Живопись и кино: «Мертвый Христос»
Aleksey Savinov«Дирижер» (Павел Лунгин, 2012).
В начале фильма мы видим главного героя, лежащего подобного мертвому Христу на полотне Гольбейна Младшего, что подтверждается появлением далее в фильме самой картины, на которой лицо Иисуса заменено лицом дирижёра.
Картину нарисовал сын дирижёра, таким образом, и автор (режиссёр) первой сценой, и сын свидетельствуют: «Он мёртв».
Однако картина имеет ещё один (потенциальный) символический уровень: здесь не только смерть («мертвый»), но и возможность воскресения («Христос»). И в конце, пройдя на Святой земле (месте страданий, смерти и воскресения Христа) путь Страстей, реальных (самоубийство сына) и символических (в Иерусалиме дирижёр с оркестром исполняют «Страсти по Матфею»), сближающих его с опытом Самого Христа, герой действительно преображается, духовно воскресает.
«Возвращение» (А. Звягинцев, 2003).
После своего двенадцатилетнего отсутствия отец появляется впервые перед взором детей (и зрителей) спящим в позе, повторяющим картину Андреа Мантеньи. В фильме Звягинцева этот образ не так органичен и скорее даже чужд всему остальному действию. Сам Звягинцев даёт угол понимания, но мы не можем согласиться с корректностью такого объяснения:
Первое появление отца в «Возвращении» зеркально воспроизводит картину Андреа Мантеньи «Мертвый Христос». Отец лежит в той же позе. Тот же ракурс, и даже оптика подбиралась специально для того, чтобы передать сжатую перспективу: мизансцена, пальцы, складки простыни, источник света... Всё для того, чтобы мысль зрителя сразу же подсознательно бросилась к тем аллюзиям... к тому, что перед нами не просто материальный отец. Это несколько другая фигура. Для меня то, что происходит с отцом в финале «Возвращения», - это самопожертвование во имя мальчика, своего сына. Пусть оно и выглядит как случайность, но эта случайность остановила ход времени. Без жертвы нет творения. «И сказал Сидящий на престоле: се, творю все новое».