Republic - После «Большого взрыва». От чего зависит судьба режимов на постсоветском пространстве?
res_publica15 октября 2018 г. Владимир Гельман.
Политологи продолжают спорить о том, куда движутся страны бывшего СССР. Есть ли основания ждать новых политических сюрпризов в этом регионе?
Траектории развития бывших советских республик за десятилетия после распада СССР радикально разошлись. В новом спецвыпускежурнала Post-Soviet Affairs известные политологи, изучающие Россию, поспорили о том, что лучше объясняет эти перемены – решения политиков и действия людей в ситуации конфликта и неопределенности или же структурные долговечные факторы. «Черный ящик» попросил редактора выпуска, профессора Европейского университета в Санкт-Петербурге и Хельсинкского университета Владимира Гельмана, рассказать об этом споре и о том, от чего все-таки зависят судьбы политических режимов на постсоветском пространстве.
Почему одни политические режимы серьезно меняются, а другие остаются стабильными многие годы? Почему авторитарные режимы иногда становятся более демократичными, а иногда их сменяют новые диктатуры? Политическая наука интенсивно изучает эти вопросы в последние десятилетия, и на этот счет есть две основных группы аргументов.
Первая сводится к тому, что траектории политических режимов определяются объективными структурными причинами и мало зависят от действий отдельных политических игроков. Эти причины могут быть экономическими – уровень развития страны и социального неравенства, зависимость от природных ресурсов; и неэкономическими – взаимосвязи с другими демократиями и диктатурами и воздействие с их стороны, этнорелигиозный состав населения, национализм, наследие прошлого развития и так далее.
Сторонники другой позиции считают, что очень многое зависит от агентов изменений, которыми могут быть политические лидеры, отдельные группы правящего класса, бизнесмены или представители других социальных групп. Динамика политических перемен как в краткосрочной, так и в длительной перспективе определяется альянсами и коалициями этих игроков и тем, как разрешаются конфликты между ними в важнейшие, критические моменты преобразований.
Хотя эти подходы не противоречат друг другу, а скорее дополняют друг друга, дискуссии о том, что же объясняет изменения политических режимов, далеки от завершения, тем более что у ученых все время появляется новая пища для размышлений.
Посткоммунизм: варианты перехода
В этом плане посткоммунистические режимы Восточной Европы и Евразии особенно интересны исследователям. После падения коммунизма, своего рода «Большого взрыва», произошедшего в 1989–1991 годах, осколки бывшего «второго мира» разлетелись в разные стороны. Сегодня трудно себе представить, что Эстония и Туркменистан менее трех десятилетий назад были частью одного государства и во многом, хотя и не полностью, играли по одним и тем же правилам – настолько отличаются их нынешние политические режимы.
Но что же обусловило столь разные политические траектории? «Кто виноват» в этом исходе – структурные факторы или агенты?
Ответ на этот вопрос имеет не только академический, но и вполне прикладной смысл. Если главную роль играют структурные факторы, то их воздействие на политические режимы носит долгосрочный характер, и следовательно, в обозримом будущем радикальных изменений ждать вряд ли стоит. И наоборот, те, кто считает, что динамика режимов зависит прежде всего от агентов, часто отрицают предопределенность исходов и допускают резкие изменения политических траекторий.
В недавнем спецвыпуске журнала Post-Soviet Affairs, одного из ведущих политологических изданий по проблемам региона, специалисты по России и посткоммунистическим режимам обсудили динамику этих режимов и роль структуры и агентов в их трансформациях. Дискуссия вышла показательная, поскольку подходы авторов сильно отличаются друг от друга.
Почему важны наследие прошлого и существующие институты
Лукан Вэй и Адам Кейси из Университета Торонто сравнили траектории политических режимов в странах Восточной Европы и постсоветской Евразии и пришли к выводу, что основную роль здесь сыграли структурные факторы. Успешная демократизация произошла там, где возник антисоветский национализм – стремление избавиться от воздействия СССР и России на свою внутреннюю политику и максимально дистанцироваться от России в будущем (что, в свою очередь, было обусловлено «наследием прошлого»), а также где существовали перспективы вхождения страны в состав Европейского Союза. Там, где не сработал хотя бы один из этих факторов (а тем более оба), коммунистический авторитаризм с большей вероятностью сменялся посткоммунистическим. Правда, в некоторых постсоветских странах стабильный авторитаризм так и не сложился: несмотря на неблагоприятные структурные факторы, противоречия между основными политическими силами были слишком сильны; в таких случаях возникло неустойчивое равновесие («плюрализм по умолчанию»), когда монополизировать власть не удается никому.
Генри Хейл из Университета Джорджа Вашингтона в своей статьерассматривает главный, с его точки зрения, политический институт посткоммунизма – «патронажное президентство». Хейл анализирует, насколько быстро президентам с широкими полномочиями удается взять под контроль конкурирующие группы элит. Чем быстрее протекает этот процесс, тем более закрытыми оказываются в результате политические режимы. Это объясняет сворачивание демократизации даже там, где она реально началась после распада СССР. А вот в тех странах, где власть президента была ограничена конституционно, формальные институты служили барьером против авторитарных устремлений лидеров.
Структура объясняет далеко не все
В своей статье для этого же спецвыпуска я подвергаю структурный подход обстоятельной критике. Экономические факторы, по мнению ряда специалистов, оказали лишь незначительное влияние на траектории постсоветских стран, а внеэкономические объяснения последствий «Большого взрыва» отнюдь не имеют структурного характера. Например, говоря о «наследии прошлого», следует иметь в виду, что большинство сохранившихся или заново выстраиваемых на постсоветском пространстве правил игры столь значимы для сегодняшней политики прежде всего потому, что отражают интересы правящих групп «здесь и теперь». Именно по этим причинам, например, в сегодняшней России предпринимаются активные попытки представить СССР как «золотой век» истории. Если столкновение этих интересов, которые можно свести к борьбе за власть и ренту, завершается по принципу «игры с нулевой суммой» (Россия, Беларусь, Азербайджан), возникает авторитаризм. Альтернативный сценарий – противоборство нескольких разных сил, каждая из которых недостаточно сильна, чтобы подмять под себя конкурентов (Украина, Молдова, Кыргызстан).
Сэм Грин (Кингс-колледж, Лондон), в свою очередь, анализирует массовое участие – или, точнее, неучастие – россиян в общественной и политической жизни страны. Это неучастие автор называет «агрессивной неподвижностью»: хотя, как показывают многочисленные исследования, россияне действительно недовольны социально-экономическим курсом властей, протестная мобилизация и организованные коллективные действия имеют весьма ограниченный и краткосрочный характер. Грин анализирует ряд примеров, от монетизации льгот до жилищной реформы, и заключает, что поскольку граждане и часть элит на нижних этажах вертикали власти не готовы к длительным коллективным действиям и не верят, что можно что-то изменить своими силами, они по большей части пытаются кое-как выкручиваться, ищут способы обойти проблемы – вместо того, чтобы решать их по существу. И это не просто основной способ приспособления агентов к меняющимся условиям: в конечном счете такой подход к проблемам становится структурной характеристикой отношений государства и общества в России и препятствует дальнейшим преобразованиям.
Печальный консенсус
Реджина Смит из Университета Индианы анализирует данные опроса участников Евромайдана 2014 года, пытаясь синтезировать структурный и ориентированный на агентов подходы. Она приходит к выводу, что участие в акциях протеста нельзя объяснить какой-то одной группой причин. С одной стороны, на готовность выйти на улицу повлияли социальные характеристики, политическая и культурная идентичность протестующих, и в этом смысле протестующие выступили как агенты преобразований. С другой стороны, сыграл роль и предшествующий опыт политического участия (в том числе в ходе оранжевой революции 2004 года), а также ожидания граждан насчет возможного развития событий – а это уже воздействие структурных факторов.
Подводя итог дискуссии, редактор Post-Soviet Affairs, Тимоти Фрай из Колумбийского университета, напомнил известную статью политолога Герберта Китчелта. В этой работе Китчелт предостерегал как против чрезмерно поверхностных объяснений политических перемен (как следствие тех или иных шагов лидеров и элит), так и против слишком глубинных объяснений этих процессов сквозь призму исторического, географического и/или культурного детерминизма. Фрай отмечает, что предостережения Китчелта отнюдь не утратили актуальность. Более того, господствующий ныне среди политологов «печальный консенсус» в отношении перспектив политического режима в России и будущего демократии в мире многократно усиливается из-за того, что специалисты подчас склонны к слишком скептическим, а то и паническим ожиданиям. Это не позволяет им понять причины перемен, а тем более их предвидеть. Между тем с точки зрения социально-экономической модернизации структурные характеристики России – уровень экономического развития, образования и так далее – вовсе не выглядят безнадежно, что оставляет возможность для демократизации страны.
В итоге «баттл» политологов завершился вничью – специалисты, как часто бывает, остались при своем мнении. Хотя выяснить, в какой мере правы сторонники той или иной точки зрения, удастся лишь со временем, дискуссия о структурах и агентах важна: она не только помогает понять логику политических изменений последних десятилетий, но и позволяет оценить перспективы дальнейших трансформаций. Правда, с выводами стоит быть осторожнее: многие из этих процессов протекают на наших глазах, а значит, они могут повернуть в довольно неожиданную сторону.
Читайте ещё больше платных статей бесплатно: https://t.me/res_publica