Щегол

Внезапная рецензия на роман Донны Тарт "Щегол"

Пулитцеровская премия, бестселлер, понятно. Шедевр о шедевре? Так, давай-ка по порядку. 

Специальная теория относительности - физика бесконечно далёкой и холодной космической темноты. Другие законы времени и пространства. Звучит потрясающе, и я знаю, в каких более осязаемых и близких, повседневных дисциплинах эти законы пригодятся. 

Это был обычный вечер пятницы, не правда ли? Туманная погода, февраль, уютные часы безделья, мы же сегодня виделись утром? Вовсе нет. Я не помню, что было утром. Как тут упомнишь, Нью-Йорк, помолвка, неожиданная встреча в баре, Юрий, Китс, наркотики, ужин у Барбуров, внезапный приезд Пиппы, Амстердам и Борис. Да, Борис... И это же я только с пятисотой страницы вещаю. Это был обычный вечер пятницы, серьёзно? Год! Год и не один, Рождество за Рождеством, чего только неделька в амстердамском отеле без паспорта (и на порошке) стоила. Мне не нужен никакой космос. Твёрдая обложка, все четыре пальца толщины, полёт нарратива, полёт секунд, скорость не поддаётся измерению, энергия сюжета Е РАВНО ЭМ ЦЭ КУБ. 

Не много ли на себя беру? В самый раз, картинка-то маленького формата, грех второго куска торта несравним. Ты знаешь это чувство, когда после трапезы не выбраться из-за стола, и перенасыщение налицо? Так вот, оно не имеет ничего общего с чувством проглоченной пухлой книги, когда, окончив её, минут двадцать пялишься в окно, или в зеркало, или в кружку, или в стену остекленевшими, подослепшими глазами, привыкая к своей обычной жизни. Этого ощущения не возникнет от относительно коротенких романов Сартра или Кафки, от книг Тургенева или пьес Чехова. И не каждая махина Пруста, Толстого или того же Мураками справится с твоим непослушным сознанием, сцапает твоё восприятие, заставит потерять счёт часам. Информирую, братец, Донна Тартт и её пташка этого играючи достигли. 

Сначала темы катастрофы, одиночества, неприкаянности и потери жарко реминисцируют на Фоерово "Жутко громко, запредельно близко" и "Над пропастью во ржи" Сэлинджера; с лихими главами про Вегас веет "Хлебом с Ветчиной" Буковски и даже немного "Заводным апельсином" Бёрджесса. В лучших традициях американских подростков разных эпох, верно! А на что это потом похоже? Знаешь, такая жирная проблематика искусства встречается столь редко, что мне даже не с чем сравнить.

Я не удержалась, я дёрнула кусок сюжета, ведь редко, ах, Борис, попадаются такие мощные сочетания образов американца и "пшеукрорусского". Русский в американском сюжете - воплощение стабильного, задушевного, надёжного всемогущества. Обаятельные крайности: война и мир, решимость и бессилие, ворованная мелочь и последняя рубаха. 

Однажды майским блаженным вечером одна некогда журналистка, развалившись в гамаке и рассуждая об импрессионистах, сказала мне: "Каждому бы такого друга, коим был Штольц для Обломова..." Тогда я не стала морочиться об этой довольно плоской "истине", но теперь-то я вижу, что никак с ней согласиться нельзя. Субтильный немец в доспехах из фолиантов, этот зануда Штольц не вытащил необъятную русскую обломовскую душонку, не справился, сдался, читателю всё равно даже в голову не придёт его за это судить. Таких друзей - за хобот и в музей. Я скажу тебе с последней прямотой - всё лишь бредни, шерри-бренди: каждому бы такого относительно русского товарища, коим для уроженца Нью-Йорка Тео стал Борис. И за его харизму, за Достоевского и монолог про князя Мышкина, за насыщенную биографию и слог ты простишь ему всё: и яблоки, и алкоголизм, и лсд, и клептоманию, и Котку, и картину. Бог из машины. Zakrugljaisja.

Среди предсказуемых цитат Ницше про искусство и истину в конце лежит красивый вывод - жизнь коротка. Ars longa, vita brevis, да, мы помним. Финал скомкан, роман будто не окончен. Жизнь - катастрофа, любая картина - автопортрет, но о чём ещё молчит щегол? 

Не в клетке, не на ветке, а на сомнительно шаткой и пыльной конструкции гордо восседает птичка. Тонкая потемневшая цепочка. От себя не убежишь, не улетишь и не уползёшь. Ты никогда не постигнешь, что за затейник Фабрициус приковал тебя к металлическому стержню на колечко, остаётся надменно коситься на праздного зрителя. Тебе известен каждый кусочек собственного сознания, каждый секрет, поступок, страх, недомолвка, грешок, живи с этим. Картина - зеркало, ты - маленький пернатый пленник своего бытия. Себя не переделаешь, от себя не скроешься. А выход, ты прав, Тео, один - смерть. Традицию хэппи-энда нарушили ещё модернисты, так что нам с тобой и переживать не о чем, оставь мне на дорожку. Картина на месте, расслабься, давай сюда купюру.