Случай

    Василий Иванович был актёром среднего дарования, но большой трудоспособности. В театральное училище его взяли со скрипом: не было в нём ни заразительности, ни комедийной остроты, ни трагедийного пафоса. Долговязый, тогда ещё семнадцатилетний юноша стоял перед приёмной комиссией и старательно декламировал стихи. Взяли его, казалось, из жалости, а потом стали гордиться. Упорство и трудолюбие его вскоре принесли заметные и неожиданные плоды. То, что дано было другим от природы, Васе нужно было воспитывать самому. Пока однокурсники, как говорится, ехали на таланте, Вася пахал. К выпуску он оказался лучшим на курсе. Его пригласили работать в театр, и он с отчаянной готовностью продолжил свой упорный путь. В театре он так же много работал: репетировал самоотверженно, на спектакли приходил заранее и на пустой площадке проверял мизансцены и что-то мычал себе под нос. Всегда он был готов, никогда не приходил, а уж тем более не играл ролей, подшофе или с бодуна, с каждым в театре обходился учтиво и вежливо.

    Казалось бы, что при столь преданном отношении к делу, он должен был стать любимцем труппы. Однако этого не случилось. Несмотря (а может быть даже это и было причиной) на свои сценические успехи, в жизни Василий Иванович казался человеком скучным и неинтересным. Он никогда не поддерживал бурных попоек в честь премьеры, не был в числе празднующих дни рождения. Конечно, он всех поздравлял, поздравлял от сердца, то есть искренно и горячо, но вот от самого праздненства всегда увиливал. Василий Иванович никогда не смеялся над скобрезными шутками и не поддерживал солёных разговоров о прекрасном поле, которыми пропитан прогретый воздух мужских гримёрок. За это его почитали занудой. Кто-то, видимо из-за пристрастия нашего героя к тушёной капусте, окрестил его блаженным Августином - и труппа за глаза злословила, что таким образом он усмиряет свою плоть. Также никогда он не вступал в бурные споры не передавал сплетен, не участвовал в интригах, которые нередки в стенах театра. Казалось бы, всю свою жизнь, резмеренную и упорядоченную, он посвящал служения Мельпомене; всё что делал, было исключительно способами поддержать или больше разжечь огонь творчества. Но жизнь - странная штука. Думаю, мой читатель об этом осведомлён, что исключительное владение своим ремеслом не есть единственное (и далеко не самое важное) условие исключительного социального статуса. 

    Не лишним будет добавить, что наш герой держался в стороне не только от пустопорожней болтовни и пыльных разговоров, но и старался избегать тех занятий, которые, по его собственному мнению, не способствовали развитию его мастерства. В театре он имел репутацию нелюдима и отшельника. За советом или помощью в исключительно редких случаях обращались к нему: либо Василий Иванович оказывался единственным человеком в театре, ведь приходил он первым, а уходил последним; либо к нему обращались в случае, когда только его блестящий ум мог разрешить какую-то хитрую проблему.

     Вот в каком положении видим мы нашего героя. Осталось только сказать, что ему шёл сорок пятый год, актёрская карьера его была на взлёте, а статус компанейского человека в обществе актёров и актрис оставлял желать лучшего. 

    История, столь примечательная своей неординарностью, приключилась после очередного спектакля в мужской, пардон, комнате, куда наш герой ворвался, чтобы справить своё маленькое дельце не терпящее отлагательств. Василий Иванович, распираемый желанием отнюдь не творческого характера, забежал в уборную и к своему сожалению обнаружил, что единственная кабинка занята, и оставался один только свободный писуар. Соседний нещадно бомбардировал актёр Полевых. Наш герой ещё раз дёрнул ручку кабинки, чтобы убедиться, что та занята. Писать хотелось нестерпимо. 

   - Что, Вась? - грудной баритон Полевых раскатился по неольшой комнатке, - Ссать и родить - нельзя погодить?

    От кафеля смех отражался многократно, отчего казалось, что смеётся целая труппа Полевых. 

   - Да, что-то много воды выпил. Жарко под софитами, - чувствуя накатывающую волну раздражения ответил Василий Иванович.

    Ремень нещадно давил на живот снаружи, а изнутри... давило тоже.

  - Ну так не ссы, Вась, - ссы здесь! - изрёк свою очередную шутку Полевых и зашёлся в безудержном смехе.

    Василий Иванович стойко проглотил это панибратсво. Краем глаза видя, что Полевых потряхивается на месте уже не от смеха, он с облегчением подумал, что вот сейчас этот пентюх уйдёт, и можно будет спокойно помочиться.

   Полевых подошёл к раковине и открыл кран.

   - Или ты брезгуешь ссать рядом со мной? Поди и срать в одном поле рядом не сядешь?

    При всей своей нахальности, Полевых был человеком простодушным, и даже самые скверные шуточки отпускал с видом невинным и безмятежным. Наш герой был человеком тонкой души и всё принимал на свой счёт. Сейчас он едва удерживался, чтобы не закипеть. 

   - Или простата шалит? - Полевых за своей беззаботностью не замечал поменявшего цвет лица своего коллеги и продолжил острить, - Не хочешь дуло у писуара морозить?

    Грудной смех заполнил пространство. Нещадно отскакивая от стены к стене, снова и снова врезывался в уши Василия Ивановича, и никак не хотел стихать. Многоголосое эхо Полевых, вытирающего свои руки, набатом стучало по чувствительной душе Василия Ивановича. Душа его не выдержала.

   - Какое тебе дело, как и с кем я буду ссать!? Один или с кем-то на брудершафт? В писаур или сидя на унитазе? Да хоть стоя на голове! Могу я хоть на минуту уединиться!?

    Столь яростная тирада заставила Полевых прервать вытирание рук. Он с раскрытым ртом смотрел на всё более и более багровеющее лицо Василия Ивановича

    - Нигде, ни одну минуту нельзя остаться одному: приходишь в театр - со всеми нужно поздороваться, а то и по нескольку раз, чтобы не обиделись и не подумали, что ты невежа. На площадке постоянно с партнёрами, между нами говоря, птицами не самого высокого полёта. А мнят из себя! Бог ты мой! Вечером тебя сотнями глаз пожирает партер и два яруса балкона. Домой придёшь - и там ты не один! Всё лезут в голову проклятые Шиллеры, Несчастливцевы всякие. Да что там! Мне даже снится эта проклятая студенческая массовка! Как этот длинный щупает на заднем плане блондинку в кудряшках - и думает, что не видит никто! Как же, не видят? Все видят: и партер, и два балкона. И я вижу! А почему я на это смотреть должен? А, Полевых? Хоть в сортире-то я могу один побыть?! Могу я поссать в одиночестве? Могу я это сделать, как я того хочу, или обязан выслушивать твои некчёмные комментарии!? Могу или нет, Полевых? Тебя спрашиваю! Что ты разинулся? А знаешь что, Полевых? Иди-ка ты нахер!

     "Нахер", многократно отражаемое кафелем, громыхало в стенах мужской комнаты. Полевых, казалось онемел, стоял неподвижно, с разинутым ртом и пустыми глазами. Василий Иванович шумно выдохнул и опрометью бросился вон.