Шантарам

— Ну… не совсем так. Хотя нет, именно так. Дело в том… — я умоляюще посмотрел в его золотистые глаза, — дело в том, что я боюсь не справиться. Это действительно слишком большая ответственность. Я не смогу.
Он улыбнулся и коснулся моей руки.
— Я понимаю. Вы беспокоитесь. Это естественно. Вы боитесь, что с Тариком может что-нибудь случиться. И еще вы боитесь потерять свою свободу, возможность ходить, куда хотите, и делать, что хотите. Это тоже естественно.
— Да, — пробормотал я с облегчением.

Он понимал, что я чувствую, видел, что я не смогу выполнить его просьбу, и не хотел настаивать. Сидя рядом с ним на низком табурете и глядя на него снизу вверх, я испытывал некоторую скованность. И одновременно меня охватило исключительно теплое чувство к нему, порожденное, казалось, именно нашим неравенством. Это была любовь вассала к своему господину, одно из самых сильных и загадочных человеческих чувств.

— Хорошо. Мое решение будет таким, Лин. Вы возьмете Тарика с собой на два дня. Если через сорок восемь часов вы решите, что не в состоянии жить с ним, то приведете его обратно, и я больше не буду поднимать этот вопрос. Но я уверен, что мой племянник не доставит вам хлопот. Он очень хороший мальчик.
— Ваш… племянник?

— Да, четвертый сын моей младшей сестры Фаришты. Ему одиннадцать лет. Он немножко знает английский и свободно говорит на хинди, пушту, урду и маратхи. Он низковат для своего возраста, но здоров и крепок.
— Но ваш племянник… — начал я, но Кадербхай прервал меня:

— Если вы решите, что сможете выполнить мою просьбу, то мой друг Казим Али Хусейн, которого вы хорошо знаете, окажет вам всяческую помощь. Он распорядится, чтобы несколько семейств в джхопадпатти, включая его собственную, взяли часть забот о мальчике на себя и предоставили ему в случае необходимости место, где он мог бы спать, помимо вашей хижины. Помощников у вас будет достаточно. Я хочу, чтобы Тарик познакомился с тяжелой жизнью бедняков, но больше всего хочу, чтобы у него был учитель-англичанин. Для меня это значит очень много. В детстве я…

Он замолчал, глядя на каменную глыбу в фонтане. В глазах его мелькали отблески жидкости, струящейся по камню. Затем в них появилось сумрачное выражение, как тень от тучи, наплывающая на пологие холмы в солнечный день.
— Итак, сорок восемь часов, — вздохнул он, возвращаясь к действительности. Если вы после этого приведете мальчика обратно, мое мнение о вас не изменится к худшему. А сейчас вам пора познакомиться с ним.

Кадербхай указал рукой на аркаду за моей спиной и, обернувшись, я увидел, что мальчик уже стоит там. Он и вправду был очень низеньким. Кадербхай сказал, что ему одиннадцать лет, но на вид ему можно было дать не больше восьми. На нем была чистая выглаженная курта-пайджама и кожаные сандалии, в руках он держал миткалевый узелок. Он глядел на меня с таким несчастным и недоверчивым выражением, что казалось, вот-вот расплачется. Кадербхай подозвал мальчика, и он приблизился, обойдя меня по дуге и встав с другой стороны дядиного кресла. Чем ближе он подходил, тем несчастнее был у него вид. Кхадербхай сказал ему что-то быстро и строго на урду, указывая на меня рукой. Тарик подошел ко мне и протянул руку.

— Здравствуйте очень хорошо, — произнес он, сделав большие глаза, в которых были страх и отчаяние.
Его маленькая ручка утонула в моей ладони. Нет ничего, что ощущалось бы более уместным в твоей руке, придавало бы столько уверенности и пробуждало бы такое сильное инстинктивное желание оказать покровительство и защитить, как рука ребенка.
— Здравствуй, Тарик, — ответил я, невольно улыбнувшись.

В глазах его мелькнула было улыбка, полная надежды, но сомнение тут же притушило ее. Он посмотрел на своего дядю жалобно и совершенно безнадежно, так широко растянув сжатые губы, что даже крылья носа у него побелели.
Кадербхай ответил ему твердым ободряющим взглядом, затем встал и опять окликнул Назира.
— Прошу простить меня, мистер Лин. Меня зовут срочные дела. Итак, жду вас через два дня, если вы будете неудовлетворены,
на
? Назир проводит вас.

Он повернулся, не поглядев на мальчика, и удалился под арку. Тарик и я смотрели ему вслед и оба чувствовали себя покинутыми и преданными. Назир проводил нас до дверей. Пока я переобувался, он встал на колени перед мальчиком и прижал его к груди с удивительной и порывистой нежностью. Тарик прильнул к Назиру, схватившись за его волосы, и тому пришлось с некоторым усилием оторвать ребенка от себя. Когда мы выходили на улицу, Назир кинул на меня красноречивый взгляд, в котором читалось недвусмысленное предупреждение: «Если что-нибудь случится с мальчиком, ты ответишь за это», — и отвернулся.

Минуту спустя мы уже были на улице возле мечети Набила, растерянно держась за руки, подавленные силой личности, толкнувшей нас друг к другу против нашей воли. Тарику ничего не оставалось, как повиноваться, но в моей неспособности возразить Кадербхаю проявилось несомненное малодушие. Я сознавал, что капитулировал слишком легко. Недовольство собой быстро переросло в фарисейство. «Как мог он так поступить с ребенком? — спрашивал я себя. — Отдать собственного племянника чужому человеку! Неужели он не видел, как не хочет этого мальчик? Это бессердечное пренебрежение правами и чувствами ребенка. Только тот, для кого все остальные — игрушки в его руках, мог отдать ребенка человеку… вроде меня».

Негодуя на свое слабоволие — «Почему я позволил ему принудить меня к этому?» — и кипя от эгоистической злобы, я тащил Тарика за собой, быстро шагая по запруженной народом улице. В тот момент, когда мы проходили мимо мечети, муэдзин стал созывать с минарета народ на молитву:
Аллах ху Акбар Аллах ху Акбар
Аллах ху Акбар Аллах ху Акбар
Аш-хаду ан-ла Ила ха-илалла
Аш-хаду ан-ла Ила ха-илалла
[80]

Тарик повис на мне, вынудив остановиться, и указал на мечеть и на башню, с которой раздавался усиленный динамиками призыв муэдзина. Я покачал головой и сказал, что у нас нет времени. Но он уперся обеими ногами и потянул меня ко входу. Я объяснил ему на хинди, а затем и на маратхи, что я не мусульманин и не желаю посещать мечеть. Однако он так исступленно продолжал тянуть меня, что от напряжения вены выступили у него на висках. В конце концов он вырвался от меня и, взбежав по ступенькам, сбросил у входа сандалии и исчез в дверях прежде, чем я успел его остановить.

Я в расстройстве колебался перед большой аркой входа. Я знал, что не только представители других конфессий, но и неверующие имеют право заходить в мечеть — либо для того, чтобы помолиться или предаться размышлениям, либо просто полюбоваться архитектурой и убранством. Но знал я и то, что мусульмане считают себя притесняемым меньшинством в городе, где преобладает индуистская вера. Жестокие схватки между приверженцами различных религий случались довольно часто. Прабакер рассказывал мне, что однажды стычка между воинственными индусами и мусульманами произошла как раз около этой мечети.

Я не знал, что делать. Наверняка, в мечети были другие выходы, и если мальчик захочет убежать от меня, то я вряд ли смогу этому помешать. Сердце мое билось от страха, что придется вернуться к Кадербхаю и признаться ему, что я потерял его племянника, не отойдя от его дома и ста метров.

Я уже решил войти в мечеть и поискать мальчика, но тут увидел его. Тарик пересекал справа налево огромный богато украшенный изразцами вестибюль. Его голова, руки и ноги были мокрыми — по-видимому, он поспешно умылся. Пройдя чуть дальше, я увидел, что он встал на колени позади группы мужчин и тоже начал молиться.

Выйдя на улицу, я сел на какую-то тележку и закурил. К моему облегчению, Тарик появился через несколько минут, схватил свои сандалии и подошел ко мне. Стоя рядом, он поднял глаза к моему лицу, наполовину нахмурившись, наполовину улыбаясь, как умеют только дети, когда они счастливы и напуганы одновременно.
— 
Зухр! Зухр!
[81]
— произнес он, давая понять, что это был час полдневной молитвы. Голос его при этом был удивительно твердым для ребенка. — Я благодарил Бога. А ты благодаришь Бога, Линбаба?

Опустившись на одно колено, я крепко схватил его за руки. Тарик поморщился, но я продолжал держать его. Я был сердит и понимал, что выражение лица у меня ожесточенное, если не жестокое.
— Никогда больше не делай этого! — рявкнул я на хинди. — Не смей убегать от меня!

Он нахмурился, глядя на меня испуганно, но непокорно. Затем его лицо напряглось, на нем появилась маска, с помощью которой мы пытаемся удержать слезы. Глаза его наполнились слезами, одна из них скатилась по щеке. Я поднялся и отошел от него на шаг. Несколько мужчин и женщин остановились поблизости, наблюдая за нами — пока без особой тревоги. Я протянул мальчику руку. Он неохотно взял ее, и мы направились к ближайшей стоянке такси.

Оглянувшись через плечо, я увидел, что люди смотрят нам вслед. Во мне бурлила гремучая смесь эмоций, главной из которых была злость, в основном на самого себя. Я остановился, Тарик остановился тоже. Я сделал несколько вдохов, чтобы успокоиться. Мальчик стоял, наклонив голову набок и внимательно глядя на меня.
— Я сожалею, что рассердился на тебя, Тарик, — сказал я спокойно. — Этого не повторится. Но прошу тебя, пожалуйста, не убегай от меня больше. Я очень испугался и встревожился.

Мальчик расплылся в улыбке — впервые с тех пор, как мы встретились. Я поразился тому, насколько она похожа на сияющий лунный диск Прабакера.
— Господи, спаси меня и помилуй! — взмолился я всем своим естеством. — Только не это. Одного Прабакера мне вполне хватит.
— Да! Замечательное о’кей! — согласился Тарик, тряся меня за руку с энтузиазмом спортсмена на тренажере. — Господи спаси тебя и меня, всегда-всегда!

Все материалы, размещенные в боте и канале, получены из открытых источников сети Интернет, либо присланы пользователями  бота. 
Все права на тексты книг принадлежат их авторам и владельцам. Тексты книг предоставлены исключительно для ознакомления. Администрация бота не несет ответственности за материалы, расположенные здесь