РК
Когда я был маленьким, я часто видел, как мама с папой целуют друг друга. Когда я спрашивал у них, зачем они это делают, они смеялись и говорили, что любят друг друга. А когда я спрашивал: “Значит любовь – это целовать друг друга?” они опять смеялись и гладили меня по голове.
Я родился в Лукау, небольшой деревушке на краю моря, за двадцать лет до войны. Это было тихое и спокойное место, где царило вечное лето, далёкое от городского шума и суеты, на тот период насчитывающее всего полторы тысячи населения. Деревня жила в основном за счёт морского промысла, и каждое утро сотни матерей провожали своих мужей и сыновей в море.
Тогда у меня было всё, что нужно ребёнку для счастья - у меня было море. А если у ребёнка есть море – ему больше не нужно ничего. Я мог проводить на берегу целые часы, купаясь и загорая, я сидел на пирсе с моей маленькой удочкой в руках, я бегал в порту, с интересом разглядывая лодки. Рыбаки учили меня завязывать морские узлы и закидывать сети, вскрывать раковины, чтобы доставать из них жемчужины, учили определять время, когда наступает прилив и отлив. А ещё я очень любил собирать необычные раковины, и мог пройти несколько километров вдоль берега, собирая их. Именно так я и познакомился с Катариной.
Я помню тот летний день в мельчайших подробностях – с утра бабушка попросила меня вынести мусор. “Винсент, ты уже большой” – сказала она и вручила мне в руки ведро. Затем я, чувствуя себя настоящим восьмилетним мужчиной, помогал ей чистить овощи для обеда. И порезал палец, что было очень больно и неприятно, но я не плакал, ведь меня назвали “ужебольшим”. После обеда я был предоставлен самому себе и решил, что проведу остаток дня в поисках раковин. Я хотел найти раковину оманайта – рыбаки говорили, что они очень-очень старые и очень-очень редкие.
Море. Мне так нравилось смотреть на волны и слушать крики чаек. Мне нравилось заходить в воду по самые щиколотки, а затем смотреть, как вода сглаживает мои следы в песке. Иногда я мог просто перебирать песок руками, присев на корточки.
Я прошёл уже довольно большое расстояние, заглядывая под каждый камешек, но желанной раковины оманайта нигде не было. Я тогда был немного сердит на неё – мне казалось, что раковина специально от меня прячется. Я так пристально смотрел себе под ноги, стараясь не пропустить ничего что не сразу услышал голос, который спросил: “Привет. Ты тоже ищешь раковины?”
Я поднял голову и замер от удивления – передо мной стояла девочка. Нет, не подумайте что я их никогда не видел – я видел много разных девчонок, но такой, как она… В Катарине было что-то особенное – что-то, что заставило меня открыть рот и покраснеть.
- Ты чего? – она улыбнулась и прищурила глаза.
- Йа… я-я-я ничего. Я. Это. Раковины. Вот.
Я тогда не сразу понял, что изменилось. Позднее, когда я пытался определить, что такое произошло, я ловил себя на мысли что думаю о Катарине, как о маме. О том, что я сделаю всё, чтобы она не попросила, никогда не дам её в обиду, не хочу, чтобы она расстраивалась и всё такое. Только разница была в том, что если в отношении к маме это было как само собой разумеющееся, то к Катарине… словом, я просто хотел этого.
- Смешной ты, - она улыбнулась опять.
- Чего? Чего это? Я… я обычный. – буркнул я: - Я раковины собираю.
- И много нашёл?
- Да я одну ищу, она редкая очень. Оманайта…
Так началась наша дружба. Теперь мы вместе гуляли по пляжу, ловили рыбу и собирали раковины. Я узнал, что семья Катарины приехала в деревню лишь недавно, о том, что её отец был фермером, а теперь стал рыбаком но кажется, ему так даже больше нравится. Мы говорили о море, о родителях, опять о море и о тысяче вещей, в которых мы ничего не понимали. Уже тогда я замечал, что мне нравится смотреть на золотистые волосы Катарины, нравится смотреть в её карие глаза. Нравится – для меня тогда это было как нравится вкус мороженного, или крики чаек на берегу. Хотя… Катарина мне нравилась больше, чем какие-то чайки, я засыпал с мыслями о ней, а мой юный разум рисовал сцены будущего, в которых мы всегда были вместе.
Я был ребёнком, и любил Катарину всей своей детской душой.
***
Спустя два года мы уехали из маленькой Лукау и поселились на севере страны в Шлезвиге – большом и шумном, ин-дус-три-аль-ном (даже сейчас я почему-то не могу выговорить это слово) городе, как называл его мой отец. Он же и был инициатором переезда – хотел дать мне хорошее образование, хотел чтобы я пошёл по стопам деда и стал инженером. А я плакал и не хотел уезжать, не хотел расставаться с Катариной. Но воля отца была непреклонна, и мы уехали. В ночь перед отъездом я убежал из дома, и пришёл к Катарине – помню, как с трудом забравшись на второй этаж по столбам, что держали навес перед крыльцом, я тихонько постучал в её окошко, а она открыла мне сразу, как будто ждала. Мы всю ночь просидели на крыше её дома, разглядывая звёзды и обещая не забывать друг о друге. Я сказал Катарине, что обязательно вернусь.
В Шлезвиге моя жизнь резко изменилась – теперь пять дней я жил не дома, а в училище, и целый день проводил за книгами. Мы изучали множество наук, но больше всего математику, механику, физику, гидравлику, баллистику и геометрию – все наши учителя говорили, что недалёк тот день, когда наша профессия станет самой нужной и самой почётной. На выходные нас отпускали домой.
Так прошёл мой первый учебный год. Я с нетерпением ждал лета – меня должны были отправить на все 2 месяца в Лукау, к бабушке. И Катарине. Но этого не произошло – меня, как и почти всех учеников по настоянию руководства Университета Инженериума отправили в детский военно-подготовительный лагерь, где мне предстояло провести 62 дня, просыпаясь в шесть утра, занимаясь спортом и обучаясь обращению с пороховым оружием. Несмотря на все мои мольбы отец по-прежнему был строг – он сказал, что посещение таких лагерей будет учитываться по окончании училища и поможет мне поступить в университет.
А затем прошёл ещё один год. И ещё один. А затем я закончил училище и поступил в университет, как того хотел отец и три года изучал военные машины. А затем пришло письмо от бабушки, которая жаловалась на здоровье и очень хотела бы увидеться со мной. Я выпросил двухмесячный академический отпуск. Мне было шестнадцать лет, и я возвращался в Лукау. Я возвращался к Катарине.
***
Поезд остановился на маленькой станции Лукау. За те восемь лет что меня не было, здесь изменилось только одно - население. В преддверии войны люди бежали на север. Но крыши маленьких домов, утопающих в зелени, моё море и моё детство - всё осталось прежним и милым моему сердцу.
Бабушка постарела. Первый день я провёл в уборке дома, вымыл все полы да ещё и пытался починить сломанную изгородь. На деревушку уже опустилась ночь, когда я наконец покончил с делами. За поздним ужином я как бы ненароком спросил у бабушки о семье Катарины.
- Живут, как же, - отвечала она: - Отец ейный всё в рыбаках, мать по хозяйству, да и сама она уже совсем большая стала - работает в местной аптеке, помощницей у аптекарши, лекарства готовит, травы собирает в лесу, порошки толочет...
Сказать о том, что я был несказанно рад этим словам - ничего не сказать. Я уже собирался спать, представляя как завтра встречусь с НЕЙ, как вдруг бабушка произнесла:
- Вот спасибо тебе, Винсент, что приехал, а то я сама такая старая стала. Если бы не Кавур, совсем плохо мне было. Хороший он парень, да и не сладко ему с тех пор, как мать его померла...
Кавур. Это имя резануло по моему слуху. Ковур, конечно. Сын соседей. Старше меня на два года. Я ненавидел его, ненавидел всей душой. Когда мы были совсем маленькими, он постоянно бил и унижал меня, а я не мог дать ему сдачи. Ковур. Он был каким угодно, но точно не хорошим.
Утро разбудило меня первыми лучами солнца, а уже через час я стоял у двери в аптеку, не в силах собраться с мужеством и открыть наконец дверь. Катарина. Моё сердце билось так сильно, что казалось вот вот выпрыгнет из груди. Я глубоко вздохнул и открыл дверь.
Внутри было полутемно и сильно пахло травами и ещё чем-то. Аптекарша не узнала меня и спросила, что мне нужно.
- Я... я хотел бы... Катарин, э-м-м. Ф-у-у-ух. Я хотел бы увидеть Катарину, - выпалил я.
Аптекарша позвала её по имении, и она вышла. А я потерял дар речи.
У меня никогда не хватит сил и средств, чтобы описать как она похорошела. Её прекрасные карие глаза стали ещё прекраснее, её волосы стали отливать чистым золотом, а стройная фигура и два больших холма грудей, выпирающих из-под платья должно быть сводили с ума всех деревенских парней.
- Привет! Тебе чего? - она улыбнулась точно так же, как улыбалась тогда в детстве.
- Катарина... ты не помнишь меня, верно? Я Винсент, Винсент Криг. Помнишь тогда, в детстве?...
- А-а-а, Винсент, конечно, привет! Ты надолго к нам приехал?
И это всё. А я так ждал, что мы хотя бы обнимем друг друга.
- Да я так, к бабушке... Слушай, как насчёт сегодня?..
Мы встретились вечером и сидели у бабушки, затем гуляли по берегу моря. Мы разговаривали о многом, но в основном говорил я - Катарине было очень интересно узнать о жизни в большом городе, о моём университете и военных машинах, что работают на пару. Она была такой милой, но не больше, а мне страстно хотелось большего, и я, не выдержав, спросил:
- Катарина, помнишь, когда мы были маленькими, мы просто жить друг без друга не могли. Как ты, как... как ты думаешь, это, ну, это любовь была?
Она звонко рассмеялась.
- Винсент, ну что ты, мы же были детьми!
- Да-да, конечно, детьми! - я тоже выдавил улыбку через силу.
Так проходили дни моего отпуска - с утра я помогал бабушке, а вечерами гулял с Катариной. Правда иногда она не приходила, ссылаясь на то, что очень занята дома. Хоть всё было как в детстве, мне было тяжело. Я хотел чего-то большего. Я смотрел на её губы, и мне очень хотелось её поцеловать, а когда мы купались и она была в одном купальнике, грязные и постыдные мысли проникали в мою голову. Я не мог оставаться для неё только другом.
Однажды во время прогулки по лесу мы начали кидать друг в друга шишками. Всё как-то завертелось, она бросилась на меня, смеясь и пытаясь ударить своим крошечным кулачком, а я на неё, мы упали в мох и мои губы прикоснулись к её губам, и так мы лежали несколько секунд. Это не было даже поцелуем. Затем Катарина вскочила с меня, вся покрасневшая, сказала :"Нет, это неправильно, прости..." и убежала, а я ещё долго лежал во мху, вспоминая вкус её губ.
В ту ночь я никак не мог уснуть - непонятное поведение Катарины и неопределённость не давали мне покоя, пугали меня. Как будто что-то большое томилось в моей груди, не в силах вырваться оттуда. Устав от бессмысленного ворочанья, я решил выйти на улицу. Тихонько оделся, открыл большую ширму и по детской привычке вышел через заднюю дверь.
В небе ярко горели тёплые звёзды Лукау - звёзды из моего детства, а в кустах пели цикады. Я шёл по деревенской окраине мимо пустых амбаров и думал о Катарине. Я не мог понять, почему она так себя ведёт, не мог понять её взгляда - ведь на друзей так не смотрят. А тот случайный поцелуй и её закрытые глаза... Но ведь через две недели мне возвращаться в Шлезвиг...
Мои печальные мысли были прерваны странным звуком, доносившемся из амбара. Я остановился. В амбаре кто-то стонал. Кажется, девушка. Неслышными шагами я приблизился и заглянул в слегка приоткрытую дверь.
Я увидел Катарину. И её трахал Ковур.
- Да, милый, сильнее, сильнее!
Мой детский мир перестал существовать.
- Да, да!
Развалился на части, сгинул в небытие.
- Ах, Ковур, ах!
Я видел её голые груди, большие голые груди, они раскачивались в такт движению её бёдер.
- Тебе же нравится, да, ненасытная сука?!
- Да милый, да!
Даже спустя годы я не могу передать те чувства, что испытал тогда. Затем я убежал оттуда, чувствуя себя последней мразью. В ту ночь я впервые напился.
На следующий день я уехал в Шлезвиг на первом поезде, уехал одержимый бесконечной тоской.
***
Спустя несколько лет я вернулся в Лукау, выпотрошенную войной. Командование поставило мне цель создать укрепления на берегу для размещения паровых гаубиц.
Я не узнал деревню, подвергшуюся стольким бомбардировкам. Я нашёл то, что осталось от бабушкиного дома, нашёл развалины аптеки, но остального я не узнавал.
Я бродил по пляжу между камней и остатков рыбацких лодок, которые море выбросило на берег и вспоминал детские годы и время моей юности - такое недавние и такое далёкое. В песке я заметил одну раковину, толстенькую и сильно отличавшуюся от обычных. Внимательнее разглядев узор, я убедился в том что это - раковина оманайта, та самая, желанная и необычайно редкая. И тут я вспомнил тот летний день, пляж и маленькую Катарину. Вспомнил, а затем развернулся и со всей силы запустил эту раковину далеко в море, желая вместе с ней навсегда утопить моё детство и детские мечты.
Я так никогда и не узнал, что случилось с Катариной.