Смерть

[От лица Ацуши.]

— Мы с братиком все выходные будем дома. Вдвоём... — Наоми кокетливо стреляет глазами в Джуничиро, который только краснеет.

— Двойное самоубийство с какой-нибудь красоткой... — Дазай мечтательно вскидывает глаза, как всегда предсказуемый в своих планах на ближайшие выходные.

— Заткнись! Слушать противно! — резко обрывает его мечты Куникида.

— Почему это? — Дазай ласково улыбается блондину, — хочешь на место моей спутницы?

— Боюсь, оно уже занято...

— Э-э-э? У меня нет девушки.

— Нет...

Безуспешные попытки Дазая прикинуться очаровательным, но совершенно непроходимым идиотом, Куникида прерывает одним ёмким взглядом. Довольное выражение на лице его собеседника, будто он трахался всю ночь напролёт, застывает маской, которая с каждым разом всё больше покрывается трещинами. Правда ненадолго.

На самом деле красавчика Дазая женщины не любят. Слишком странный. Все эти «не шуточки» про самоубийство. Они его побаиваются.

Куникида как-то сказал, что не зря от Дазая несёт смертью. И что-то ещё добавил. Я плохо расслышал, что-то вроде «неудивительно».

Семпай Дазая тоже не любит, постоянно бьёт и, как мне всегда казалось, немного завидует. Я думал — его простоте и открытности в общении.

Как оказалось в последствии, напарник колотит Дазая за то, что сам переживает за него.

Дазай ни за кого не переживает. Никто на самом деле не трогает его сердце достаточно глубоко.

Мне долгое время казалось, что даже на ненависть он не способен.

Как оказалось, зря.

Каждый раз, при встрече с Акутагавой, я испытывал иррациональный страх. Даже когда объединились против Гильдии, и не воевали больше.

Такая у него аура, мощная, подавляющая. Всё из головы выбивает. Остаётся только мысль о том, что он мрачен, словно воплощение смерти.

Вздрагивал всякий раз, когда смотрел ему в глаза.

Пока не увидел однажды, как Дазай его лупит, как щенка, в подворотне. А он злится, бесится, но не может ударить в ответ. Руку поднять на него он не может.

После этого, какое-то время побаивался Дазая. И думал о том, как он улыбался, когда разбивал лицо Акутагавы в кровь. Как псих. Как маньяк. Как наркоман. Как всегда, он улыбается нам — ласково, солнечно.

Фигура Дазая настолько обросла мифами и легендами, что он и сам, скорее всего, не помнит, где там ложь, а где правда.

Особенно любят рассказывать про времена, когда он был в мафии. Будто не было никого более жестокого. Все его боялись; и друзья, и враги. От его пытались раскалывались сильнейшие.

Я долгое время, находясь постоянно рядом, пытался увидеть эту жестокость, но она не проявлялась никогда. Совсем.

А ведь так не бывает. Если у человека есть склонность к насилию, то она должна где-то находить себе выход. Ну, хоть где-нибудь.

Дазай каждый божий день был довольнее и добродушнее предыдущего, как-будто палачом по ночам подрабатывал.

От воспоминаний о том, с каким восхищением говорил про него Акутагава, перед битвой с лидером Гильдии, становилось гадко.

От его равнодушно-покорного выражения на лице, когда он терпел побои человека, которого так уважал, становилось совсем противно.

На его гордом, красивом лице не должно быть такой мерзости.

Конечно, я понимаю, что он сам не ромашка, но, это... очень низко бить того, кто не может ответить.

[От лица Дадзая.]

Идеальная женщина, с которой хотелось бы совершить самоубийство. Она просто так не придёт, её нужно ещё найти.

Идеальная. Не любимая.

Любимый человек — это тот, из-за которого ноет в груди.

Не натворил ли глупостей? Что-то давно не звонит. Скорее всего, натворил. Но расхлёбывать будет сам.

Слишком он гордый, этот мальчишка. Признаёт только силу, уважает только жестокость. Слишком молодой, слишком самонадеянный, слишком красивый для мафиози.

Наверное, нельзя всё время принимать неудачи и ошибки моих подопечных, как свои собственные.

Акутагава попал в мафию ещё совсем «зелёным». Его близких друзей убили. С самого детства он видел только жестокость.

Улицы научили его выживать в любых условиях, но никто не учил его просто жить.

Сколько раз я представлял, каким бы он вырос в нормальной семье? Красивым, гордым, глупым, избалованным мальчишкой. Даже пытался баловать, но в его системе ценностей нет шкалы — дорогие вещи.

Сколько времени я думал, можно ли воспринимать его чувства всерьёз, когда он пришёл ко мне с разговором? Минуту-две?

Слишком серьёзный, чтобы шутить с такими вещами, Акутагава стоял, сжав кулаки, ждал ответа. И я его ударил. Сильно. Он пролетел через всё помещение, приземлился, как кошка, как всегда, на лапы.

Что ему будет? И в глазах, навечно, зажёгся этот странный огонь.

Лишь много позже я осознал, насколько сильны были его чувства ко мне.

Проблема жестокого Акутагавы в том, что в глубине души он хочет, чтобы над ним доминировали, ставили его на колени, били и наказывали за дерзость, поощряли хорошее поведение скупыми похвалами.

Настоящий мазохист.

А я прирождённый садист.

Увидев его впервые на коленях, поймав первый, полной бессильной злости взгляд, я даже задрожал от возбуждения.

Хотелось ломать и заставлять его страдать. Хотелось сорвать с него всю эту пижонскую одежду, хотелось медленно срезать её слой за слоем, глядя в его бешеные глаза. Чувствовать его ненависть, боль, покорность.

Пьянящий коктейль...

Никто не вызывал в моей душе столько, леденящего душу, восторга.

У нас со смертью давние отношения, приятельские, немного ироничные. Я люблю её и жажду. Она не торопится ко мне.

Мысль, что так я могу жить вечно, пугала меня до ужаса.