Сны

«Онейрическое (сонное) время не измеряется бодрственным временем. Минута сна, фиксируемая извне, может длиться сколько угодно во внутреннем измерении. Из снов мы запоминаем только наиболее актуалистические моменты и трактуем их из бодрственного опыта. Все самое существенное стирается бесследно, так как прямая коммуникация потенциального в актуальное разрушает защитные механизмы актуального. Итог — помешательство.

Онейрическое пространство не менее реально в смысле его знаковости и качественной нагрузки, чем пространство бодрствования. Путешествия во сне — это исследование параллельной топологии , которая является промежуточной реальностью между кристаллической решеткой духовной географии и эмпирической реальностью актуального мира.

Сон не субъективное, не объективное. Это нечто промежуточное. Сон важен и интересен сам по себе, а не применительно к миру бодрствования. У него есть собственные законы и интерпретационные коды.

<…>

Атлантизм сновидений заключается в их разлученности с явью, в их "отрезанности" от яви. Это делает их более грубыми — раз, и более яркими — два. Это неисполнимые грезы узника, обреченного на пожизненное заключение, в конце которого — гуманный электрический стул.

Грубыми в смысле телесности и необратимости, яркими в смысле их насыщенности, неспособной вылиться вовне, повлиять на внешний мир.

Наличие непреодолимой черты между этими состояниями является источником базового психического и невропатического травматизма Запада. Эта черта становится главным фактором ужаса.

Евразийские сновидения более плавные, они не локализуются только во сне. Евразийцы видят сны постоянно. С большей или меньшей интенсивностью.

Сюжет евразийского сна более абстрактен и абсурден, его невероятно сложно схватить рассудком. Если кто-то способен описать в деталях свой сон — это человек с ненашим происхождением. Настоящий евразийский сон неописуем, он сам описывает бодрствование.

Евразийские онейро-процессы лежат в основе нашей эпистемологии. Познание начинается у нас через утверждение прозрачности границ. Так как Евразия — это свобода и плюральность, ее тоталитарность имеет сновиденческий характер — по открытой спирали смыслов. Это континент освобожденного воображения.

<…>

Но реальность сна боле реальна, чем реальность бодрствования.

Бодрствование — это просто сгущенный сон, тело — это сгущенная душа.

Правильным было бы интерпретировать события бодрствования через реалии сна, а не наоборот.

Если у вас не хватает любознательности выучить десяток земных языков, освоить десяток научных дисциплин для того, чтобы как-то разобраться в уголке, куда вас закинуло, как собираетесь вы осваивать миры внутри?

Любознательность к внешним наукам и языкам не обязательное условие, просто показатель, что человеку не все безразлично. Само по себе совершенно не ценное качество. Если нет главного.

Сон — дело предельных пассионариев и нонконформистов. Как и любовь.

Двигаемся внутрь, практически, упорно, остервенело ...

Время и пространство — это протопарадигмы, за толкование которых ведется геополитическая война. Евразийское время и пространство глубже укоренено в онейро-мирах, бьется оттуда.

И главное: евразийское время и пространство не разделены четко между собой. Наличие общей бахромы — "крайней плоти" — оперативно соединяет явь и сон. Евразия андрогинна.

Атлантист всегда четко знает: вот — время, вот — пространство, вот — явь, вот — сон.

Евразиец не уверен.»