Republic - «Я присутствую здесь и тем самым говорю». 10 вопросов о подростковом протесте

https://t.me/nopaywall

28 марта 2017 г.

Подростки вышли на улицу давно, но заметили их только сейчас. Социологи и антропологи объясняют почему.

После шествия по Тверской с антикоррупционными лозунгами 26 марта только в Москве было задержано больше тысячи протестующих. На следующий день появилось почти столько же текстов об участии подростков в политических публичных акциях в Москве и других городах. Это обсуждение, в котором было много аргументов и за, и против, получилось настолько бурным, что кажется, будто даже о задержании Навального и обысках в ФБК говорят меньше.

Антропологи из исследовательской группы «Мониторинг актуального фольклора» провели наблюдение и взяли интервью у участников акций в четырех городах, среди которых, кроме столиц, были Новосибирск и Вологда. Мы попросили исследователей рассказать о его результатах.

Предметом изучения нашей группы была именно вернакулярная реакция молодежи на протесты – то есть реакция спонтанная, «самодеятельная», не организованная институционально. Например, если Петя Иванов распространяет некий текст, потому что он активист партии КПРФ, – это институциональная реакция. Но если Пете не нравится, как замостили улицы в его городе, и он сочиняет про это стихи или анекдот, – это реакция вернакулярная. Диапазон такой реакции очень широк – от репоста анекдота в сети до выхода на митинг.

Мы специально взяли паузу на сутки – не только для того, чтобы обработать данные, но и чтобы понаблюдать за реакцией на молодежный бунт в социальных сетях, которая сама по себе является не менее важным объектом изучения, чем присутствие подростков в «большой политике».

В результате мы выделили и попытались ответить на десять вопросов, которые обсуждает весь интернет – от исследователей и журналистов до непосредственных участников событий.

Первый ли это подростковый бунт в России?

Нет. На ⁠самом деле ⁠и раньше молодые люди, как правило 15–18 ⁠лет, участвовали в политических акциях ⁠самой разной направленности. Когда зимой 2012 года ⁠в московских школах были введены четвертные контрольные работы по субботам, многими участниками ⁠Болотной и сочувствующими ⁠это было интерпретировано как специальная мера по удержанию подростков от акций на Сахарова и Болотной. Такая трактовка не появилась бы, если бы подростки не ходили на эти акции (см., например, здесь). Учитель одной из московских школ рассказывал нам, что несколько его учеников ходили и на последующие протестные акции, в частности на Марш мира 2014 года.

В 2016–2017 годах присутствие такой молодежи на ЛГБТ-акциях, митингах и шествиях левых движений и лимоновцев стало заметнее. Например, когда 1 мая 2016 года мы пришли на Марш прогрессивных левых на Самотеке, ощущение было весьма странным, потому что вокруг нас были феминистки школьного возраста и безбородые троцкисты, с удивлением косившиеся на странных «взрослых».

На митингах зоозащитников 12 марта в Москве и 25 марта в Новосибирске присутствовали школьники и совсем молодые студенты (около 30% от общего состава в Москве). А чуть раньше, на митинге против декриминализации побоев 12 февраля, школьники и студенты были основными участниками, причем некоторые из них говорили, что ходят на акции часто и, несмотря на юный возраст, уже много где были, а другие сообщали, что пришли на подобную акцию впервые в жизни. При этом они держали в руках плакаты, сделанные самостоятельно и с оригинальными текстами.

Наблюдатели нашей группы фиксируют много школьников и на акциях с институциональной поддержкой, таких как «Бессмертный полк» или митинги – концерты в поддержку присоединения Крыма. На эти мероприятия студенты, как правило, приходят большими группами, делегированными от вузов. Среди них есть те, кто приходит с воодушевлением оттого, что идут все вместе, а есть и те, кто хотел бы пойти на оппозиционный митинг, но боятся после истории с Ильдаром Дадиным.

Итак, к 26 марта сама по себе протестная мобилизация подростков не была чем-то невозможным, хотя особо заметной она тоже не была – по той причине, что и сами митинги и шествия мало освещались, иначе СМИ увидели бы этот феномен гораздо раньше.

Возможно, дело в том, что полиция задерживала много подростков?

Действительно, такое впечатление создалось у многих участников шествия по Тверской. Но данные на вечер 27 марта говорят, что в Москве из 1030 человек задержанных несовершеннолетних было 46 – всего 4,5%. Это не очень большая цифра. На очевидцев могло произвести впечатление то, что несовершеннолетних вообще задерживали – и точно такими же способами, как взрослых, часто довольно жесткими.

Откуда тогда впечатление массового участия подростков?

На самом деле вопрос не в том, почему на публичных акциях раньше не было такого количества подростков, а почему их не замечали. Чтобы на него ответить, мы должны понять, что участие в политической акции может быть разным с точки зрения коммуникации. Человек может прийти на митинг или шествие со значком, плакатом или ленточкой. У этих предметов одно-единственное назначение – усилить политическое высказывание, предъявить его публике максимально возможным способом. Но кроме таких сильных высказываний, есть участники с нулевым высказыванием, чей единственный посыл – их присутствие в этом месте в это время. «Я не ношу политических знаков, – сообщила нам одна из респонденток на митинге в защиту Петербурга на Марсовом поле 18 марта 2017 года. – Однако я присутствую здесь и тем самым говорю».

Сильные высказывания (ленточки, значки, плакаты), особенно вербальные, в которых изложена политическая позиция носителя, позволяют нам не только прочитать его послание, но и хорошо запомнить носителя.

Таким образом, отличие акций 2017 года состоит в том, что подростки берут в руки плакаты и становятся носителями сильных высказываний. Мы же не просто фиксируем их присутствие – мы видим, что они нам говорят. Увеличился не процент присутствующих на акции молодых людей, а процент высказавшихся.

Может, дело в том, как подростки вели себя на митингах?

Двадцать шестого марта наши наблюдатели в разных городах отмечали, что подростки приходят на акции небольшими группами и практически не ходят поодиночке: они вместе держатся, вместе фотографируются, вместе демонстрируют плакаты. Как правило, внутри таких групп были один-два человека, которые говорили, что регулярно ходят на акции последние несколько лет (на все оппозиционные митинги, на марш памяти Немцова) или являются сторонниками Навального и смотрят его блог. Остальные пришли впервые, за компанию. Они тоже легко отвечают на вопросы о коррупции, но больше их привлекает общее настроение («чувство настоящей жизни») и возможность интересных знакомств. При этом речь идет скорее не об аполитичности неофитов, а о следовании за неформальными лидерами своих групп. Наличие гражданской позиции и умение ее креативно и бесстрашно выразить поднимает статус подростка в группе.

Этот фактор оказался настолько существенным, что в ответ наши наблюдатели в Вологде интервьюировали подростков не индивидуально, а по группам. При этом члены группы старались выдавать общий ответ. На московском шествии интервьюер пытался разговаривать только с одним из подростков, шедших в составе такой небольшой группы, а остальные дополняли его ответы, а на просьбу сфотографировать плакат встали перед камерой все вместе.

Что же имеем? Есть сильные высказывания, которые создаются подростками. Из-за того что подростки держатся группами, особенно под взглядами случайных и не очень наблюдателей, сила высказываний, соединенных вместе, только растет. И нам кажется, что подростков с плакатами было очень много.

Против чего и за кого выступают школьники?

На вопрос «Как вы относитесь к Навальному?» подростки отвечали по-разному. Некоторые признавались в симпатии, другие говорили, что дело совсем не в нем, а в положении в стране, коррупции и т.д. Судя по плакатам и интервью, подростковый протест затрагивал в основном общечеловеческие и моральные вопросы – как в серьезном ключе, так и максимально пародийном. На митинге в Вологде сначала выступали взрослые оппозиционеры, но потом слово взяли подростки, и вопросы, которые они поднимали, были максимально серьезны. Один из них говорил об отношении к полиции: «Обычные полицейские – это такие же люди, как мы, которые живут на обычную зарплату. Вот у меня мать майор полиции, мы живем в районе 40 тысяч в месяц, это средняя зарплата. Как вообще все происходит в полиции? Поступает команда сверху задержать того-то, сделать или сказать то-то. Иначе тебя заставят подать увольнение по собственному желанию. <…> Так что не надо слепо винить полицию, надо сказать “нет” власти, которая ее использует в таких мерзких целях!» Другая выступающая, одиннадцатиклассница, сетовала, что лучшие из ее ровесников хотят уехать за границу, просто чтобы не видеть постоянную грязь на улицах, не видеть угрюмые лица людей, которые не знают, что делать в жизни.

Одну из центральных позиций занимали вопросы честности власти и требования честного диалога. Один задержанный первокурсник боялся писать в милицейском протоколе учреждение, в котором учится, чтобы его не отчислили. Взрослые убеждали его указать другой институт. Но подросток сказал, что он хотел бы этого избежать, потому что он не хочет врать власти принципиально.

Требования часто были представлены в заведомо пародийном виде, что не отменяло серьезности вопросов. Один из молодых людей, задержанных на Тверской, жаловался, что их плакаты («Я жду ответа» на фоне Ждуна – главного пока мема 2017 года) в милицейском протоколе были представлены совсем не так: «Нам написали, что мы шли со скучными плакатами! “Коррупция ворует будущее”».

Дело не столько в мобилизации Навальным, сколько в том, что подростки требуют для себя и своего будущего простых демократических ценностей. Один из наших семнадцатилетних респондентов сказал, что он сюда пришел потому, что через 25 лет не хочет отвечать своему сыну на вопрос «Папа, а почему ты ничего не сделал?».

Был ли подростковый протест проявлением конфликта отцов и детей?

Еще 26 марта началась борьба двух точек зрения, пытавшихся объяснить подростковую мобилизацию.

Сторонники первой считают, что подросшие дети «болотных» оппозиционеров переняли у уже разочаровавшихся родителей и их желание, и их умение протестовать.

Чуть позже появилась вторая точка зрения: подросткам свойственно протестовать против идеалов отцов, и если родители этих ребят – покорное пропутинское большинство, им ничего не остается, как идти в оппозицию (скорее внутрисемейную, чем государственную, но в данном случае это совпало).

В обоих случаях выход подростков на протест объясняется простой реакцией на убеждения родителей – или в унисон, или от противного.

Наличие самостоятельной воли у протестующих подростков при таких трактовках как бы не предполагается. Но наблюдение нашей группы за мобилизацией и митингами в четырех городах показало, что на самом деле среди респондентов были и те, кто пришел вместе со своими родителями, и те, кто говорил, что развитие их убеждений никак не зависит от родителей: последние относятся к их убеждениям абсолютно безразлично.

Какую роль в мобилизации подростков сыграла оппозиция интернета телевизору?

Действительно, современные сообщества подростков живут и умирают в интернете. После акции 26 марта многие стали говорить о том, что дети «вышли из интернета на улицы». Причина этого – в оппозиции телевизора (который «для взрослых» и «по которому о коррупции и Навальном не говорят») и интернета («он для нас», именно там обсуждается оппозиционная политическая повестка). После истории в Брянске, когда старшеклассник подвергся «административному давлению» за стремление участвовать в антикоррупционной акции, ощущение конфронтации интернета и «взрослого» мира только усилилось. Через несколько дней после этой резонансной истории появился ролик «Мы вам не Ждуны: школьники не будут молчать», в котором аноним-подросток говорит: «Блокада зомбоящика прорвана. В интернете мы создали новую культуру мемов и блогов».

Истерия по поводу «групп смерти» в интернете, якобы провоцирующих подростковые самоубийства, только усиливает такую конфронтацию. На вопрос, что школьники думают о «группах смерти», вологодские подростки ответили, что это несерьезно и придумано специально, чтобы дискредитировать интернет и дать родителям повод запретить пользоваться интернетом или ругать за это.

Предложенный Навальным формат троллинга – средство для мобилизации подростков?

Алексей Навальный стремился построить протестную акцию на принципе интернет-троллинга, цель которого – спровоцировать резкую эмоциональную реакцию собеседника при помощи внешне неагрессивных высказываний. Именно таким образом выстроился и диалог участников уличной акции 26 марта с властью: люди показывали формально безобидных уточек и кроссовки потенциальному адресату – премьеру, вызывая его тем самым на комедийный диалог взамен несостоявшегося настоящего (о чем, например, говорят плакаты «Дмитрий Анатольевич, вас не слышно!» и «Димон, я жду ответа»).

Напрашивается предположение, что такая коммуникация, хорошо знакомая всем тем, кто проводит много времени в интернете, будет особенно востребована подростками и поэтому их так привлекла акция, предложенная Навальным.

Принцип троллинга действительно оказался успешным, однако не столько для подростковой аудитории, сколько для людей 40–50 лет. Например, по Тверской ходил мужчина лет пятидесяти с купленным в «Ашане» игрушечным домиком, в котором сидели резиновые уточки. Мужчина предлагал всем сфотографироваться и, наподобие бродячего актера, говорил текст, пародирующий детский неприличный стишок: «Смотрите, дети, это утка. Она – большая коррупционерка». На вопрос о причинах, побудивших его выйти, ссылался на хорошую погоду и повторял: «Никакой политики».

Почему символом подросткового протеста стал Ждун?

Если уточки и кроссовки были индексом общего оппозиционного настроения, то один из самых частотных мемов среди подростковых плакатов – Ждун. Первоначальная скульптура голландской художницы, с которой начался мем, изображала типичного пациента поликлиники, бесконечно и пассивно сидящего в очереди. Довольно быстро он стал символом покорности и в этом качестве приобрел политические коннотации.

Ждун при этом может быть как жертвой, так и носителем ценностей «очереди в поликлинику», то есть пассивности, мелочности и подчинения системе. «Нас упрекают в том, что мы глупы. Это отчасти правда. Мы деградируем, но не из-за своей прихоти, а из-за бездействия сидящих в Кремле», – говорит герой ролика «Мы вам не Ждуны», призывая выходить на протестную акцию. Речь идет о вписанности в систему, которая насквозь фальшива, построена на имитациях и лишает возможности настоящего действия.

Именно поэтому на акции в Москве активно появляются плакаты, на которых Ждун помещается рядом с текстами «Мы ждем перемен» или «Димон, я жду ответа» и таким образом репрезентирует говорящего – подростка, который покорно ждет, пока взрослые решат вопросы или сами исправят положение. Девятнадцатилетний автор одного из плакатов сказал нам, что Ждун, символ бесконечного ожидания, – лучший символ этих настроений. То есть подразумевается, что ответов на вопросы дождаться точно не получится. Формально это обращение к власти – ответа и перемен ждут от нее, но фактически это и обращение к себе и своим товарищам: если будешь сложа руки ждать того, чего дождаться точно не получится, то превратишься в Ждуна.

Что мотивирует подростков выходить на улицу?

Мы постарались показать, что протест подростков не возник ex nihilo (из ничего. – Republic), у него есть свои особенности и своя история – и реальная, и воображаемая. Главный вопрос: почему подростковый протест, который уже существовал, стал таким заметным?

Бунтующие подростки – 2017, родившиеся в начале 2000-х, лишены не только советского прошлого, но и его следствия – страха говорить. Их молодая жизнь прошла в государстве с демократическим устройством. Но сейчас наши многие молодые респонденты чувствуют, что они существуют в системе, где постулируемые принципы демократии не совпадают с фактическим ее наполнением, а богатые ресурсы используются нерационально. В их восприятии система «двоемыслия», при которой все говорят одно, а думают другое, вызывает отторжение и непонимание. В результате будущие бунтующие подростки испытывают некий политический диссонанс, потому что понимают то, что написано в Конституции, буквально. И этот диссонанс они предъявляют взрослым – в том числе «главным взрослым» страны.

Совсем не случайно одним из самых ярких символов подросткового протеста стала брошюра с Конституцией, которую школьники и студенты держали в руках и демонстрировали полиции при задержании. Неслучайно и то, что на вопрос о причинах, которые их сюда привели, многие наши респонденты отвечали словами, от нормального значения которых мы давно отвыкли: «Так я чувствую себя настоящим патриотом».

Читайте ещё больше платных статей бесплатно: https://t.me/nopaywall