Слуховое окно в Европу
Александр Рябин| к оглавлению |
Невский проспект — прохожее место. Туристы и горожане обхаживают тротуары главной линии города. Одни заходят внутрь домов, другие выходят из ворот на улицы. Публика циркулирует по прямолинейному проспекту. Циркуляция есть круг — календарный, дня и ночи — повседневности. В доме № 1 — роскошная сувенирная лавка. В витринах много янтаря, кажущихся роскошными матрёшек. Это, конечно, туристическое место. Туризму и вообще приятному времяпрепровождению Невский проспект сегодня всецело отдан. Количество сувенирных лавок только растёт, многочисленные промоутеры зазывают опрокинуть бесплатную стопку в сомнительных местах или оказаться в лабиринтах страха.
«Невский Проспект, как и всякий проспект, есть публичный проспект; то есть: проспект для циркуляции публики (не воздуха, например); образующие его боковые границы дома суть — гм… да: …для публики. Невский Проспект по вечерам освещается электричеством. Днём же Невский Проспект не требует освещения». И туристы, и местные жители — суть повседневная рутина проспекта. Публичность — залог повседневности, самоочевидности, непрерывного, в конечном итоге, забытья. Зимой Невский украшает иллюминация, в дни празднования побед он патриотически украшен алыми флагами.
Среди прочих заведений, отданных ритуалу самовозобновляющейся жизни — Петербургская филармония. Малый зал прямо смотрит на проспект, другой, Большой, спрятан на площади Искусств, на Итальянской улице, в шаге от Невского. Малый зал соседствует с магазином косметики и вестибюлем метро. На скромном фасаде невзрачные стенды с афишами, в занавешенных окнах они же. Почти всегда на этих афишах начертаны одни и те же имена и заглавия, с редкими вариациями. Афиши эти, вопреки своему жанровому назначению (о чём ещё будет сказано), не стремятся привлечь новую публику или щегольнуть перед прохожими туристами — скорее, это памятки для местных, для завсегдатаев, ценителей Культуры и охотников до Вечного.
Филармония сегодня и самоопределяется как место, в котором можно встретиться с мнимым вечным. Репертуар филармонии очевиден: в ней живёт не современная музыка, не актуальная музыка — просто Музыка. Та, что прошла отбор и экзамен истории и получила сертификат шедевра. Как и в других европейских филармониях, в ней день за днём проходят концерты — и здесь они подобны снам, в которых иногда возникает нечто кажущееся важным и судьбоносным, но по пробуждении тотчас растворяется в повседневности или опровергается ею.
Современности, неудобной для любого места, неудобной в том смысле, что она ставит под вопрос гомогенность пространства и истории, тяжело прорваться через установленный порядок жизни и вещей. Жизни исчезающей и не нуждающейся в размышлении о самой себе и наблюдении со стороны. Резонный вопрос — зачем нужна современность? Резонный ответ — чтобы не теряться и знать, что жизнь идёт, что кроме истории есть нечто новое и неизвестное.
* * *
Статус события по своей сути очень сомнителен. Событием обычно называют очередное отправление давно заведённого ритуала, — или, напротив, нечто, разрывающее ритуальную цикличность и повседневность. Событий во втором значении слова в филармонии происходит значительно меньше. Для нынешней филармонии событие — непрекращающаяся перетасовка названий, имён, терминов: классика, шедевры, киномузыка, Чайковский, «Времена года», «Картинки с выставки», Бах, Чайковский, Моцарт, Опера-Оперетта-Мюзикл, Джаз, Чайковский, Чайковский, Чайковский.
Как место, торгующее музыкой, или предлагающее её, филармония занимается вопросами спроса. Как любому добропорядочному магазину, ставить покупателя в неловкое положение ей не с руки. Её удел сегодня — удобное и бесконфликтное растворение себя в массовой жизни, в статистике. Статистически играть Моцарта и Шопена выигрышно. Но, как и в других статистических результатах, процентное преимущество не говорит о том, что нужно его придерживаться.
Нельзя сказать, что в филармоническом сезоне нет мысли, что это несостоятельное заведение. Напротив, в обоих залах звучит музыка, чаще исполняют её местные коллективы. Местные любители и ценители приходят её слушать. Цены, если не случается экстраординарного события, вполне доступны. Как «пространство для событий» филармония открыта современности. Жанр каждого сезона — вариация на одну и ту же тему, за давностью лет позабытую. Неизменно всё — от дизайна афиш и набора имён на них до высоты скрипа сидений в обоих залах.
Филармония в Петербурге — место, предназначенное Титанам. Место, где время застыло, пристёгнуто в удобных креслах традиций, точно существует табу — слышать современное. Исторически успешная музыка крутится, как пластинка, в голове города. Музыке современной приходится усилием раздвигать пальцы прижатых к голове ладоней, чтобы добраться до слуха, и прервать ненадолго верчение винилового круга. Оттого современная музыка в Петербурге появляется в самых неожиданных местах — там, где её, казалось, меньше всего ждут. Где музыка обитает от самого XIX века, там ныне застоявшийся воздух.
Проветривают Петербургскую филармонию регулярно. В сезоне 2012/13 прошёл монографический концерт Кейджа, приезжали Беат Фуррер и Дэвид Ланг.
В описании абонемента сезона 2013/14 «Классика: перезагрузка» было особо отмечено: «не для ретроградов». Из самих концертов явствовало: открывая форточку, в филармонии боятся застудиться.
Мусоргскому и Чайковскому в надёжные руки поручали Гию Канчели, Баху вручали Бернстайна. Произведение Фараджа Караева «Я простился с Моцартом на Карловом мосту в Праге» было поручено моцартовой «Пражской» симфонии: сочетание лобовое, а можно было забыть о Моцарте и с Караевым пустить соседствовать Мортона Фелдмана с «Я встретил Гейне на улице Фюрстенберг». «Перезагрузка», длившаяся недолго, тяготела к красоте и комфорту, подпуская современность, но осторожно, всегда на поруках вечных имён: теперь её и след простыл: последний концерт на сайте красноречиво озаглавлен «ОТМЕНА!», что, по всей видимости, говорит об отмене вообще всяких перезагрузок.
За долгие годы современная музыка в городе оказалась в резервации редких гастролей и ещё более редких фестивалей, на которые местные власти смотрят с недоверием: фестиваль Re.Musik, вхожий в филармонию, тому пример. Или совсем недавно образовавшийся ансамбль Instead (музыканты активно концертируют в Петербурге, Калининграде и других городах): его концерты проходили в библиотеке, в арт-пространстве — только не в филармонии. Филармония должна бы иногда выглядывать за пределы Невского проспекта и интересоваться происходящим, но, скорее, предпочитает заниматься ритуальным поддержанием своего давно отлаженного быта.
Повседневность образцового репертуара и вообще закрытость музыкальных институций (или очень ограниченная их открытость) ставит художественный процесс в маргинальное положение. Единственный регулярно гастролирующий по стране ансамбль современной музыки, МАСМ, оказывается в Петербурге на Новой сцене Александринского театра, иногда — в эстонской церкви на Декабристов, в «Эрарте» (музее современного искусства), в Доме композиторов. Местный eNsemble изредка появляется в той же Александринке, ненадолго очнувшись от ледяной спячки, играет с сонной вялостью, но по-прежнему интересные программы — а филармоническая поддержка наверняка была бы коллективу большим подспорьем.
Александринский сражается за раздвижение границ двумя программами: «Новая музыка на Новой сцене» и «Окно в Европу». Музыкальные институции в этом смысле проигрывают музеям (например, Эрмитажу), и от года к году это выглядит как целенаправленный отказ от нового. Столь любезных нам старых песен о главном оказывается достаточно.
* * *
Из сезона в сезон в репертуаре обоих залов филармонии перетекает киномузыка. Это простой и успешный способ привлечь посетителя музыкой, напоминающей не о себе, а о картинах, к которым эта музыка принадлежит: «Один дома», «Пираты Карибского моря», «Джеймс Бонд» etc. Киномузыка в филармонии оказывается частью музыкального туризма: прийти послушать её — всё равно что сфотографироваться на фоне достопримечательности.
Или джаз. Почему и зачем, если на Загородном проспекте есть джазовая филармония, в двух других филармонических залах города так много джаза?
Моцарт, Бах или Чайковский — почти то же, что и киномузыка. Музыка, которую можно слушать, уже не слушая.
Есть и вечно преследующие каждого живущего Времена Года. Благо, не один Вивальди уделил внимание круговращению состояний природы, но также и свой человек, Пётр Ильич Чайковский. В нынешнем сезоне с февраля по июль «Времена» фигурируют в афише восемь раз. Чаще, конечно, «Времена» свои, родные, чайковские. В этом ряду исполнение «Зимы священной 1949 года» Леонида Десятникова в филармонии — один из казусов Петербурга. Сочинение одного из самых значимых для города композиторов впервые было исполнено только в 2013 году, спустя пятнадцать лет после написания. Казалось бы, всё под рукой, если не под носом, — но без перезагружающего классику абонемента места «Зиме священной» не находилось.
Кроме киномузыки в Петербурге стала популярной музыка в кино. Второй сезон в Александринском театре идут концерты «Окно в Европу» — трансляции из Берлинской филармонии, в записи или в прямом эфире, что выглядит крайне странно при здравствующей реальной филармонии. И в Берлине и в Петербурге ежедневно играют музыку; в петербургском драматическом театре оказывается возможным послушать берлинский филармонический концерт.
Берлинская филармония устраивает прямые трансляции и по платной подписке, и бесплатно, на весьма высоком техническом уровне. Каждая партитура концерта изучена съёмочной группой так, что солисты всякий раз оказываются в кадре вовремя. В Петербурге можно смотреть прямые включения и из местной филармонии: для этой цели на левом балконе намертво привинчена камера. Иногда с помехами и шумом, не связанными с интернет-соединением, но смотреть можно. Между двумя этими трансляциями лежит пропасть не столько техническая, сколько ментальная.
В Берлинской филармонии главный герой текущего сезона — американский композитор Джон Адамс. Разные дирижёры исполняют его музыку, в том числе и сам Адамс. В Петербургской филармонии иногда играют премьеры сочинений, чаще всего Сергея Слонимского и его учеников. Иногда чужой (не принадлежащий филармонии) фестиваль добавляет в программу новое сочинение местного композитора.
Реклама Берлинской филармонии привлекательна. Местные афиши могут в ярмарочно-шутовской манере ставить фингалы портретам великих композиторов или смаковать анатомические подробности музыкальных инструментов — и то и другое оказывается стильно и остроумно. Петербургская филармония обходится
традиционным текстом с традиционными фамилиями и сделанными едва не на паспорт портретами музыкантов. Местная филармония вообще стесняется рекламы, словно это нечто постыдное или ненужно-роскошное.
С 2007 года по вторникам Берлинская филармония устраивает ланч-концерты. На них можно послушать камерную музыку в фойе, можно перекусить — конечно, не в зале, когда играет музыка. В одном здании с Большим залом филармонии есть ресторан «Дворянское собрание». Там, например, можно съесть икру осётра или котлетки из краба и креветок с лёгким салатом. С полудня до четырёх часов на всё меню скидка в 20%. В буфетах пакетированный чай продаётся как большая привилегия. Один пакетик как целая упаковка. В лучших традициях торговли в аэропортах.
Когда в XVIII веке Франческо Альгароте назвал Петербург окном, через которое Россия смотрит на Европу, он не мог знать, что позже будет прорублено ещё и небольшое слуховое окно. Что брешь между филармонией-в-повседневности и современной филармонией (такой, какой она могла бы быть) будет преодолеваться фантазийно, на белом экране, а из проектора будет литься свет, чтобы нам в Петербурге видеть, как в Берлине играют музыканты. Чтобы слышать, как те же исторические названия и фамилии, что и на афишах местной филармонии, оказываются участниками современной жизни, а не репертуарного ритуала.
* * *
Современная музыка крайне неудобна. Неудобство — её большое достоинство. Находя свой способ выражения, такая музыка оказывается не музейным экспонатом, взывает к мысли, а не пустому наслаждению. Поэтому она неудобна и поэтому современна. Как некогда Бетховен был неудобен для слушателей, как нововенская музыка прошла свой неудобный путь, сегодня Петербургу неудобно с новой музыкой — но в Петербурге об этом предпочитают не говорить вслух.
В залах, занятых воспроизведением Красоты, такой музыке тесно. Она возникает там, где крепче связь с днём сегодняшним. Драматические театры, а не филармония сделали современных композиторов своими героями, своими мастеровыми — будь то Владимир Раннев, Настасья Хрущёва, Александр Маноцков.
В этом смысле на фоне современных театров в городе нет современной филармонии, и эту пустоту город интуитивно стал заполнять всеми технически доступными средствами.
Настоящая современность находит себя не в наслаждении, но именно в неудобности, в постоянной работе. Петербургская тоска по современной музыке — безусловно, имеющая место и принимающая столь извращённые формы, как публичные трансляции из иногородних филармоний, подслушивание и подглядывание соседской современной музыки — есть тоска по неудобству. Петербург, олицетворенный удобным и прямолинейным Невским проспектом, есть место, изо всех сил желающее быть удобным, но, как порой кажется, к этому неприспособленное. (Новая современная остановка на самом бойком месте проспекта, Гостином дворе, например, установлена не для удобства горожан, а по поводу грядущего мундиаля и сбоку украшена фотографией Исаакиевского собора, отраженного в луже размером с приличный пруд.) В критические моменты существования город давал волю этому желанию неудобства и остроты — и, например, в 1920-е, когда бывшая столица чуть что не заросла бурьяном и не умерла от голода, в зале на Итальянской улице нашли своё место Стравинский, нововенцы и Le Six (а музыкальные театры играли Рихарда Штрауса, Кшенека и Берга, тогда ещё совсем не принадлежавших золотому фонду общечеловеческого достояния).
Может, как в романтической истории, мечта о потустороннем (здесь в прямом смысле — по ту сторону экрана) актуальном пространстве музыки воплотится в Петербурге на Невском проспекте — и тогда окажутся ненужными слуховые окна, проекторы и экраны, местные залы будут столь же активны, изобретательны и открыты не абстрактной современности, но живым людям, ансамблям, композиторам города и страны, не только рукопожатным, «своим», но самым разным. Пока всё выглядит так, будто бывает музыка своя и чужая.
Современность, кроме неудобности, определяется и открытостью. Филармонические залы с первых дней существования были открыты современному; сегодня о какой бы то ни было открытости говорить тяжело. В домах, где заперты двери для новых гостей, застаивается воздух, звучат одни и те же слова, и становится не нужным ничего, — только поддерживать некогда былое, мнимый золотой век, да изредка мечтать о грядущем золотом веке, а на деле не позволять ему случиться.
февраль-март 2017