашнего задания, ведь сегодня всем классом они пойдут во дворец культуры, чтобы послушать в пыльном актовом зале речь Московского профессора Молчанова на тему религии. Насчет такого похода у главной героини было много иронии, больше всего из-за словосочетания “Дворец Культуры”, примененного к полуразвалившемуся двухэтажному домику, стены которого исписали непристойными выражениями и непонятными граффити. Внутри уцелел лишь один актовый зал, способный вместить в себя аж три школьных класса, при условии что классным руководителям придется посмотреть выступление стоя. И все же, слушать - не решать, а если сесть подальше, то можно дочитать отложенную книгу, или вернуть утренний сон, если Елена Ивановна (классный руководитель) не будет видеть. С такими мыслями Катя натянула на себя капроновые колготки телесного цвета, надела школьную форму и вышла из тусклого подъезда дважды передернувшись от мороза.

***

За 80 километров от школы №8 на Пионерном, рабочую деятельность вели новые гости, появившиеся из ниоткуда в усадьбе. В освещенном дневным светом помещении в небытие канула вся пыль, и мусор с полов. По всему дому бегали существа маленького роста, напоминавшие одновременно и людей и животных, такая же история была с их перемещением - передвигались они ни то на двух конечностях, ни то на четырех. Кожа белая и морщинистая, будто бы их кто-то обвалял в муке. Не было ни единого волоска, ни родинки. Глаза - словно две бездны, без зрачков и влаги, два черных круга, словно вырезанных из цветной бумаги. Они понимали человеческую речь, но сами говорить не могли. Глядя на них хотелось отвернуться, и дело даже не в том, что они были мерзкими, а в том, что не носили никакой одежды, и по всей видимости даже не догадывались о том, что им нужно её носить.

Не было у них и пола, по крайней мере половых признаков было не сыскать.

По всему зданию бушевал вихрь, скорость белых существ была запредельной, от этого казалось, что их очень много, хотя на деле - не более пятнадцати. Вглядеться в то, что они делают было возможно: в починке помещения они не использовали инструментов, только руки и всё то, к чему они крепились. Вот один несет на выпрямленных руках пять железных ведер, набитых гвоздями, следом за ним плетется такой же самый чудик и тянет на горбу огромную стопку уже лакированной красной доски, откуда он брал эти доски - не ясно. Один подхватил за ноги другого и пылесосил им, а тот настолько вжился в роль пылесоса, что даже жужжал почти неотличимо, при этом его живот все больше отвисал от скопившейся внутри пыли.

Еще двое подбежали к седовласому хозяину, и тот вручил одному из них плеть. Найдя место почище один сел, обняв свои колени, а другой начал лупить плетью со свистом, звук от хлыста раздавался звонким эхом, принимающий удары не кричал, а лишь жалобно кряхтел, при этом с глаз капало, словно с потекшего крана. “Удар”, “Удар”, “Еще удар”. Когда под страдальцем собралась широкая лужица из слез, он восхищенно, будто ничего и не было встал на ноги и плюнул в неё слюной, походившей на синие чернила. Лужица стала синей, он поддел ее пальцем, словно лужа была тонким стеклом. В последствии и правда, синие слезы стали стеклом, которому белое существо предало прямоугольную форму окна. Потом они поменялись и схожим образом наделали разноцветных стекол.

Там, откуда они пришли, существ этих называли На́нами, последнее, самое многочисленное по количеству звено. Никто и никогда их не жалел, часто на них вымещали зло, били, плевали в них и бесцельно пытали, словно малые дети насекомых.

Уборка и ремонт были закончены спустя полчаса после начала. Вековые стены выглядели так, словно их совсем недавно возвели, так же они выглядели два столетия назад, при первом барине. Даже масонские замашки, выраженные в орнаменте На́ны передали бесподобно. По всей усадьбе стояли новые, высокие двери, висели красивые канделябры, в некоторых местах красками играли великолепные витражи из тонкого стекла, выполненные в человеческий рост. Оригиналы картин, снятых после революции вернулись на свои места, а в Московских музеях, в т.ч и Третьяковке на увешанных картинами стенах оказались проплешины из недостающих экспонатов. Седовласый мужчина похлопал трижды в ладоши и все белые гоблины со странным писком ринулись бежать врассыпную и как только пропали с глаз, испарились окончательно:

-Для тебя же, Бес, стараюсь. — говорил он наигранным отцовским тоном — не приведешь же ты невесту в руины!

Сын, ужасно похожий на отца смотрел на того со злобой и вместо ответа лишь плюнул ядом в камин, языки пламени резво зашипели. Темно-синий огонь сначала взбунтовался, потом мгновенно пропал, пропали и двое.

На первом этаже в парадной в непонятках стоял сторож, пришедший на необычные звуки . Луч его фонаря освещал всё ту же разбитую плитку и ломаные доски с пылью. Несколько раз он негромко прикрикнул “эге”, вслушался в мертвую тишину, почесал лысую голову и в спешке покинул помещение, под конец перейдя на бег, словно из темноты его мог кто-нибудь одернуть.