Сократ

  Намереваясь, ничтоже сумняшеся, написать что-либо о Сократе, авторе этих двух "небольших" цитат, невольно хочется напомнить и читателю, и самому себе, что мы имеем дело с одним из краеугольных камней нашей цивилизации.

Вы только вдумайтесь: в одно и то же время, -- примерно две с половиной тысячи лет назад, -- в наш мир пришло сразу несколько личностей невероятного масштаба.

Махавира и Сиддхартха в Индии, Лао Цзы, Чжуан-Цзы, Мо-цзы и Конфуций в Китае, Пифагор и Фалес в Элладе, иудейские пророки в Палестине и Зороастр в Персии, перечислять можно довольно долго, но интереснее было бы понять причины появления такой "виноградной грозди", тем более, что все эти персоналии имеют самое непосредственное отношение к собираемому нами пазлу.

Вот, к примеру, перед нами Греция, пятый век до нашей эры, увеличим (как бы раздвигая двумя пальцами нашего внимания) масштаб этого фрагмента истории и посмотрим на греческий полис Афины.

Здесь, пожалуй, вставлю цитату из лекции Владимира Николаевича Топорова (до сих пор с ностальгией вспоминаю, как бегал к нему на лекции в МГУ в 1989 году):

"Сократ жил в самом удивительном городе и в самое удивительное время — Афины, V век до н. э., «золотой век» в Древней Греции, превосходивший все, что известно об этом веке в других местах. Сократ (469 или 470-399 г. до н. э.) был младшим современником Эсхила (525-456), Пиндара (518-438), Вакхилида (ок. 505 — ок. 428), Софокла (496-406), Еврипида (485/84 (или 480-406), Геродота (ок. 484-425), Анаксагора (ок. 500 — ок.428) и, конечно, Перикла (ок.495-429), чьим именем нередко обозначался весь этот век. Сократ был также старшим современником Фукидида (ок.460—396), Алкивиада (ок.450—404), Аристофана (445 — ок. 386), Платона (427—347). Большинство из них жило в Афинах, афинских пригородах, неподалеку, или они приезжали в этот город из более отдаленных мест. Легко предположить, с кем мог встречаться и разговаривать Сократ в этом весьма ограниченном пространстве Афин, и понять уровень духовной, интеллектуальной, художественной жизни города".

Для полноты картины добавлю к этому списку имен тех, кто жил уже чуть позже: в первую очередь Аристотеля, самого способного ученика Платона, Антисфена, ученика Сократа и его последователя Диогена Синопского, и других учеников Сократа: Критона, Федона, Аристиппа, Евклида из Мегары (это не тот Евклид, который сто лет спустя придумал аксиоматику, но тоже неглупый малый), в общем, перечислять можно еще долго, но, думаю, общая картина уже ясна.

Многие из этих авторов, -- философов, историков, драматургов и ученых, -- уже появились в нашем блоге, многие появятся позднее, и это не случайно: речь идет об одной из узловых точек в истории человечества.

Семьдесят лет назад немецким философом Карлом Ясперсом (в работе "Истоки истории и ее цель", 1948) был введен в оборот очень полезный, на мой взгляд, термин "осевое время", посвященный как раз этому периоду.

В качестве "примечания на полях" добавлю, что мы обязательно посвятим Ясперсу отдельную заметку, а сейчас дам только "небольшую" цитату:

" Мифологической эпохе с ее спокойной устойчивостью пришел конец. Основные идеи греческих, индийских, китайских философов и Будды, мысли пророков о Боге были далеки от мифа. Началась борьба рациональности и рационально проверенного опыта против мифа (логоса против мифа), затем борьба за трансцендентного Бога, против демонов, которых нет, и вызванная этическим возмущением борьба против ложных образов Бога...

   Впервые появились философы. Человек в качестве отдельного индивидуума отважился на то, чтобы искать опору в самом себе. Отшельники и странствующие мыслители Китая, аскеты Индии, философы Греции и пророки Израиля близки по своей сущности, как бы они ни отличались друг от друга по своей вере, содержанию и внутренней структуре своего учения. Человек может теперь внутренне противопоставить себя всему миру. Он открыл в себе истоки, позволяющие ему возвыситься над миром и над самим собой".

Внимательным читателям нашего блога, не пропустившим заметку о Л.Н. Гумилеве (и об его главном труде «Этногенез и биосфера Земли»), думаю, уже пришло в голову, с чем может быть связана такая удивительная ментальная активность в разных уголках планеты, закончившаяся, между прочим, вполне пассионарным переделом Ойкумены: здесь я имею в виду не только завоевания Александра Македонского и возникновение идеи Римской империи, но и менее известные нам процессы создания могущественных империй в Китае (Цинь Ши-Хуанди) и в Индии (династия Маурья).

Еще раз процитируем Ясперса: "Тем, что свершилось тогда, что было создано и продумано в то время, человечество живет вплоть до сего дня. В каждом своем порыве люди, вспоминая, обращаются к осевому времени, воспламеняются идеями той эпохи. С тех пор принято считать, что воспоминание и возрождение возможностей осевого времени — Ренессанс — ведет к духовному подъему. Возврат к этому началу — постоянно повторяющееся явление в Китае, Индии и на Западе".

Вот только в таком масштабе и возможно рассматривать личность этого заурядного афинянина, родившегося в семье каменотеса Софроникса и повитухи Фенареты примерно в 470 году до н.э.

Сам Сократ любил говорить, что унаследовал от матери ее искусство: “Теперь мое повивальное искусство во всем похоже на акушерское, отличаясь от него лишь тем, что я принимаю роды у мужей, а не у жен, роды души, а не тела” ("Теэтет")

Впрочем, здесь надо сделать небольшое уточнение: сам он не записал ни одной своей мысли. Большинство формулировок Сократа, которыми мы сейчас так легко и свободно оперируем, -- были записаны двумя его учениками, -- Платоном и Ксенофонтом. Нас интересует в первую очередь Платон (его произведения сохранились практически полностью), который сделал своего учителя героем всех своих трудов и диалогов.

Для целей нашего блога в первую очередь стоит перечитать четыре классических диалога: сначала "Федон" и"Горгий", а затем "Пир" и "Федр".

Почему начать стоит с "Федона"?

Проще всего ответить еще одной "небольшой" цитатой, на этот раз из Борхеса:

"Самый задушевный из философских текстов -- думаю, помимо воли автора --
это платоновский "Федон". Речь там идет о последнем вечере Сократа, друзья уже знают, что с Делоса прибыл корабль и Сократ приговорен выпить до конца дня чашу с цикутой. Сократ принимает их у себя в застенке, он тоже знает, что обречен. Среди собравшихся нет одного. Дальше следует фраза, трогательней которой, как заметил Макс Брод, Платон ничего в жизни не написал. Фраза такая: "Платон, кажется, заболел". Это, подчеркивает Брод, единственное упоминание Платона о себе во всех его пространных диалогах.
Поскольку диалог пишет Платон, он, разумеется, присутствует -- или отсутствует, это одно и то же, -- но называет себя в третьем лице. Так или иначе, остается какая-то неопределенность, где же он на самом деле был в ту великую минуту.
Платон, можно предположить, вставил эту фразу, чтобы чувствовать себя свободней, как бы говоря: "Я не знаю, что говорил Сократ в свой последний вечер, но мне хотелось, чтобы он говорил так". Или: "Представим, что он говорил так".
По-моему, Платон чувствовал редкостную литературную красоту этой фразы: "Платон, кажется, заболел".
Дальше следует поразительная реплика, может быть, это вообще самое поразительное место диалога. Друзья входят, Сократ сидит на постели, кандалы уже сняты. Он дает ногам отдохнуть, рад, что больше не чувствует тяжести цепей, и говорит: "Удивительное дело. Цепи мучили меня, заставляли страдать. А теперь их сняли и мне легче. Радость и страдание неразлучны -- как близнецы". .
Поразительно. В такую минуту, в свой последний день он говорит не о близкой смерти, а рассуждает о связи радости и страдания. Это самая трогательная реплика в платоновских диалогах. За ней -- мужественный человек, человек, обреченный на скорую смерть, но не удостаивающий ее даже слова.
Дальше говорится о яде, который предстоит выпить до конца дня, а затем собеседники переходят к проблеме, на наш теперешний взгляд совершенно ложной: они обсуждают двойственную природу человека, две его составные части -- душу и тело. По мнению Сократа, психическая субстанция (душа) рада освободиться от тела, которое ей только мешает. Он ссылается на общепринятое у древних представление о душе, замурованной в темнице тела...
Замечу, что Сократ, беседуя с друзьями в тот вечер, прощается без
малейшего пафоса. Он отправляет домой жену и детей, грозится отправить и всплакнувшего было друга и вообще хотел бы спокойно поговорить, просто еще немного поговорить, немного подумать. Близость смерти не пугает его. Его задача, его дело -- в другом: рассуждать, и рассуждать по возможности ясно.
Почему же он все-таки выпивает цикуту? Никакой разумной причины для этого нет.
Он заводит речь о диковинных вещах. Что Орфею предназначено обратиться в соловья, пастырю народов Агамемнону -- в орла, а Улиссу, как ни странно, в самого ничтожного и неприметного из людей. Сократ говорит, его прерывает смерть. Голубая смерть уже поднимается по ногам. Цикута выпита. Он просит одного из друзей принести за него в жертву Асклепию петуха. Он хочет сказать, что бог медицины Асклепий излечил его от самого тяжкого недуга -- от жизни. "Я задолжал Асклепию петуха, ведь он излечил меня от жизни, я умираю". Иными словами, он перечеркивает все, что говорил раньше, и понимает, что сейчас умрет".

Впрочем, читая Платона, через некоторое время понимаешь, что сплошь и рядом он вкладывает в уста своего учителя собственные рассуждения, поэтому некоторые считают Ксенофонта более надежным источником.

Например, небезызвестный в нашей стране Владимир Ильич Ульянов в своих "Философских тетрадях" отмечал, что Ксенофонт в «Воспоминаниях о Сократе» "лучше, точнее и вернее изобразил Сократа, чем Платон".

Но и к Ксенофонту есть претензии: в последнее время, например, некоторые исследователи, начали сомневаться в том, что Сократ выпил именно яд цикуты, как это написано у Ксенофонта. И даже приводят доказательства того, что клиническая картина отравления более соответствует симптомам приема другого ядовитого растения: пятнистого болиголова. Дескать, цикута вызывает припадки, похожие на эпилептические, тошноту, рвоту, что совсем не походит на спокойный и медитативный уход из жизни Сократа, описанный у Платона.

Мне, однако, кажется, что Ксенофонту можно доверять в этом вопросе. Вполне возможно, что ему не хватало широты кругозора, чтобы реалистично отразить философские взгляды Сократа, но когда речь идет о деталях биографии или о политических нюансах афинского государства, -- ему вполне можно верить.

А что касается нетипичного воздействия яда, -- боюсь, ученым нашего времени не вполне понятно, до какой степени человек калибра Сократа может быть независим от нужд собственного тела.

"Потому что ни на суде, ни на войне, ни мне, ни кому-либо другому не следует избегать смерти всякими способами без разбора. Потому что и в сражениях часто бывает очевидно, что от смерти-то можно иной раз уйти, или бросив оружие, или начавши умолять преследующих; много есть и других способов избегать смерти в случае какой-нибудь опасности для того, кто отважится делать и говорить все. От смерти уйти нетрудно, о мужи, а вот что гораздо труднее – уйти от нравственной порчи, потому что она идет скорее, чем смерть. И вот я, человек тихий и старый, настигнут тем, что идет тише, а мои обвинители, люди сильные и проворные, – тем, что идет проворнее, – нравственною порчей. И вот я, осужденный вами, ухожу на смерть, а они, осужденные истиною, уходят на зло и неправду; и я остаюсь при своем наказании, и они – при своем. Так оно, пожалуй, и должно было случиться, и мне думается, что это правильно".

Конечно, Сократ казался многим афинянам странным, не без некоторой доли юродивости. С одной стороны, -- плоть от плоти афинянин, проводящий много времени на глазах сограждан, где-нибудь среди народа, толпящегося на площади у меняльных лавок, прислушивающийся к тому, что говорят люди, и сам нередко вступающий в беседу и собирающий слушателей, а с другой стороны, -- Сократ все-таки не сливался с этой толпой, сознавая свое отличие от нее, хотя и чувствуя не только свою связь с нею, но и свой долг, который он старался выполнить, воспитывая в людях нравственное чувство и выступая безвозмездным их учителем.

"Пока есть во мне дыхание и способность, не перестану философствовать, уговаривать и убеждать всякого из вас, кого только встречу, говоря то самое, что обыкновенно говорю: о лучший из мужей, гражданин города Афин, величайшего из городов и больше всех прославленного за мудрость и силу, не стыдно ли тебе, что ты заботишься о деньгах, чтобы их у тебя было как можно больше, о славе и о почестях, а о разумности, об истине и о душе своей, чтобы она была как можно лучше, — не заботишься и не помышляешь?» ("Апология Сократа")

Надо ли было афинянам приговаривать его к смерти за это?

Афиняне решили, что надо. По самой очевидной и простой причине, о которой разумно тоже сказать цитатой ("Федон"):

"Те, кто подлинно предан философии, заняты только одним – умиранием и смертью". 

Любопытный факт: в мае 2012 года в Афинах состоялся повторный суд над античным философом Сократом. В ходе театрализованного процесса в Афинах Сократа "судили" десять видных юристов из Великобритании, Франции, США, Швейцарии и Греции, а также 866 зрителей.

Мнения судей о виновности философа разделились поровну и, таким образом, он не был признан виновным.

В свою очередь, зрители оказались более гуманными, чем юристы, и 584 голосами против 282 высказались в пользу невиновности Сократа. В результате философ был оправдан.

Надо признать, за две с половиной тысячи лет произошло-таки некоторое "смягчение нравов" ;))

На этой жизнеутверждающей ноте стоит, пожалуй, закончить нашу заметку. Добавлю напоследок только еще одну чудесную цитату из "Пира":

"– Хорошо было бы, Агафон, – отвечал Сократ, садясь, – если бы мудрость имела свойство перетекать, как только мы прикоснемся друг к другу, из того, кто полон ею, к тому, кто пуст, как перетекает вода по шерстяной нитке из полного сосуда в пустой"