Republic - Страна безразличия. О чем нужно вспомнить, чтобы вернуть себе Россию
res_publica18 августа 2017 г. Иван Давыдов.
В России одна беда – отсутствие интереса к самим себе. Все хорошее происходит, когда такой интерес появляется.
Середина августа особое, тяжелое время, когда не происходит почти ничего, в привычной для медиа повестке образуются дыры, и даже люди великие – Ким Чен Ын, например, и Трамп – не в силах ситуацию исправить. Середина августа – время, когда государственные информационные агентства начинают освещать результаты рэп-баттлов. Когда сотрудники отделов происшествий, обычно люди тихие и незаметные, начинают поглядывать на экономических аналитиков и политических обозревателей свысока, а в топ вылезают новости добрые: «Волонтеры в Индии спасли голодную собаку», или веселые: «Омич очнулся в Астрахани и начал воровать». Или, например, вот такие новости: «Главы городов, входящих в Золотое кольцо, соберутся в Ярославле и в столитровом котле приготовят новое блюдо – “ярушки рыболепные”». Рецепт держат в секрете, но ярушками обещают кормить гостей городского пикника «Пир на Волге».
На самом деле в этой цепляющейся за глаза, колючей, будто выловленный в Волге ерш, новости есть зерно для серьезного разговора. Не только потому, что середина августа, Ын и Дональд никак не начнут ядерную войну и даже Путин затих. Совсем не только.
Фальшивые ярушки
Нет ведь ничего страшного (кроме неизбежно предполагаемой, но не обязательно присутствующей коррупционной составляющей) в очередном городском фестивале – москвичам ли не знать, у нас тут какой-то перманентный фестиваль варенья теперь среди разгромленных улиц. Может выйти уныло, но все равно не страшно, а может даже и весело. Но за мажором пресс-релиза – фальшь, которую тяжело не почувствовать. Судя по всему, они из рыбы сделаны, «ярушки» эти, которые, как сообщает все тот же пресс-релиз, станут «специалитетом во всех ресторанах городов, входящих в Золотое кольцо». И может быть, они даже окажутся вкусными или хоть съедобными. Но сколько в этом словосочетании равнодушия, отсутствия интереса к собственному языку, а значит, и к собственной истории, и к собственной жизни, потому что в языке – история и жизнь. Желание показать особость парой слов сводится к привычной клюкве, кое-как сшитым «боярским» костюмам и коверканию языка «под старину». Ой вы, гой еси, добры молодцы! Желание показать особость почему-то неизбежно приводит к уродливой унификации. Так, во всех городах Золотого кольца в сувенирных лавках принято продавать одинаковые карандаши, без старания вырубленные из цельного березового полена. Меняются только надписи – названия городов, собственно.
Принято повторять за классиком, что в России две беды, но чего бы, раз август, с классиком не поспорить. Одна в России главная, парализующая, убивающая беда – отсутствие интереса к себе. Прочие – производные. Например, потому, что отсутствие интереса к себе – верный признак глупости, да и качество дорог тоже ведь связано именно с этим отсутствием интереса. С вечным «сойдет и так», с желанием, не погружаясь в долгие раздумья, слепить что-нибудь а-ля рюсс в самом дурном вкусе, да хоть ярушки рыболепные, отработать нехитрую программу и вернуться в привычную серость, где в каждом городе вместо главной площади – асфальтовый блин с уродливым памятником вождю несуществующего государства, а развалившиеся дома из позапрошлого века в лучшем случае обили симпатичной вагонкой. В худшем – снесли.
Одна в России главная, парализующая, убивающая беда – отсутствие интереса к себе
Особость – ходовой товар, годный и востребованный туристический аттракцион, но есть штуки и поважнее. Из любовного внимания к собственной особости (пусть даже она на продажу, что в этом постыдного) как раз и вырастает нормальная жизнь и стремление эту нормальную жизнь обустроить. На уровне двора, улицы, города, страны. Особость вписывает человека в историю, особость заставляет думать и учит видеть собственное место в мире. Но у нас это любовное внимание к особости чаще всего ограничивается пределами собственной квартиры и редко выходит во двор. Надо быть честным: я люблю смотреть, как изменились в последние годы дворы в моем окраинном и неприметном районе столицы: во-первых, их почистили, в них появились лавочки и детские площадки, спасибо мэрии, не все ж ее ругать, и годам нефтяного изобилия, жаль, что кончились; во-вторых, мы и сами, без всякой мэрии разбили во дворах клумбы, которые никто почему-то не вытаптывает; и помянутые детские площадки никто не сокрушил, не спалил, не разукрасил понятными словами. Лет, думаю, десять назад это было непредставимо. Полшага осталось, чтобы вернуть себе город, но страшно гадать, сколько лет уйдет на эти полшага.
Обретение особости
Когда слово «урбанист» еще не было ругательным, выдающийся русский урбанист Вячеслав Леонидович Глазычев, ныне, увы, покойный, любил в своих лекциях приводить в пример конструирование особости города Мышкина (тоже Ярославская область, кстати). Серенькому Мышкину нечего было предложить туристам, выползающим из круизных теплоходов, помимо копченых лещей. Но ровно до тех пор, пока не нашелся энтузиаст, открывший в городе Музей мыши. Пара комнат, заполненных мягкими и немягкими игрушками, вроде бы мелочь, но у города вдруг появилось лицо. Музеями он просто оброс – тут и Музей старинной техники, и Музей водки, где угощают водкой, что при неизбежном наличии копченого леща вещь не лишняя. Он зажил, его знают, это понятное место на карте, он особый.
Теперь таких примеров больше одного. Есть Коломна – с пастилой и Музеем пастилы. Есть – это совсем удивительная история – село Вятское (и это тоже Ярославская область, велика Россия, а разгуляться негде). Когда-то давно бизнесмен Олег Жаров купил в Вятском дачу. И заразился настоящей особостью и остановиться не смог. Восстановил за собственные деньги особняки купцов-старообрядцев (Вятское до революции было селом зажиточным, местные богачи содержали школы, библиотеку и богадельню). Открыл 10 (!) музеев, – завидуйте, мышкинцы, – включая Музей русской предприимчивости, о которой, похоже, знает не понаслышке, и Музей русской бани по-черному. Ему даже Государственную премию дали в 2012 году за труды по возрождению села, в котором он собирался стать простым дачником.
Есть Музей забытых вещей в Вологде, муниципальный, кстати, а не частный. Но даже это его не портит. Сохранившийся трехэтажный особняк с мезонином (впрочем, в Вологде это не дефицит, хоть и там свирепствует безжалостная реставрация с применением неизбежной вагонки). Там вроде бы и нет никаких ошеломляющих экспонатов – ну, мебель, картины, карты, солдатики, ну, музыкальный автомат, который смотрительница для вас даже заведет, – но там любовь. Там жива жизнь рубежа веков, жизнь до страшного русского двадцатого века.
Есть храм Вознесения Господня над гробом блаженного Исидора Чудотворца – в Ростове Великом, чуть в стороне от кремля и привычных туристических маршрутов. У Чудотворца – непростая судьба: он родственник магистра рыцарского ордена, родом из Бранденбурга. Пришел в Россию, сменил веру, юродствовал и творил чудеса в Ростове, если верить житию. Иван Грозный, например, верил. Построил маленькую, но очень красивую церковь. В семнадцатом веке – в своем, веселом стиле, когда жизнь любишь так, что даже ад выходит привлекательным, – церковь расписали ярославские мастера. Ее фотографировал Прокудин-Горский. Сейчас храм действует, и служит в нем священник, на удивление открытый миру. Он может разрешить вам влезть на колокольню. Покажет дивные фрески (фрески, как листья осенью, осыплются вот-вот, реставрация дело долгое и дорогое). Расскажет, как нашел в запасниках музея никому не нужную люстру – настоящую, из этого храма. Как договаривался с московскими реставраторами, чтобы ее восстановили. И как молится – «не слушая клевет» – за грозного царя, построившего над гробом Исидора церковь. Конечно, это все отчасти для туристов, и ваши пожертвования храму будут щедрее, чем там, где смотрят на вас как на оккупантов, а пожертвования грубо вымогают. Но у Исидора все равно жизнь, любовь, особость, настоящий интерес к себе и своему месту.
Наверное, понятно уже, что к этим краям у меня особая страсть и примеров в запасе много. Но пару слов об ушедшем, потерянном, убитом интересе к особости, помогавшем обустраивать жизнь, все же себе позволю. Вспомню добрым словом Николая Скородумова, студента, помещичьего сына, который создал в селе Бурмакино (это тоже Ярославская область) народный театр. Театр гремел, крестьяне в сложных декорациях ставили Островского, Толстого и пушкинского «Бориса Годунова». Большевиков бурмакинский театр, конечно, не пережил. Помяну и крестьянского сына Адриана Топорова, выучившегося на учителя и уже после революции организовавшего в глухом алтайском селе литературный кружок. Он читал с односельчанами самые разные книги – от Гомера и Шиллера до Блока и Зощенко. Записывал их комментарии, издал книгу. Потом его деятельность запретили – ну еще бы, он продолжал подпольно (!) штудировать с селянами классиков и ожидаемо сел в 37-м. В лагере выжил, в 58-м реабилитирован, значительная часть записей утрачена, но большой кусок книги «Крестьяне о писателях» недавно переиздали. Может, и самого бы так или иначе добили бы, дотравили, но любителя чтения спас космос. Герман Титов, космонавт №2, оказался выходцем из того самого села, вспомнил «духовного деда», и Топорову дали спокойно дожить и доработать свое.
Это важный, кстати, фрагмент, это важный кусок нашей особости – память о героях, которые не в войнах прославились, память об устроителях жизни, которые здесь тоже были и заслуживают места в пантеоне.
Поперек государства
Теперь к выводам. Во-первых, это все доказывает, что мы можем любить себя и свое место. Что нам не чужд живой интерес к себе (inter esse – существование между, как писал Кьеркегор, и да, это именно оно – существование между историей и тем, что только еще может здесь вырасти, без зацикливания на культе фальшивого прошлого). Во-вторых, у нас перед глазами страшный урок отсутствия интереса к себе – еще длящийся, кстати, и вполне способный нас добить. Россия ведь позволила государству в ходе украинской авантюры подменить интерес к себе интересом к чужому, квазиимперским стремлением лезть в чужие дела. Результаты понятны, а итоги, повторюсь, подводить пока, к сожалению, рано, вполне возможно, что они для страны окажутся даже более трагичными, чем это теперь видится.
И, в-третьих, почти все эти примеры показывают, что интерес к себе у русского человека всегда поперек стремлений государства такой интерес душить. Здесь – корень настоящего регионализма, единственного, наверное, шанса на спасение для нашей гигантской родины, которого тяготеющее к унификации государство по понятным причинам боится. Между прочим, родина ведь оттого и гигантская, что русский человек, не останавливаясь, до самого Тихого океана бежал от государства. Но оно, говорят остроумцы, сидело у него в заплечном мешке. Не убежал. Пока. Государству удобнее стадо мэров у столитрового котла, да оно, кстати, и на ад как-то больше похоже, на веселый ад, как на фресках ярославского письма.
Но у нас, если видеть вокруг тех, кто интереса к себе не утратил, и помнить о тех, кто пытался здесь строить жизнь, а не пугающее соседей стальное чудище, до сих пор остается шанс шагнуть из квартиры во двор, со двора на улицу и далее. Вспомнить о себе, вернуть себе страну.
Читайте ещё больше платных статей бесплатно: https://t.me/res_publica