Republic - Предчувствие кавказской войны. Что происходит в Дагестане?
res_publica20 февраля 2018 г. Денис Соколов.
Внешнее управление регионом без комплексных реформ несет серьезные риски.
В воскресенье в Кизляре, городе на севере Дагестана, на выходе из православного храма мужчина убил пятерых пожилых женщин и ранил еще четверых человек. Он кричал «Аллах акбар!», выяснилось, что он недавно примкнул к «Исламскому государству» (запрещено в России).
Выстрелы прозвучали на фоне волны задержаний чиновников разных уровней, которая на прошлой неделе вызвала серию публикаций и эфиров в региональных и федеральных СМИ. Общий пафос: «давно пора» и «почему так долго ждали». Но прозвучало и несколько критических замечаний от экспертов: аресты не затрагивают силовиков, без попустительства которых все эти клановые безобразия не могли бы процветать; особенности дагестанского общества преувеличены; глубокая болезнь не лечится одной спецоперацией, и, наконец, внешнее управление может оскорбить гордый народ, обидеть лишенных доходов коррупционеров и спровоцировать массовый уход в вооруженное подполье («лес») и тех и других.
Мне кажется, это подмена актуальной повестки на желаемую. Москва озабочена не теми проблемами, которые эксперты и общественное мнение пытаются ей навязать, вроде борьбы с коррупцией ради социально-экономического развития региона. Москва в режиме цейтнота решает совершенно другую, сложнейшую задачу мобилизации и перестройки сложившейся за последние 15 лет криминальной сети своей клиентелы в конкурентоспособную политическую корпорацию, похожую на транснациональную компанию вроде Ост-Индской. Этот цейтнот, в котором оказался Кремль, спровоцирован амбициозными попытками занять в мировой политике более высокие позиции, чем те, которые были предложены. Ситуацию усугубляют слабость экономики, технологическое отставание, естественная смена поколений бюрократии, растущая конкуренция на международных рынках углеводородов и падение доходов от их экспорта.
Борьба с коррупцией в переводе на язык режима – это мобилизация элиты, оптимизация расходов и нейтрализация возможных перебежчиков: все должны быть солидарны с теми патриотами, которые попали в санкционный список Вашингтона. Получение миллиардов рублей задолженности за газ и электричество с Дагестана – это часть оптимизации.
В переводе на язык простых силовиков и бюрократов, тех, чьими руками производится зачистка в Дагестане, объявление борьбы с коррупцией – это разрешение съесть дагестанскую элиту, которая за полтора десятилетия из хищников превратилась в добычу, потому что стала простой клиентелой режима, потеряв поддержку своих общин.
Глава Дагестана Владимир Васильев. Фото: Владимир Андреев / URA.RU / ТАСС
Но исполнители, как в телевизионном шоу «Кто хочет стать миллионером», думают, до какой поры разумно играть и рисковать, а когда пора взять деньги и соскочить с этого небезопасного поезда. Ведь если запущенная смена элит будет раскручиваться дальше, то и их ждут непредсказуемые последствия. Случайным или спланированным был расстрел в Кизляре 18 февраля, это событие все равно воспринимается в контексте проводимой зачистки и ошеломляет своим бессмысленным цинизмом.
Ну а попавшие под борьбу с коррупцией лидеры криминально-политических кланов сейчас пытаются понять, удастся ли откупиться, можно ли сбросить цену, показав кусочек будущей бездны, или лучше бежать.
Дагестан, как волшебная Нарния из детской сказки, – мир, пока еще живущий в другом времени и в другом пространстве, вокруг своих мечетей и кладбищ, где-то между «иншаллах» и «машаллах» («дай бог» и «слава богу»). Москве нетрудно вскрыть собственную клиентелу, но это только верхний слой, ржавчина. Чтобы пойти глубже, нужны огромные ресурсы, время и веские причины. Ничего этого нет, и вряд ли, даже с помощью смартфонов, удастся переселить всех дагестанцев в наш постпостиндустриальный мир и заставить их верить в то, во что мы сами давно уже не верим.
Ислам как инвестиция
В 1990-х Дагестан был частично изолирован из-за транспортной блокады Чечни, но не это было главное. Республика состояла (и до сих пор состоит) из квазизамкнутых сообществ со своей иерархией и социальными лифтами. В 2000-х годах Дагестан – это больше миллиона горожан в первом поколении, сохраняющих сильную связь с родными сельскими общинами. В других российских регионах этот ресурс был израсходован во время раскулачивания, индустриализации 1920–1930-х и особенно Второй мировой войны.
Работа социальных лифтов зависит от того, какую позицию на региональном или глобальном политическом рынке занимают лидеры сообщества. Наглядный пример, более или менее знакомый российскому обывателю, – кадыровские чеченцы. Исключительное положение Рамзана Кадырова на российском политическом олимпе позволяет чеченцам во всех российских регионах иметь преференции на рынке насилия, рассчитывать на политическую и административную поддержку, а также на помощь «своих» спецслужб. В случае неприятностей с законом или партнерами всегда можно спрятаться в Чечне. Дагестан – это несколько десятков таких пирамид, правда конкурирующих не на федеральном, а на региональном политическом рынке.
Некоторые сообщества обеспечивают своим членам не только административную поддержку в органах государственной власти или корпорациях, но и деловую, финансовую, информационную и прочую помощь на некоторых открытых рынках. Это может быть силовое предпринимательство в Москве, или выращивание почти миллиона тонн капусты в нескольких селах на тысячах приусадебных участков и транспортировка ее по всей стране на своих рефрижераторах, или производство в Махачкале миллионов пар обуви в год в сотнях цехов, организованных выходцами из одного села.
Стадо овец на дороге, ведущей в Кизляр. Фото: Владимир Смирнов / ТАСС
В начале 1990-х годов, конкурируя друг с другом, арабские исламские проповедники и лидеры «народного ислама» – тарикатские шейхи – за несколько лет смогли вернуть в Дагестан ислам как базовую систему ценностей. Это была настоящая инвестиция источников смыслов и правового сознания, которая позволила значительной части экономически и политически активных жителей республики заменить рухнувшую советскую идеологию на ислам во всех сферах жизни. Талантливые религиозные проповедники стали влиятельными политиками и создали свою политическую повестку.
Борьба за концессию
Дагестан в конце 1990-х висел на волоске от гражданской войны всех против всех и мало отличался по политическому устройству от соседней мятежной Ичкерии. Криминальная война шла за жилую недвижимость в Махачкале и других городах республики, городские рынки и инфраструктуру, за «Золотой мост» на границе с Азербайджаном, за Махачкалинский порт, за «Дагнефть», за каскад гидроэлектростанций и энергосети, пенсионные и зарплатные деньги федерального бюджета, браконьерскую черную икру и врезки в нефтепровод. На войну были брошены украденные на фальшивых авизо и обналиченных невозвратных кредитах капиталы, аппаратные связи старой номенклатуры, криминальные сети уголовников, милицейские погоны, личное мужество и вооруженные группы односельчан и родственников. Отдельный бизнес, в котором были замешаны агентурные сети спецслужб, – массовые (почти тысяча человек за несколько лет) похищения людей, приписываемые чеченцам, с целью получить выкуп.
В мае 1998 года была спровоцирована попытка переворота – было захвачено здание Госсовета и поднято зеленое знамя на крыше. Инициаторами были Надиршах и Магомед Хачилаевы, яркие герои 1990-х. Надиршах с 1996 года возглавлял Союз мусульман России, альтернативный Духовному управлению мусульман Талгата Таджуддина, был избран депутатом Государственной думы.
Тогда председатель Госсовета Дагестана Магомедали Магомедов при поддержке будущего министра МВД Адильгерея Магомедтагирова смог удержать ситуацию. После смерти в результате теракта муфтия Сайидмухаммада Абубакарова в августе того же 1998 года республиканская администрация подчинила себе и духовную власть.
В этом же 1998 году первый заместитель министра МВД Владимир Колесников пытался навести порядок в Дагестане. Было много арестов второстепенных фигур уровня министров и глав муниципалитетов, но в итоге все дела были закрыты.
К началу 2000-х несколько дагестанских политических лидеров, имеющих, как и другие, частные армии и клиентелы из родственников и односельчан, но вовремя обеспечивших себе тылы в Москве и силовых структурах, получили своеобразную концессию на управление республикой и возможность безнаказанно расправляться с конкурентами. Политических противников концессионеры предусмотрительно поторопились нейтрализовать в первой половине 2000-х годов, и между выжившими установился мир. Теперь нужно было сообща отгонять от кормушки как чужих, так и своих – оставшиеся не у дел сельские и городские общины, то есть дагестанский народ.
Рабочим телом этой концессии со времен сопровождения передела недвижимости в начале 1990-х остаются люди в погонах. Они присутствуют во всех кланах, во всех ведомствах и министерствах, участвуют без политических интересов во всех конфликтах. Иногда кажется, что в основе Дагестана лежат два противоположных базовых элемента – джамааты (общины), ограничивающие насилие договором и религией, и силовики, олицетворяющие какой-то зоологический страх и равнодушное убийство. И эти элементы переплетены на такой глубине, на которую не проникнет никакая борьба с коррупцией. В этом смысле воскресный расстрел в Кизляре может выглядеть как сигнал не открывать ящик Пандоры.
Ненужные армии
К 2003 году сформировался центр силы в Москве, и конкуренция за лидерство в регионах, в том числе и в Дагестане свелась к установлению отношений с федералами. Это был важный сдвиг в системе.
Неограниченная война за власть и деньги трансформировалась в ограниченную негласными правилами игру за должности и бюджеты. Благородный грабеж, отъем недвижимости, браконьерская добыча икры и киднеппинг уступили место управлению инфраструктурными предприятиями, пенсионным фондом, медико-социальной экспертизой, деньгами Россельхозбанка, администрированию распределения земли под застройку. Пошли инвестиции в строительство дорог и газопроводов, местами бизнес и население стали платить за газ, и «рыночная» стоимость газораспределительных сетей достигла 20 млрд рублей.
Раньше мобилизация сторонников, желательно вооруженных, предполагала военную победу или поражение как результат. Захватив в 1998 году здание Госсовета Дагестана, сторонники Хачилаевых не смогли захватить мэрию Махачкалы: несколько сотен кумыков-таркинцев, в том числе вооруженных, и даргинцы встали на защиту мэра (тоже даргинца) Саида Амирова. Среди даргинцев выделялись выходцы из села Хаджалмахи, которые в свое время при поддержке мэра Махачкалы фактически организовали в городе розничный, мелкооптовый и валютный рынки. В 1998 году это была совсем не игра – это были люди, готовые убивать и умирать.
Но митинги в 2000-х и 2010-х годах носят уже более медийный характер – их задача не победа в вооруженном столкновении, а демонстрация своих мобилизационных возможностей конкурентам в республике и кураторам в Москве. Например, митинг в 2008 году против назначения на «лезгинскую» должность начальника налоговой инспекции варяга Владимира Радченко был адресован тогдашнему министру финансов Алексею Кудрину. Это была не война, это была игра президента республики Муху Алиева и продвигавшего Радченко Сулеймана Керимова. В этом раунде Алиев победил. При анализе большинства таких массовых мобилизаций не оставляет ощущение жульничества со стороны концессионеров: общины мобилизуют для защиты частных интересов.
Самые распространенные земельные конфликты в Дагестане строятся на том, что большинству концессионеров нужна земля без людей, с помощью которых удалось эту землю получить. Администрации Махачкалы не нужны были районные муниципалитеты таркинцев, мешающие торговать участками под застройку, – в начале 2000-х все поселки, входившие в состав столицы республики, были лишены самоуправления.
Городские розничные и мелкооптовые рынки, торговцы которых когда-то стеной защищали мэрию, теперь должны были платить дань. И для получения этих платежей привлекается вооруженное подполье, выполняющее функции простых бандитов.
Местным менеджерам Россельхозбанка и председателям сельхозпредприятий, которые получили в бессрочное пользование или в аренду земли бывших колхозов, уже не хочется делиться субсидиями на сельское хозяйство со своими общинами (прикрываясь интересами которых они получили и земли, и эти субсидии). Активистов, которые идут в суды или организуют массовые протесты и захваты земель, обвиняют в экстремизме и подставляют под прессинг со стороны спецслужб, иногда буквально выдавливают в подполье.
Получается, что джамааты, которые в голодных 1990-х были военным ресурсом будущих концессионеров, теперь, в тучные 2000-е, требуя свою долю отвоеванных или защищенных активов, становятся угрозой для благополучия семей своих разбогатевших лидеров.
Прокси-имарат
Открыто воевать с политическими конкурентами и силой подавлять протестную активность в обманутых сообществах при созданной Москвой силовой вертикали стало опасно. Решением проблемы оказался «Имарат Кавказ» (запрещен в России) – вооруженное подполье, которое выполняло массу функций. По аналогии с прокси-войнами вооруженный конфликт на Северном Кавказе можно называть прокси-терроризмом. Он втягивал в «лес» недовольных и позволял оправдывать репрессии против всех религиозных лидеров и движений, составлявших политическую конкуренцию официальному исламу. Это абсолютно устраивало Москву, для которой «нетрадиционный ислам» представляется реальной угрозой российской государственности. Салафитская религиозно-политическая группа получила в виде вооруженных групп «Имарата» эффективный инфорсмент решений своих судов и оспаривала монополию государства на насилие, но в некоторых пределах. Поскольку силовики развили в «лесу» мощнейшую агентуру, война между ними и подпольем велась на нижних этажах. Погибали сотрудники ППС, рядовые боевики жили от четырех месяцев до полугода. Зато полевые командиры, часто вхожие в высокие кабинеты, назначавшие руководителей служб безопасности крупных компаний и даже некоторых глав районов, годами могли вести почти легальный образ жизни.
«Имарат Кавказ» стал общей опасной игрой силовиков, региональных элит и криминализованных лидеров подполья, в рамках которой они просуществовали почти 10 лет. В «лес» выдавливалась вся политическая оппозиция «концессионеров», что позволяло использовать государство для подавления конкурентов. Кроме того, вооруженное подполье выполняло функции организованной преступности, выполняло заказы на политические убийства и рэкет. «Имарат Кавказ» через своих лидеров, вроде Ибрагима Гаджидадаева, стал на некоторое время неотъемлемой частью политической системы республики.
Но вся эта конструкция стала уязвимой, когда потребовались гарантии тишины перед Олимпиадой в Сочи. В 2014 году прибавилась борьба с ИГ, и правила совсем изменились. Игра в борьбу с международным терроризмом переместилась на другие поля, и «концессионеры» оказались не только не у дел, но и показались опасными. К тому же за дагестанской политической элитой больше не было джамаатов – только горстка бандитов и не очень надежных силовиков.
Дагестан за ленточкой
Так в спецподразделениях называют работу на территории противника. Ни в коем случае не хочу намекнуть, что Дагестан для российских силовиков территория противника в большей степени, чем любой другой российский регион. Просто в других регионах московская бюрократия установила свой полный контроль раньше.
Магомедсалам Магомедов уступил кресло главы республики Рамазану Абдулатипову в январе 2013 года, и начался демонтаж политической системы, которая оказалась очень уязвимой. В декабре 2013 года один из крупных дагестанских «концессионеров» Гаджи Махачев погиб в автокатастрофе на Кутузовском проспекте. С 2012 по 2015 год был практически ликвидирован «Имарат Кавказ» в Дагестане. Когда в марте 2013 года Ибрагим Гаджидадаев был блокирован и убит в Семендере, засветились многие его связи в политическом истеблишменте.
Последовали аресты чиновников и депутатов. Криминальная экономика подполья была подорвана. После смерти Доку Умарова лидерами «Имарата Кавказ» последовательно были Алиасхаб Кебеков и Магомед Сулейманов. Они были быстро ликвидированы, в том числе и потому, что с политикой и криминалом связаны не были и не имели такой поддержки, как Гаджидадаев.
К 2017 году финансовые потоки, питавшие «Имарат», были полностью перехвачены силовиками, включая выплаты глав муниципальных районов и ряда предприятий. Большинство уцелевших комбатантов уехали за границу, многие – на войну в Сирию. С 2014 года возникла конкуренция между структурами «Имарата» и «Исламского государства» в Дагестане, что ускорило ликвидацию подполья.
Получил пожизненный срок Саид Амиров, бывший мэр Махачкалы и один из главных warlords не только Дагестана, но и всего Северного Кавказа. И никто не начал войну.
Экс-мэр Махачкалы Саид Амиров. Фото: Михаил Метцель / ТАСС
Сайгид Муртузалиев, директор Пенсионного фонда республики, давший показания на Амирова, в июле 2015 года был вынужден уехать за границу после ареста ближайшего соратника и главы Кизлярского района Александра Виноградова. Муртузалиева обвиняют в финансировании терроризма и организации ряда убийств. Его поддержка тоже ограничилась слабыми протестами близких соратников.
После ареста в августе 2015 года начальника Дирекции единого заказчика-застройщика Шамиля Кадиева в руках следователей оказалась вся коррупционная кухня уже времен руководства республикой Рамазана Абдулатипова. Ситуация в республике пошла вразнос, Абдулатипов не справлялся ни с выборами в 2016 году, ни с земельными конфликтами в 2017-м, почти два года работал на фоне ежедневного обсуждения отставки и, наконец, ушел 3 октября 2017 года. Приехал Владимир Васильев, и после короткой паузы «на осмотреться» зачистка продолжилась с новой силой.
Задержаны мэр Махачкалы Муса Мусаев, главный архитектор города Магомедрасул Гитинов, премьер Абдусамад Гамидов (в убийстве брата которого винили Саида Амирова), вице-премьеры Раюдин Юсуфов и Шамиль Исаев, несколько менее крупных чиновников. Под дамокловым мечом семья самого Рамазана Абдулатипова.
Владимир Васильев пригласил Артема Здунова из Татарстана на пост премьера правительства Дагестана.
Фактически в республике введено внешнее управление. По крайней мере на уровне республиканского бюджета. Видимо, команда премьера будет пополняться варягами, потому что для реализации сформулированных задач придется заменить весь бюрократический аппарат, имеющий отношение к управлению финансовыми потоками и инфраструктурой. Часть кадров, конечно, будут местные, но ключевые позиции займут приезжие.
Риски колониальной модели
Если задумана тотальная смена политических элит, прощупывание возможности которой в разных регионах России ведется в последнее время, то, скорее всего, придется ограничиться таким поверхностным внешним управлением. Это позволит оптимизировать расходы и выглядит гораздо безопаснее, чем двигаться вглубь. Потому что вглубь – это, во-первых, те самые люди в погонах, которые встроены во все родственные, земляческие и этнические сети, во все религиозные общины и криминальные сообщества. Те, о которых упоминает в своем видеообращении Ризван Курбанов, депутат Госдумы от партии коммунистов, вице-премьер правительства Дагестана при Магомедсаламе Магомедове, много сил потративший на отставку Абдулатипова.
А во-вторых, это те самые герметичные пирамиды джамаатов, которые имеют собственные деньги (в одном из крупных сел только закят, исламский налог на доход, составляет $2 млн), реализуют собственную тарифную политику, что превращает дагестанское общество в своеобразный многофункциональный офшор – финансовый, мануфактурный, криминальный.
Огромная, по российским меркам, неформальная экономика уже давно вышла за пределы республики. Это не просто приусадебное хозяйство или обувной цех в частном секторе Махачкалы. Это неформальная система разрешения конфликтов, налогообложения, обеспечения безопасности, защиты своих рынков и т.д., действующая по всей стране и даже за ее пределами.
При разрушении герметичности эта экономика как минимум просядет. А это второй ВРП республики. Причем если первый распределяется между бюджетниками и правящей бюрократией – это примерно 10–20% работающего населения, то второй кормит 80% домохозяйств и весит не менее $5 млрд годового оборота.
Если бороться с этой низовой неформальной экономикой будут отправлены местные силовики, они, скорее всего, будут кооперироваться с сельскими и городскими сетями, поскольку сами оттуда. Это постепенно, за несколько лет создаст новую низовую систему безопасности и разрешения конфликтов, построенную скорее на шариатском правосудии и криминальном обеспечении принятых решений, которая будет еще менее прозрачна для федеральной бюрократии, чем зачищаемые сегодня коррупционеры 2000-х.
Преодолеть этот разрыв могли бы комплексные институциональные реформы, но они предполагают совершенно другую логику «обеления и очищения», которая пока в действиях федералов не прослеживается.
Эта сеть безопасности будет искать свою новую идентичность, растить своих лидеров, инкорпорировать своих мигрантов в крупные города и криминальные группы земляков по всей стране. И когда вырастут сегодняшние 16-летние, возможно, сформируется новый политический субъект, который захочет независимости. Если, конечно, к этому времени дагестанцы не разъедутся на заработки по всему миру.
Так что риски дагестанской зачистки для Москвы не в краткосрочном недовольстве кланов, мифологизированных нашей экспертизой, а в формировании колониальной модели управления, которая когда-нибудь, но не прямо сейчас может привести к очередной, третьей по постсоветскому счету, кавказской войне.
Читайте ещё больше платных статей бесплатно: https://t.me/res_publica